Большевики продолжали стрелять со всех сторон в броневик, но не делали попыток его захватить. С пожаром внутри машины мы продолжали медленно ползти назад, и у нас всех была только одна мысль, одно желание: добраться до своих цепей. В эти минуты мы были почти беззащитны: ручные гранаты мы выбросили, боясь их взрыва, пулеметы не действовали и все мы были переранены.
Наконец мы прошли последнюю цепь красных. Шагах в шестистах виднелась наша цепь – наше спасение. Но перед нами встала новая, более грозная опасность: каждую секунду можно было ожидать, что взорвется бензин, и мы все взлетим на воздух. В броневике невозможно было оставаться из-за жары; то и дело приходилось тушить загоравшуюся на нас одежду. Команда, наконец, не выдержала, и люди, один за другим, стали выскакивать из машины.
Остались только я да Генрих, по-прежнему не выпускавший из рук руля. Не дойдя немного до наших цепей, «Верный» остановился. Команда собралась вокруг него. Я послал Александрова за водой и попросил помощи у ставропольцев, но они не решились подойти к машине, боясь, что она взорвется. Выбросив поспешно из броневика пулеметные ленты, пулеметы и прочее имущество, команда залегла вокруг горящего «Верного» и открыла огонь из винтовок. Большевики почему-то медлили и не шли вперед.
Вражеские пули стучали по броне «Верного» и поднимали пыль вокруг него. Позади было пустынно, и только на насыпи виднелась кучка людей да по дороге, оставляя кровавый след, тащился Бочковский. По временам он падал, и казалось, что он больше не встанет, но он с трудом поднимался, делал несколько шагов и снова падал…
Наконец, из-под насыпи вылетела подвода с бочкой с водою и галопом понеслась к нам. Она тотчас же попала под сильный ружейный огонь, и ездовой хотел повернуть обратно, но Кобенин перехватил его и заставил подъехать к «Верному».
Мы стали заливать ведрами огонь. Пламя сменилось дымом и погасло. Сейчас же поставили задний пулемет и Муромцев продернул ленту. Цепь красных поднялась было в атаку, но попала под пулемет и снова залегла. А в это время Генрих уже возился с мотором. Работая с невероятной быстротой, он успел поправить бензинопровод, по счастью не сильно поврежденный взрывом, переменил провода и вновь сел за руль.
Завертели ручку, чтобы привести мотор в действие… Ничего! Попробовали еще paз… Мотор неуверенно фыркнул и опять остановился. Генрих снова поправил что-то в моторе и вновь крикнул:
«Давайте!» Два-три перебоя – и мотор заработал. У нас невольно вырвалось дружное «ура». Быстро вкинули выгруженное имущество и вошли в машину. Несмотря на свистевшие пули, мы вылезли на крышу «Верного» и медленно поехали под виадук.
Корниловский батальон встретил нас рукоплесканиями и криками «ура». Санитарная летучка стала перевязывать раненых. Я отказался от перевязки и попросил воды. Сестра дала мне напиться, и теперь только я почувствовал, что от удушливого дыма пострадали легкие: я задыхался и не мог выговорить ни слова. Но больше всех пострадал Бочковский – у него было прострелено легкое.
Подошел генерал Бруневич и спросил:
– Погорели?
Не дождавшись моего ответа, он приказал вновь атаковать красных. Я показал ему на свою команду, которая целиком лежала забинтованная, и сказал:
– Не с кем ехать, ваше превосходительство…
Я открыл дверцу машины. Из броневика пахнуло таким удушливым запахом дыма, что генерал отвернулся. Внутри все было перевернуто и обгорело.
– Да! Вижу, броневик негоден больше для действия, – согласился генерал. – Уводите его в тыл.
Раненых погрузили на крышу, и «Верный» с трудом пошел в Ставрополь.
Между тем большевики снова повели атаку. Ставропольский полк поспешно отошел за железнодорожную насыпь, не прикрыв отхода гаубичной батареи. Последняя, потеряв много людей, несколько paз подавала передки, но огонь красных их выбивал. Уже не оставалось в батарее лошадей. Тогда разведчики и телефонисты батареи с карабинами бросились в контратаку, задержали немного красных и дали возможность вывести орудия на лошадях ставропольской пожарной команды.
Красные энергичнее пошли в наступление. Они уже прорвались к кожевенному заводу, и их правый фланг перерезал железную дорогу у ст. Пелагиада, а левый входил в Новый Форштадт. Ставрополь был охвачен полукольцом.
Однако с другой стороны города в это время на станции выгружались остальные батальоны Корниловского полка и бегом летели на выручку Нового Форштадта; с ними галопом скакали батареи. А у Пелагиады прямо из вагонов бросился в штыки Партизанский пехотный полк, обойдя правый фланг большевиков.
Около 12 часов дня красные подошли вплотную к насыпи. От вокзала Туапсинской железной дороги выкатил наш бронепоезд и встретил красных в упор картечью и пулеметами. Корниловский батальон, лежавший за насыпью, без выстрела кинулся в штыки. Красные побежали, и скоро их бегство стало всеобщим. Гнали их от форштадта, гнали от Пелагиады, и все поле, как муравейник, покрылось бегущими людьми. Наша артиллерия открыла по ним шрапнельный огонь, а влево из-за горы вынеслась казачья лава и бросилась рубитъ отступавших. Отступление превратилось в паническое бегство…
Вот теперь-то, думал я, нужен был «Верный». С ним я прорвался бы в тыл красных, обогнал бы их, прошел бы Старомарьевку и занял бы единственный мост через речку Надежда. Уж наверное, ни одна повозка не ушла бы… Но теперь искалеченный «Верный» стоял у дома губернатора, и полковник Глазенап, смотря на нас, перевязанных бинтами и в обгорелой одежде, говорил мне:
– Да, вы все поработали на совесть, но и вас обработали тоже на совесть… Теперь всем вам надо лечиться.
9 августа
«Верный» отправился в мастерскую на починку, а его вся команда – в госпиталь…
Большевиков отогнали от города так далеко, что в Ставрополе уже не слышно было орудийного гула. Городской сад по-прежнему сиял огнями, в нем играла музыка и гуляла многочисленная публика. В то же самое время город поспешно украшался для встречи генерала Деникина.
Недели через две большинство команды броневика выписалось из госпиталя. От нечего делать мы бродили по городу, ездили на дачу наших квартирных хозяев, объедались там прекрасными фруктами и чувствовали себя счастливыми… Лишь Бочковский да «Верный» продолжали: первый лечиться, а второй серьезно ремонтироваться. Их повреждения были тяжелы, но не безнадежны, и Бочковский, вопреки предсказаниям врачей, не умирал, а дал слово снова взяться за свой пулемет. И он сдержал слово, – впоследствии он оправился от своего тяжелого ранения и вернулся в строй.
С. Мамонтов[301]СЕВЕРНЫЙ КАВКАЗ[302]
В Екатеринодаре мы наконец почувствовали себя в безопасности. Не надо было больше скрываться. Правда, мы шли на войну, но это было другое дело.
Я пошел к тому самому капитану, который дал нам удостоверения.
– Мы хотим ехать в батарею. Скажите, где мы можем получить оружие, обмундирование и деньги?
Он посмотрел на меня с удивлением и усмехнулся:
– Не забывайте, что мы Добровольческая армия. У нас ни средств, ни складов нет… Оружие и обмундирование вы должны достать сами. В батарее вас этому научат. Денег у нас нет, да они вам не нужны. Армия живет за счет населения… пока что. Впоследствии видно будет.
Меня это поразило, но он оказался прав.
– Но ведь нужно взять билет на поезд?
– Никакого билета. Влезайте в поезд, и никто билета у вас не спросит. В крайнем случае вы покажите удостоверение.
– Где мы найдем батарею?
– Она находится в станице Петропавловской. Доедете поездом до Тифлисской, а там встретите офицера батареи, занятого перевозкой снарядов. Если его нет, обратитесь в станичное правление и вас доставят. Счастливого пути.
Нашли батарею в Петропавловской. Явились к командиру, полковнику Колзакову, были зачислены 27 августа 1918 года и назначены для перевозки снарядов. Я с радостью встретил капитана Коленковского[303], моего прежнего командира. Было еще несколько офицеров 64-й бригады, но их я не знал, кроме Абрамова. В батарее было с сотню офицеров на солдатских должностях и 12 солдат ездовых. Орудия были горные, трехдюймовые, с укороченными снарядами. Все номера были верхом. В батарее было 4 орудия и два пулемета для охраны.
Батарея действовала с только что сформированной первой конной Кубанской дивизией. Полки 1-й Екатеринодарский и 1-й Кубанский (Корниловский) составляли первую бригаду. Командир бригады полковник Топорков. Уманский и Запорожский полки составляли вторую бригаду под начальством полковника Бабиева.
Вскоре после нашего прибытия дивизию принял генерал Врангель, впоследствии Главнокомандующий. Иногда с нами работал 1-й Линейный полк. Уже формировалась вторая конная дивизия под начальством полковника Улагая.
Чины в нашей батарее не играли большой роли. Важна была давность поступления в батарею. Батарея пришла из Ясс, из Румынии, с отрядом Дроздовского и называлась 1-я конно-горная генерала Дроздовского батарея.
Наша новая служба состояла в быстрой доставке патронов и снарядов в дивизию. Мы жили в Тифлисской, когда приходил поезд, мы грузили патроны и снаряды на повозки и один из нас вез их в Петропавловскую. Обыкновенно мы привозили 10 тысяч патронов и 10 шрапнелей. Это составляло примерно пять патронов на человека. С этим не развоюешься. К счастью, у красных был тоже недостаток патронов. Однажды я привез 100 тысяч патронов и 100 снарядов – меня встретили ликованием.
Я любил эти поездки. Сперва переезжали мутные воды Кубани и проезжали немецкую колонию. Потом безбрежная степь на 60 верст. Глазу не на чем было остановиться. Посреди дороги хутор с деревьями и ручейком. Тут поили лошадей. Над самой станицей Петропавловской был громадный курган.