Я часто наблюдал, как незнакомые мне люди читают, даже, наверное, чаще, чем в прежние времена, или я с годами стал смотреть на читающих по-особенному, тех или иных, и всякий раз я почти – но это так и оставалось почти – спрашивал, что же это они «такое интересное» читают. Но при виде этой читательницы мне и в голову не пришло спросить название книги. Мне не было надобности знать, что именно она читает, читает и все, книгу читает, «книгу книг». Всю мою жизнь, только всегда на природе, у меня было три цвета, составляющих картину умиротворения – небо, гора, река (классика), «флаг-триколор», цвета флага гармонии. И вот теперь, на фоне зелени за автобусным окном, из-за белизны книжных страниц и ночной черноты читательницы, этот флаг-триколор впервые заиграл новыми красками и не на природе, не только на природе. И я представил себе, как в сердце Африки продолжается это чтение. Перелистывая страницы, одна рука передавала книгу другой руке, один палец передавал страницу другому.
Конечной остановкой автобуса должна была быть станция метро, внизу, в одной из речных долин Иль-де-Франс по берегам Сены. Но автобус, поначалу шедший по обычному маршруту, должно быть, до конца этой истории, до вечера и дальше в ночь, оказался «заменой» на линии. Железнодорожную сеть вокруг Парижа решили основательно обновить, царила эпоха «транспортных замен», вследствие чего автобусы, заменяющие поезда, двигались от одной железнодорожной станции к другой с колоссальными объездами, всякий раз занимавшими изрядное время, петляли по объездным дорогам, по неведомым районам, на границе Иль-де-Франс и бог знает чего, куда еще никто никогда не заезжал.
Мне-то как раз это было на руку. Как будто мне после краткого цейтнота привалило вдоволь времени, и вообще пусть это будет такой исконный закон природы, я так решил, ну вот так. И действительно я пережил события этого заменного маршрута – в том числе грустные, скверные – как время во всей его полноте, время как бога, доброго ко мне, независимо от моих намерений и предстоящих деяний.
Петля за петлей, гигантскими объездами и окольными путями везли меня во всех направлениях, и мне в это время казалось, будто я праздно, шаг за шагом, от события к событию, от картины к картине, пружинистой упругой походкой прохожу снова все плато, то и дело останавливаюсь, сажусь на скамейку, заглядываю мимоходом в открытые церквушки. Эпос о путешествии на заменяющем автобусе! «Где ты, Гомер заменяющих автобусных маршрутов?» С другой стороны, у обычных маршрутных автобусов гораздо мягче сиденья. Заменяющие автобусы скребут пузом по земле и грохочут, а регулярные рейсовые – убаюкивающе урчат. Каждая выбоина на дороге – пытка. – Но не это ли и есть эпос?
Все протоптанные дорожки между низкими и высотными домами усеяны маргаритками, и только ими. Пожилой мужчина и такая же женщина перед входом в дешевый пансион, женщина ищет ключ от квартиры в глубоких карманах пальто мужчины. Юнец дает пощечину матери. Все затравленные – а где же те, кто травит? И вот: я ребенком – какой вихрастый, щекастый! И ору во всю глотку – а теперь захныкал, как младенец. А вот гляди-ка! Вон идет считавшийся умершим местный наш городской сумасшедший, ни с того ни с сего, как ни в чем не бывало, – только бородой оброс за последнее время – ах, время!
Возня на тротуаре, один нечаянно толкнул соседа, задел своим прямоугольным компьютерным рюкзаком, и задетый тут же распустил руки.
Так много детей, которые, если посмотреть на них, особенно издалека, прячутся, как будто их застукали за чем-то недозволенным – а между тем они всего лишь, вот как эти двое, гоняют по земле жестяную банку.
Старуха, вот она стоит перед скамейкой и самой себе твердит: «Сиди!» – и снова: «Сиди!»
И вот чего только не увидишь на этих петляющих объездных маршрутах: ехали туда – один в растерянности торчит над своими инструментами, разложенными на мостовой, едем обратно – все так и торчит. Вон тот трясется всем телом и просит другого угостить огоньком, руки дрожат. Тот с ног до головы покрыт татуировками, до самых своих обкусанных ногтей. Старик, сгорбившись, ищет орехи на орешнике и не знает, что сейчас только май, и лето еще впереди. И снова ребенок, он орет в спину кому-то незнакомому, коварно, издалека – может, ругается? Нет чтобы этому постороннему, когда тот обернется, кивнуть. И еще не забыть: немало и таких, что на исходе своих сил, вот как эти, так, для примера, прислонились к стволу придорожного дерева и не в состоянии не только сделать дальше хоть один шаг, но не способны даже своими судорожно скрюченными и постоянно что-то перебирающими в воздухе пальцами выловить из собственного кармана нечто необходимое, ключ или не менее нужную английскую булавку: «На помощь! – напрасно обращаются эти пальцы, совершенно отбившиеся от рук, к телу, к которому принадлежат и желают снова прибиться, – помогите! Спасите! Ради всего святого, на помощь!»
Вместо ответа – одно издевательство, а не ответ, – урчание в воздухе, уже давно что-то урчит, постоянно, не сегодня началось, такое равномерное гудение – радиоволны? – урчит и гудит, однако особенно, не то что обычные повседневные шумы и звуки, и все четче и яснее, когда прозвучит этот крик о помощи. И сколько еще таких ничейных территорий, маленьких, но их все больше.
Думаете, в недрах автобуса за время этого вечернего объезда ничего интересного не происходило? Ошибаетесь, есть о чем рассказать: я пришил себе на рубашку пуговицу. Чувство сохранности на запястье, домашний уют, даже пока ты далеко от дома. А один из пассажиров обругал свой мобильный телефон: «Ты запарил мигать уже, козел!» А я, подперев щеку ладонью, глядел на ивы и тополя, проплывающие мимо приоткрытого окна автобуса, улавливал в белом пуху движения черных мушиных крыльев, или нет: тополиный пух сам был частью мух, и невозможно «белых пухомух» (я их так называю) сдуть с руки, и я думал буквально так: «Эта муха спасет человечество!» И вот еще пассажир – японец в маске-респираторе. И еще другие, именуемые «карапузами» и «птенчиками», или сразу и то и другое – «птенчик-карапуз». И не забыть еще: в глубине автобуса – женщины, прихорошившиеся к вечеру, на каждой остановке новые.
И да, вот еще, открытая церковь на одном из объездных петляющих путей, на границе Иль-де-Франс, ближе к Нормандии и Пикардии. Во время одной передышки я зашел в нее. Она была открыта, перестроена в зал для игры в бридж, тихо внутри, у одного столика игроки, женщины. У второго стола – еще женщина, пожилая, одна, глаза закрыты. Ни следа больше от церковного убранства. Хотя вот все-таки кое-что: лампада на боковой стене, электрическая, еще со времен, когда тут проходили богослужения, и вот отражается теперь, поблескивает в очках, сдвинутых на лоб у женщин, играющих в бридж. А вот еще один пережиток прошлого: бывшая исповедальня, теперь в ней дети играют в прятки. А снаружи полукруглая арка над входом еще хранит остатки средневекового ромбовидного узора, как будто два глаза, соединенные между собой, я так представлял себе вариант компьютерного сервера. А вот еще глядите-ка: тысячелетний камнетесный знак, гравированный в виде пирамиды из деревьев, и еще бегун, который, остановившись перед этим значком, как перед указателем пути, делал любимые упражнения. Я напоследок еще зажег пару свечек там и тут, не внутри, под лампадой, а снаружи, на воздухе, поближе к ромбам и знаку, высеченному на камне, одну – за живых, другую – за мертвых. Тогда-то я и узрел вновь мою змею. Вынырнула на границе плато и улеглась, свернувшись в клубок, погреться на заходящем уже майском солнце, вместе с другими, позади старой церкви в траве, и не тронулась с места, только подняла на секунду пятнистую голову.
К этой эпопее следует прибавить, что водитель заменного автобуса постоянно ошибался дорогой, плутал, не знал, куда ему дальше, и именно я помогал ему найти дорогу, так было задумано.
После доброй сотни объездных петель – наконец конечная. Цель. Скромная гостиница на конечной станции – всего одна. – И что она из себя представляет? – Ничего особенного, разве что напоминает, мне лично, внутреннюю обстановку сенного амбара, хотя уже несколько веков служит постоялым двором. Даже пол из плотно пригнанных дубовых досок, как в ресторане какого-нибудь океанского лайнера.
Я долго сидел один за одним из четырех столиков, потом понемногу стало по-выходному люднеть, а я погрузился в созерцание досок на полу, голова-то, конечно, за день отяжелела. На деревянной поверхности, где когда-то прежде росли ветки и сучья, на месте прежних «сучковых глаз» были углубления в полу. Местами маленькие, где-то побольше, поглубже выемка, и мне вспомнились полы в деревенских домах, вообще-то из сосны, не из дуба, но с такими же впадинами и выемками, так что мы в свое / в наше время посреди дома, а не на улице, играли в нашу особенную игру собственноручно слепленными из глины шарами, и мало ли потом было игр, а вот та детская игра кажется опять же буквально «совершенством» всех наших игр. И мне захотелось снова такой игры на эту ночь. «Захотелось?» Я так решил: мы сыграем в нашу решающую игру. «Мы», да, разумеется «мы», само собой.
Название постоялого двора на конечной станции – «Девять и тринадцать», и он уже больше века так зовется. Потому что там сходятся две железнодорожные линии? Зал почти наполнился, только один столик пустовал, и это тоже так было задумано.
Можно начинать торжество. Не требуется ни сигнала, ни команды. Просто повесить пальто, подвинуть стул, занять место, в сочетании с другими движениями и жестами, просто пожать руку, приподнять бровь, и вот вам праздник, и понеслось, и как-то особенно заметно подавать руку, изогнув ее дугой, подносить ко лбу и протягивать сидящему напротив нет никакой надобности.
Здесь собрались вовсе не те, кто встретились мне сегодня за день, совсем другие лица, и все-таки те же самые: певец-таксист, судья-музыкант, играющий на дудке. И подумалось мне, нет, я прямо осознал, что до сих пор не имел дела ни с одним дурным или злым человеком, и не только за один этот день, но уже много месяцев, даже лет! Встречался ли я вообще когда-нибудь в жизни с настоящим злодеем, с чудовищем, так чтобы это было зло во плоти? Никогда не сталкивался с таким существом из плоти и крови.