Когда ужин подошел к концу и чай уже не лез в глотку, Мамад-хан поинтересовался у Хакима, где мы будем ночевать. Об этом мы как-то даже и не подумали, поскольку надеялись управиться с этими переговорами за один день. Правда, я с самого начала сомневался в том, что нам это удастся сделать, и даже был готов к тому, что придется заночевать в этом захолустье, но всё-таки, надежда обернуться за один день, была. Запоздалые «посиделки» в юрте полностью разрушили все мои планы.
И тут Мамад-хан предложил свои услуги в решении этого вопроса. В кишлаке был один полу заброшенный дом, который до Саурской революции был ничем иным, как караван-сараем. В нем останавливались на ночлег заезжие люди, которых ночь заставала в пути. Мамад-хан объяснил, что помещение караван-сарая находится в весьма сносном состоянии, и что там даже сохранились тюфяки, на которых можно спать. Я только на секунду представил, как буду лежать на старом, драном тюфяке, набитом клопами и прочими кусающими и жалящими тварями, и мне сразу стало не по себе. А ну как еще и эфа вздумает навестить место нашего отдыха. Вообще мрак. Я сразу же отказался от удовольствия ночевать по соседству с фалангами и скорпионами, однозначно заявив, что в таких случаях привык ночевать в салоне автомашины. Хаким и остальные царандоевцы были того же мнения. Мамад-хан на секунду задумался, а потом, повернувшись в сторону стоявшего сзади него нафара, отдал какое-то распоряжение. Позже я понял, что Мамад-хан распорядился об организации охраны гостей, возжелавших ночевать в машинах. Правда он добавил, что ковер в юрте останется до завтрашнего дня, и если кто пожелает ночевать в юрте, то может воспользоваться им. Ковер сделан из чистой овечьей шерсти и ни одна ползучая тварь не рискнет даже приблизиться к нему. Мы согласно закивали головами, но, тем не менее, остались при своем мнении и окончательно решили ночевать в машинах. Я застолбил за собой пустое пространство в УАЗе, что было позади сиденьев. Еще когда мы ехали, я обратил внимание, что там лежит какое-то тряпьё. Ну, чем не перина. В полевых условиях бывало и хуже.
Когда мы вышли из ярко освященной юрты наружу, мои глаза долго привыкали к кромешной тьме. Видно было только какие-то силуэты людей, перемещавшиеся передо мной из стороны в сторону. Стена крепости тоже исчезла в этом мраке. Стояла последняя неделя по лунному календарю, и новый месяц еще только-только готовился зародиться на небосклоне, упорно пряча в бархатной ночи, свои, еще не родившиеся молодые «рожки».
Но что-то в этой темноте меня поразило. Что именно, я даже как-то сразу и не сообразил. Постояв несколько минут на улице, я понял, что именно выхватило мое подсознание. Весь горизонт к юго-востоку от кишлака, был намного светлее, чем всё остальное звездное небо.
— Что это такое? — не выдержал я, обращаясь к Хакиму.
В свою очередь, он перевел мой вопрос Мамад-хану и тот, громко рассмеявшись, ответил, что в той стороне находится пакистанский город Чаман. Напрямую до него всего каких-то пять километров, не больше. Я долго вглядывался в горизонт, пытаясь увидеть свет хотя бы одного уличного фонаря, но искривленный за счет песчаных барханов горизонт, тщательно скрывал их от моего взора. Я повернулся всем телом влево и посмотрел в ту сторону, где по моим расчетам должен был располагаться уездный центр — Спинбульдак. Тьма кромешная. Хоть бы один огонек мелькнул на горизонте.
Вот он — Афганистан, страна периода средневековья. Одни только звезды ярко горели на небосклоне. Посреди пустынной местности они казались такими близкими. Складывалось обманчивое ощущение, что стоило только протянуть к ним руку, и уже можно было почувствовать их мерцающую теплоту. Я едва не потянулся руками к звездам, но вовремя опомнился.
Мамад-хан в это время о чем-то беседовал с Хакимом и оба довольно ржали. От моих ушей не ускользнуло слово «мушавер», произнесенное Мамад-ханом. Стервецы, наверняка о моей персоне разговор затеяли. Вот так-то ездить без собственного переводчика — поди догадайся о чем они сейчас гутарят. Но Хаким видимо сам догадался, что пора ознакомить мушавера с содержанием их содержательной беседы.
— Вот, тут Мамад-хан предлагает завтра съездить в Чаман, посмотреть, как там живут местные жители.
— А чего я там не видел, — усмехнулся я. — Наверняка такие же пыльные улицы, как и в Бульдаке, такие же облезлые саманные дувалы и мазанки.
Хаким перевел мои слова Мамад-хану, после чего тот выразительно зацокал языком, давая понять, что в своих суждениях я не совсем прав. Он долго объяснял что-то Хакиму, а тот, в знак согласия с ним только кивал головой. В конце их диалога Мамад-хан сказал что-то такое, отчего Хаким громко рассмеялся. Я вопросительно уставился на Хакима, ожидая от него разъяснений.
— Мамад-хан говорит, что в Чамане есть хорошие асфальтовые дороги, очень красивый сад, а также очень много чайных, где можно выпить кишмишовку. Даже есть публичные дома. Если мушавер-саиб пожелает побывать в Чамане, то Мамад-хан завтра все организует.
— Интересное дело, а каким образом он объяснит пакистанцам появление моей славянской физиономии на улицах Чамана? И что будет со мной, если меня тормознет их патруль?
— А Мамад-хан предлагает мушаверу одеть чадру, и никто не заметит его лица.
Теперь мне стало понятно, что именно так развеселило Хакима. Я представил себя на секунду бредущим по улице с «мешком» на голове, и мне самому стало смешно. Хохмить, так хохмить до конца.
— А ты скажи Мамад-хану, что я согласен с его предложением, но только при условии, что он тоже наденет на себя чадру. И пойдем мы с ним как две родные сестры. Только я буду его глухонемой сестрой, поскольку совершенно не шпрехаю на пакистанском языке.
Задыхаясь от смеха, Хаким перевел мои слова Мамад-хану, а тот, не дослушав фразу до конца, рассмеялся так, что к нам подскочили сразу несколько инзибодов. Да-а, рассмешил я Мамад-хана до слез. Он еще долго не мог успокоиться, и стоило мне только открыть рот, чтобы что-то сказать, он начинал смеяться вновь и вновь. В конце концов, он понял, что юморист я еще тот, и больше никаких предложений с переодеванием от него не поступало, поскольку сам он наверняка не имел ни малейшего желания облачаться в женское тряпьё.
Уходя с нафарами в свой кишлак, Мамад-хан заверил нас, что охранять нас будут как зеницу ока, и что с нас не упадет ни один волос.
«Самое главное, чтобы сама голова осталась цела, — промелькнуло в моей голове, — а уж о волосах мы как-нибудь сами побеспокоимся». Но на этот раз я не стал больше ничего говорить, поскольку всем телом начинал ощущать наваливающуюся тяжесть. День был весьма напряженным во всех отношениях, и организм требовал покоя.
Вдвоем с Хакимом мы обошли все наши машины, проверили, как устраиваются на ночлег остальные члены нашей «гуманитарной» группы, а потом я забрался в УАЗ и мгновенно отключился, подсознательно ощущая на себе чей-то внимательный взгляд. Но мне в тот момент, было все парванис…
Солнце еще не появилось из-за горизонта, а мы уже были на ногах. Чья-то заботливая рука принесла к юрте пару пластмассовых ведер с водой, небольшой обмылок туалетного мыла и пару, не первой свежести, полотенец. Но мы были рады и этому. К утру я так основательно продрог в том УАЗике, и если бы не тряпьё, что в нем лежало, и в которое я успел зарыться, пришлось бы мне всю ночь бегать вокруг машины, с тем, чтобы не задубеть окончательно. До чего же все-таки контрастный климат в этой стране.
Утренний водный моцион придал бодрости телу и духу. Как там говориться? — «А жизнь кажется налаживается».
Не успели мы толком умыться, как нас уже пригласили к достархану на чаепитие. На этот раз посреди ковра на металлическом блюде стоял большущий самовар. Видимо его притащили специально, с тем, чтобы лишний раз не бегать в кишлак за водой.
Чаевничали не особо долго, поскольку снаружи юрты послышались голоса, много голосов, и я из любопытства выглянул наружу. А там шло построение вооруженных до зубов людей. Бородатые и безбородые мужики в возрасте от семнадцати до сорока пяти лет, обвешанные, словно новогодние ёлки различными видами вооружения, выстраивались возле юрты в две шеренги. Построением командовал худющий очкарик, которого я вчера не заметил ни среди жителей кишлака, стоявших в очереди за «гуманитаркой», ни в кругу вооруженных нафаров Мамад-хана. Он и сейчас был совершенно безоружным. Непонятно было, почему именно ему Мамад-хан доверил командовать построением «элитного» отряда, о котором он еще вчера упомянул в разговоре с нами. Ведь боевую выучку именно этого отряда намеревался продемонстрировать нам сегодня Мамад-хан, с тем, чтобы мы имели хотя бы общее представление о тех, кому мы доверим посты обороны.
Ну-ну, посмотрим, что это за воинство такое.
В этот момент из ближайшего проулка крепости выкатил небольшой японский грузовичок, в кузове которого стояли вооруженные бородачи. Впереди всех, держась жилистыми руками за металлические дуги, стоял Мамад-хан. На полной скорости грузовичок тормознул у замершего строя ополченцев, и к спрыгнувшему с машины Мамад-хану подскочил «очкарик». Вытянув руки по швам, он доложил о построении, после чего отступив в сторону и, резко развернувшись кругом, последовал за Мамад-ханом. Подойдя к своему воинству, Мамад-хан выкрикнул какое-то гортанное приветствие, и ополченцы троекратно прокричали — «Аллах Акбар!», вскидывая при этом над собой зажатое в руках оружие.
Я, Хаким и еще несколько царандоевцев в это время стояли в сторонке, наблюдая за этим представлением. Лично мне было страшно интересно, что же будет дальше.
А тем временем, по команде «очкарика» ополченцы разошлись в стороны и стенка на стенку начали мочить друг друга. Огнестрельное оружие при этом продолжало оставаться при них, а ножи и кинжалы, с которыми они бросались друг на друга, были самыми, что ни на есть настоящими. Глядя на весь этот мордобой, я замер, ежесекундно ожидая, что кто-нибудь из дерущихся непременно зарежет своего напарника. Но, увы, ничего этого не произошло. Напылили тол