После ликвидации у Михайловской красных частей, вышедших из Владикавказа, я расположил свою дивизию в двух группах, перекинувших свои передовые части на южный берег Сунжи. Одна часть в составе бригады была сосредоточена у Михайловской, а другая у Грозного. Промежуток занимался формировавшимися частями терцев. Передо мною возникла новая задача. Я должен был закончить очищение от остатков большевиков плоскостной Чечни и привести ее к повиновению. Для выполнения этой задачи я был подчинен генералу Ляхову, недавно назначенному командующим войсками Терско-Дагестанского края. Скоро была сформирована в моем районе Терская пластунская бригада, которая была подчинена мне. Были переданы также в мое распоряжение еще несколько полков терцев. Я опять стал командовать корпусом.
Генерал Ляхов, однако, действуя по указаниям штаба главнокомандующего, все медлил с началом моего наступления. В начале февраля от неизвестного мне Горского правительства явился его представитель и предложил передать ему в управление Грозненский район, вместе с самим Грозным. Я направил его к только что прибывшему, по назначению генерала Деникина, градоначальнику Ввозного полковнику Миклашевскому, который ему ответил, что Горское правительство не признается нами и что власть в городе и его районе принадлежит ему, представителю Вооруженных сил на Юге России. Тогда Горское правительство для ведения переговоров назначило своего представителя к генералу Ляхову. Между ними начались переговоры, но ни к каким результатам они не привели. Не имея своих формирований в Дагестане, центре горских самостийников, возглавители их стремились найти опору в большевиках, засевших в Чечне, и при содействии их организовать защиту и борьбу. Но и мы уже в это время усиливали себя новыми формированиями терских казаков. В мое распоряжение были переданы только что сформированные две Терские пластунские бригады под командованием генералов Хазова[241] и Драценко[242].
Во время перерыва в военных действиях жизнь в Грозном и в казачьих станицах стала постепенно налаживаться. Лично мне мало пришлось принимать участие в административной деятельности, так как градоначальник Грозного был подчинен Ляхову, а терские земли перешли в административное управление Терского правительства. Но по некоторым вопросам, касающимся общего положения, мне пришлось председательствовать в некоторых комиссиях. Так, под моим председательством решался вопрос о восстановлении нефтяной промышленности на грозненских промыслах. Вопрос имел для нас особо важное значение, так как Владикавказская железная дорога была приспособлена для нефтяной тяги. Нефть перестала поступать как из Баку, так и из Грозного, поэтому приходилось пользоваться паровозами с угольной тягой. Но и поступление угля становилось не обеспеченным, ввиду того что наши части вели бои в донецком бассейне, причем Донская армия, находившаяся правее нашей армии, в это время отходила на юг, что ставило под угрозу Каменноугольный район. Надо было во что бы то ни стало восстановить грозненские промыслы. Для этого в первую очередь надо было потушить на них пожары. В комиссии обсуждался вопрос тушения, и было решено прибегнуть к сверлению скважины вне досягаемости огня и кары пожара. Эта скважина должна была достигнуть основной скважины, выбрасывающей нефть и газы, загорающиеся на поверхности. Затем надо было приступить к закупорке основной скважины, что являлось самой трудной задачей. По закупорке скважины и тушению на поверхности пожара нефть должна была временно выбрасываться через новый для нее ход. Затем должно было быть приступлено к открытию старой скважины, чем и заканчивалась операция. Все это было выполнено только через два-три месяца, когда я уже находился на Царицынском фронте.
В начале марта я, наконец, получил указание Ляхова перейти в наступление для приведения к покорности плоскостной Чечни. Я считал необходимым направить наш главный удар на аул Гойты, военный центр Чечни. Операция эта была выполнена следующим образом. Для атаки Алхат-Юрта я сосредоточил почти всю свою артиллерию, две пластунские бригады и четыре конных полка против аула Кулары на северном берегу Сунжи. У Михайловского и впереди Грозного я оставил лишь незначительные части для прикрытия наших флангов.
15 марта я выехал в расположение главных сил корпуса к станице Ермоловской. Обойдя расположенные здесь части, я вызвал генерала Хазова, чтобы с ним вместе пройти к Сунже и с нашего возвышенного берега указать ему направление его будущей атаки. Он должен был ночью форсировать Сунжу, выдвинуться вперед и дать возможность пройти через реку нашей коннице, артиллерии и бригаде генерала Драценко. Я уже заготовил свой боевой приказ и познакомил с ним генерала Хазова. Наш берег все время обстреливался чеченцами. Чтобы не привлекать их внимания, кроме генерала Хазова, я взял с собою только полковника Георгиевича, моего начальника штаба.
Подойдя к нашему возвышенному берегу Сунжи, я стал показывать генералу Хазову на некоторые особенности местности, овладение которыми, по моему мнению, представят трудности при его ночной атаке. Чеченцы по-прежнему нас все время обстреливали, но их огонь не превышал интенсивности обычной перестрелки. Однако и этого огня оказалось достаточно, чтобы одной из пуль я был ранен в ногу. Пуля пробила мне щиколотку, и я сразу же почувствовал сильную боль. Так как наша рекогносцировка была закончена, то мы, как говорится, «поплелись» обратно. Я опирался на плечи Хазова и Георгиевича. Скоро мы дошли до полотна железной дороги, где стоял вагон, в котором я приехал из Грозного. Мне сейчас же была сделана перевязка.
Я рассчитывал продолжать командовать корпусом, но врач, осмотревший мою рану, заявил, что у меня несомненно раздроблено немало мелких костей сустава и что мне необходима операция в Екатеринодаре. Я вызвал моего заместителя, генерала Драценко, чтобы передать ему командование корпусом до моего возвращения. Он уже был ознакомлен с моим приказом и должен был в эту ночь начать наступление.
На следующий день утром я выехал в Екатеринодар. Проезжая станицу Ермоловскую, около которой я был ранен, я увидел из окна вагона на берегу Сунжи штаб Драценко и наши части на другом берегу, быстро продвигающиеся на Гойты. Как потом я узнал, в этот день около полудня аул Гойты был взят, а через шесть-семь дней вся Чечня изъявила покорность после жестоких боев, какие вел генерал Драценко в плоскостной ее части.
Со мной ехал в Екатеринодар тяжело раненный командующий Запорожским полком, есаул Павличенко. Во время одной из конных атак он с двумя сотнями своего полка врезался в отходившую колонну чеченцев и в происшедшей схватке получил несколько пулевых и шашечных ран, причем обе руки его были прострелены. Но он оставался верхом и продолжал командовать своими запорожцами.
По пути в Екатеринодар наш поезд обогнал поезд генерала Врангеля. Он сам только что вынес сыпной тиф в очень острой форме и, против ожидания врачей, после двух недель беспамятства, благодаря уходу баронессы Врангель, был положительно вырван из смертельной опасности. Он был еще очень слаб и направлялся на отдых в Сочи. Он пожелал есаулу Павличенко и мне скорейшего выздоровления, чтобы успеть ко времени переброски моей дивизии из-под Грозного стать во главе наших частей.
В Екатеринодаре я попал в госпиталь, в котором работал хирург профессор И.П. Алексинский[243]. Узнав о моем прибытии в госпиталь, он немедленно провел меня в рентгеновский кабинет и, осмотрев мою ногу, сказал, что не считает нужным меня оперировать, так как те осколки костей, которые находятся в области раны, или сами выйдут, или со временем рассосутся. Через некоторое время я получил из Сочи письмо от генерала Врангеля, в котором он приглашал меня скорее вернуться к дивизии, которую предполагалось перебросить на великокняжеское направление.
МАРКОВЦЫ ПОД АРМАВИРОМ И В СТАВРОПОЛЬЕ[244]
Город Армавир вошел в историю всех основных полков и дивизий Добровольческой армии по сильным боям, которым им пришлось вести в его районе. Силы красных здесь, увеличившиеся в начале августа отошедшей от Екатеринодара Сорокинской армией, в начале сентября и Таманской, достигали численности 50 тысяч бойцов при 65 орудиях и бронепоезде. Против них стояли: сначала только 2-я пех. дивизия и партиз. отряд, переименованный в дивизию, генерала Шкуро; потом подошли от Екатеринодара – 3-я пех. и кон. дивизии; а затем, по очищении Майкопского района, Кубанская, генерала Покровского.
Но недостаток пехоты в Добровольческой армии потребовал отправки 2-й пехотной дивизии к городу Ставрополю, где собралась другая армия красных, силою в 40 тысяч бойцов при 60 орудиях. Оставшаяся у Армавира 3-я пех. дивизия, под натиском огромных сил противника, вынуждена была оставить город и отойти не на север, а на восток от него. Направление на станцию Кавказская, на пути сообщения между Екатеринодаром и Ставрополем, для противника оказалось открытым.
Это потребовало срочной отправки на фронт последнего резерва Добровольческой армии – Офицерского генерала Маркова полка, и то только в составе свободных двух батальонов.
11 сентября, как и в предыдущие дни, марковцы спокойно занимались своими делами. Вечером получившие отпуск отправились в городской театр на концерт. Зал был полон. На сцене сменялись артисты, певцы… И вдруг вместо очередного артиста вышел адъютант полка и, при водворившейся абсолютной тишине, объявил:
– Господам офицерам и чинам 1-го Офицерского генерала Маркова полка и 1-го артдивизиона приказано немедленно явиться в свои части, которые выступают на фронт.
Концерт был прерван, пока марковцы не распрощались со своими знакомыми и не покинули зал.