Не теряя времени, я отдаю распоряжение повышенным голосом, чтобы слышали и спрятавшиеся, прекратить стрельбу и никого не трогать. Собрав их, мы разберемся, кто прав, кто виноват. Направлять ко мне.
В несколько минут вокруг меня стала собираться толпа их в 40—45 человек, вылезших из разных нор на кладбище и из болота. С них текла вода, и все были вымазаны в грязи. Приказал построить их в шеренгу.
Из опроса выяснилось, что эта группа в большей части – бывшие солдаты, что и видно было по их выправке. Приказал пересчитаться справа налево по два, вздвоить ряды и сомкнуться. Команду выполнили безукоризненно.
Я подошел к правофланговому. Высокий, стройный и подтянутый.
– В каком полку служил? – задал ему вопрос.
– Младший унтер-офицер Матвей Новиков, такого-то гренадерского полка, ваше высокоблагородие, – отрапортовал он.
Название полка стерлось у меня из памяти.
Из дальнейшего опроса выяснилось, что они не имели отношения к населению местному или окружающих селений. Лишь некоторые были из далекого района Ставрополья. Решили, будучи у красных в обозной части, при бегстве их спрятаться и отдаться в наши руки.
Я предложил им влиться в мою часть, прибавив, что принуждения с нашей стороны нет никакого, а кто желает. Все тут же согласились. Мы, как всегда, нуждались в пополнении. Я их тоже, для начала, в большинстве применил как ездовых в обозе, в пулеметных тачанках и по другим хозяйственным надобностям. Кроме того, тут же троих нарядил в распоряжение нашего «санитарного обоза».
Таким образом, я смог постепенно освобождать от этих обязанностей господ офицеров, годных для строя. Но обычно я назначал на должности ездовых тех, кто по возрасту не годился в строй, ибо в строю нам нужны были люди молодые, крепкие и подвижные.
Так, пять штаб-офицеров из состава моего бронепоезда, вышедшие с нами в Первый поход или присоединившиеся в начале его, все – войсковые старшины, заслуженные старые офицеры Великой войны, командовавшие дивизионами или пластунскими батальонами или бывшие помощниками командиров полков, но не подходившие для пулеметного строя, были мною распределены на разные роли.
Войсковой старшина Староверов[161] числился моим помощником. Войсковой старшина Цыганок[162] заведовал хозяйством и нестроевым обозом. Войсковой старшина Бай-Бабаев, бывший командир стрелкового дивизиона 5-й Кавказской казачьей дивизии, был ездовым на хозяйственной повозке. С ним в Первый поход вышла и дочь его, работавшая сестрой в санитарной части, как и другая, профессиональная сестра Ника Николаевна или просто Ника. Фамилия ее стерлась из моей памяти, так как по таковой никто и не называл ее.
Была у нас и женщина-прапорщик. Безвестная героиня. Пробыла у нас недолго, так как по моему ходатайству генерал Марков перевел ее к себе в ординарческую команду. Может быть, первопоходники, составлявшие ординарческую команду при генерале Маркове, вспомнят, кто она была и как ее звали, так как у меня совершенно стерлось из памяти ее имя.
Появилась она при нем уже после того, как мы, оторвавшись от Екатеринодара, после смерти генерала Корнилова, двинулись в направлении Дона.
Была у нас в Дядьковской дневка. После боев у Екатеринодара и нашего форсированного марша – первый спокойный день. Казаки станицы встретили неожиданных пришельцев ласково и с хлебом-солью. Я расположился в небольшой комнате. Стол, несколько стульев и узкая тахта. Дверь выходит непосредственно во двор. Там находятся и хозяйственные постройки. Время полдничать. Хозяйка уже приступила к хлопотам. Накрывает, суетится, выходит во двор. Кухня где-то в другом месте.
– Вас хотят видеть, – обращается она ко мне.
– Кто? – спрашиваю.
Но она, не отвечая, распахивает дверь. За порогом вижу юношу лет так семнадцати. В солдатской, хорошо пригнанной шинели. На голове серая смушковая папаха образца, принятого в пехоте. Без погон. Талия перетянута ремнем.
Увидев меня, подтянулся и отдал честь.
– Войдите, – пригласил я.
У меня сидели, в ожидании обеда, мой помощник и хорунжий Ивченко[163], выполнявший обязанности и ординарца, и заведующего канцелярией. С ними я обсуждал очередные вопросы.
– Кто вы такой?
– Прапорщик такая-то.
Передо мной была женщина-прапорщик. Ей было девятнадцать лет. Девица. Дала объяснение, что скрывалась последние дни у хозяйки, в доме которой мы остановились. Москвичка. Прибыла на Кубань с одной своей подругой из Ростова, с намерением вступить в ряды Добровольческой армии. Двинулись дальше на Тихорецкую. После многих мытарств, потеряв по дороге свою попутчицу, добралась до Кореновской. Положение там оказалось почти безвыходное, но выручил случай. В ней принял участие казак из Дядьковской, который возвращался телегой домой после выполнения у красных «реквизиционной обязанности», и скрыл ее там.
– Прошу принять меня в вашу часть.
Неожиданное появление этой девицы-прапорщика и желание ее поступить к нам в пулеметную часть, признаться, сильно меня смутило. Мысли понеслись в недавнее прошлое. Семнадцатый год. Июнь месяц. Мы расположены в Двинском лесу. Недалеко немецкие позиции. Русская армия получила приказ перейти в «революционное наступление». Мимо нас проходит женский батальон Бочкаревой. Эта встреча с проходящим мимо нас женским батальоном производит на нас гнетуще-тяжелое впечатление обиды за «слабый пол». Молча провожаем глазами их удаляющиеся ряды. Им приказано атаковать позицию немцев.
Слышим – ввязались в бой. Стрельба все сильнее. Выстрелы орудий. Рвется шрапнель. Таким салютом встречают немцы русских амазонок… Расстроенные, окровавленные, в пыли и грязи бегут мимо нас по лесу обратно, преследуемые шрапнельным огнем, воины женского батальона. Это было их первое боевое крещение…
– Хорошо, я вас принимаю. Садитесь, прапорщик, с нами. За обедом поговорим об остальном.
Сели и приступили к трапезе. Хозяйка одобрительно посмотрела на нас, видя свою опекаемую в нашей среде.
– Расскажите, – обращаюсь к ней, – как вы скрывали прапорщика у вас. Не боялись?
– Да просто. Переодела ее в наше женское. А боялась ли – не дюже. Моя «племянница».
Почти к концу обеда меня вызвали к командиру полка.
– Вот что, – были его первые слова, – приготовьтесь, к вечеру мы выступаем ночным переходом головной колонной. Пришлите мне своего связного, через которого получите указание часа выступления.
Переговорив еще о других вопросах, я при прощании докладываю:
– Ростислав Михайлович, разрешите вам доложить. Сегодня ко мне прибыло новое пополнение, – и рассказал ему о появлении у меня женщины-прапорщика.
– Как думаете ее применить?
– Сказать правду, еще не решил, но в строй, во всяком случае, не поставлю, – и рассказал ему о виденном под Двинском.
Возвратившись к ожидающим меня, даю указание:
– Вот что, господа. Сегодня вечером мы выступаем в неизвестное еще направление. Да оно и не подлежит оглашению. Вы, прапорщик, приготовьтесь. Ночной переход, до дальнейших моих указаний, проведете в санитарной повозке. Вас проводит и познакомит с сестрами хорунжий.
У меня появилась идея, что наш новый прапорщик сможет применить себя в этом направлении – санитарном. Несколько дней я не обращал на нее внимания и не давал назначения. Она не сошлась с сестрами и явилась ко мне.
– Прошу назначения в строй.
Как я указал выше, мне оставался лишь один выход – переговорить с генералом Марковым. Затем я ее видел на коне в ординарческой команде генерала Маркова. По прибытии на Дон, в Егорлыкскую, она уволилась. Как мне потом передавали, она решила пробраться к родителям в Москву.
Я отдал распоряжение мое новое пополнение, до распределения, направить к нашему обозу.
Пополнялся в этом походе и наш 1-й Кубанский стрелковый полк, разворачивая следующий батальон. Особенно успешно шло разворачивание при вступлении в Кубанскую область.
Таким образом, моя чисто офицерская часть с очень небольшим составом казаков и не-казаков (последние – из юношей интеллигенции) начала во Втором походе пополняться и рядовым составом. На походах вся наша пехота и мы, пулеметчики, передвигались на тачанках, проделывая благодаря этому большие переходы как днем, так и ночью. Благодаря этим ночным переходам красным нелегко было установить пути наших следований. И еще осложнялось это тем, что, тронувшись засветло в одном направлении, мы в темноте брали совсем другое направление. Красные также стали применять переброску своих частей на подводах. Надо полагать, переняли эту тактику от нас. Ночью мы привязывали лошадей к повозкам и спали. Верховые по наряду следили ночью за движением колонны.
Была у меня командирская тачанка, в которую я примащивался в ночных переходах. Конь мой шел сзади привязанный.
Из группы влившихся в часть военнопленных я выбрал себе ездового. Пулеметчики вначале как-то неодобрительно смотрели на это мое действие. Мои штаб-офицеры, когда мы разбили свои квартиры в Белой Глине, собравшись ко мне для обсуждения очередных, после каждого перехода и боя, вопросов, говорят:
– Не увез бы он вас ночью куда в сторону!
Мотивировали тем, что я при ночном переходе ехал во главе своей колонны.
Этого не случилось. Влившиеся к нам стали исправно нести службу. Сказывалось и обхождение с ними, и не выветрилась старая дисциплина. Они дошли с нами до Новороссийска, где или были демобилизованы, или продолжали службу. Главная масса пленных, взятых в Белой Глине, по приказу генерала Деникина разошлась по домам. Это произвело на них колоссальное впечатление. Не верили своему счастью.
Покончив с собиранием попрятавшихся в камышах и других местах, я приказал отвести поступившую к нам на пополнение группу на южную окраину селения и присоединить их к уже подтягивающемуся нашему обозу. Он был уже совсем на виду. В это время, и совершенно неожиданно для нас, начался со стороны красных артиллерийский обстрел южной части селения. Снаряды рвались сначала на окраине, а затем начали ложиться в поле и навстречу подходившему обозу. Было несколько попаданий в голову обоза. Разбиты две пулеметные тачанки и одна хозяйственная повозка. Люди на них и лошади разорвавшимися гранатами искалечены или убиты наповал.