«По тону этого письма, – говорил он, – можно судить о том, в какой степени кронпринц Фридрих, ставший потом императором, находился под влиянием и под командой своей тещи и жены».
Князь хотел набросать тут же текст ответного письма королеве. Я возразил, что сам составлю подходящий ответ, в котором будет соблюдена правильная средняя линия между внуком и императором, и перед отправкой представлю письмо князю.
Ответ этот сохранял внешнюю форму сердечных родственных отношений внука к бабушке, которая носила этого внука на руках в то время, когда он еще был ребенком, и возраст которой уже сам по себе требовал к себе уважения; но вместе с тем письмо подчеркивало, что положение и долг германского императора безусловно обязывает его выполнить касающееся самых жизненных интересов Германии приказание умершего деда.
Это приказание деда, – писал я, – внук должен уважать в интересах страны, представительство которой теперь волей Божьей ему передано. Королева-бабушка должна предоставить ему самому решить, каким образом выполнить это приказание. В остальном я всегда остаюсь ее преданным и любящим внуком и всегда благодарен за каждый совет бабушки, имеющей, ввиду своего долголетнего правления, такой большой опыт. В германских делах, однако, я должен оговорить себе свободу действий. Посещение Петербурга – политическая необходимость. Приказание моего царственного деда соответствует тесным семейным связям с русским царствующим домом и потому должно быть выполнено.
Князь был согласен с редакцией этого письма. Через некоторое время последовал неожиданный ответ. Королева признавала правоту своего внука.
Он должен поступать так, как требуют интересы его страны, – писала она, – и она будет рада позже видеть его у себя. С этого дня мои отношения к королеве, которую боялись ее собственные дети, стали самыми лучшими. Она относилась к своему внуку как к равному себе по положению монарху.
Во время поездки меня сопровождал граф Герберт как представитель Министерства иностранных дел. Он редактировал речи и вел по указаниям своего отца политические беседы, поскольку они носили деловой характер.
После моего возвращения из Стамбула в 1889 г. я, по его просьбе, обрисовал князю впечатления, вынесенные мной как из Греции, где моя сестра Софья была замужем за наследным принцем Константином, так и из Стамбула. При этом меня поразило, что князь говорил очень презрительно о Турции, о турецких руководящих деятелях и вообще о тамошних делах. Когда я стал выдвигать более благоприятные моменты, казавшиеся мне наиболее важными, это мало помогло. На мой вопрос, на чем он основывает свое столь неблагоприятное суждение о Турции, князь возразил:
– Граф Герберт в своем докладе отозвался очень неблагосклонно о Турции.
Князь Бисмарк и граф Герберт не были расположены к Турции и не одобряли моей политики по отношению к ней – старой политики Фридриха Великого.
В последнее время своего канцлерства Бисмарк говорил, что главная причина, почему он еще остается канцлером, – это необходимость сохранения добрососедских отношений с Россией, правитель которой питает к нему особое доверие. В связи с этим он сделал мне первые намеки на тайный договор с Россией о взаимных гарантиях. До тех пор я ничего не знал об этом договоре ни от князя, ни от Министерства иностранных дел, хотя я как раз занимался русскими делами…
При моем вступлении на престол я обсуждал все вопросы с министрами. Желая их заинтересовать, я обещал каждому в его ведомстве полную свободу действий. Но оказалось, что это было почти невозможно, пока князь Бисмарк стоял у власти, так как князь во всех делах сохранял за собой решающее слово и этим парализовал самостоятельность своих сотрудников.
Скоро мне стало ясно, что министры, находившиеся всецело в руках Бисмарка, не могли присоединиться к новшествам или идеям молодого государя, которых Бисмарк не признавал. Министры фактически были только орудием в руках Бисмарка и действовали исключительно по его приказаниям. Такое положение само по себе было естественно, ибо столь выдающийся министр-президент, добившийся таких больших политических успехов для Пруссии и Германии, поистине подавлял своих министров и властно руководил ими. Я же вследствие этого находился в затруднительном положении, так как на все мои предложения получались со стороны министров характерные ответы: «Этого князь Бисмарк не хочет; от Бисмарка этого не добьешься; кайзер Вильгельм I не согласился бы с этим; это противоречит традиции и т. п.».
Я все больше и больше убеждался в том, что в сущности не располагаю никакими министрами и что эти господа из кабинета – по старой привычке – смотрят на себя как на чиновников князя Бисмарка.
Следующий пример может показать, как министры относились ко мне в те бисмарковские времена. Дело шло о возобновлении закона против социалистов, политического мероприятия князя Бисмарка, направленного к одолению социализма. Чтобы спасти этот закон, необходимо было смягчить один определенный параграф, чему Бисмарк противился. Дело дошло до резких объяснений. Я приказал созвать Коронный совет. Бисмарк, разговорившись в передней с моим адъютантом, сказал ему: «Его Величество совершенно забывает, что он офицер и носит шпагу; он должен был бы прибегнуть к армии и повести ее против социалистов в случае, если бы те приступили к революционным действиям»; пусть кайзер даст свободу действий ему, Бисмарку, тогда мы получим, наконец, покой.
В Коронном совете Бисмарк остался при своем мнении. Отдельные министры, вынужденные высказаться, отвечали вяло. Когда дело дошло до голосования, все министры высказались против меня. Это голосование еще раз показало мне, какой абсолютной властью над своими министрами пользовался Бисмарк. С глубоким негодованием обсуждал я этот случай с его превосходительством г-ном фон Луканусом, который также был смущен этим происшествием. Луканус посетил некоторых из этих господ и потребовал объяснений по поводу их поведения. Они указывали, что они не в состоянии занять позицию против князя, заявивши, что нельзя же от них требовать, чтобы они голосовали против князя.
Большая вестфальская забастовка горнорабочих весной 1889 г. застигла центральную гражданскую власть врасплох. Одновременно и местные вестфальские власти обнаружили нелепую растерянность и беспомощность. Все требовали войск; каждый шахтовладелец желал, чтобы перед его комнатой, где только возможно, стояли военные посты. Командиры вытребованных частей доносили о положении непосредственно мне. Между ними был один из моих бывших товарищей по гвардейскому гусарскому полку фон Михаэлис, известный своим остроумием. Невооруженный, разъезжал он один среди бастующих рабочих, расположившихся в это необыкновенно теплое, предвесеннее время кругом на холмах, и сумел скоро, благодаря своему веселому, внушающему доверие нраву, установить с этими людьми дружеские отношения. Расспрашивая их, он приобрел много ценных сведений о том, в чем рабочие, справедливо или несправедливо, чувствовали себя притесненными, осведомляясь в то же время об их намерениях, требованиях и надеждах на будущее. Он добился вскоре общего уважения и популярности среди рабочих и так умел с ними обращаться, что в его районе царило абсолютное спокойствие. Побуждаемый нервными и озабоченными телеграммами крупных промышленников и властей, телеграммами, поступавшими и к рейхсканцлеру, я запросил Михаэлиса, как надо понимать положение. В ответ получилась следующая телеграмма: «Все спокойно, за исключением властей».
На основании всех поступивших в течение весны и лета донесений и рапортов накопился материал, ясно доказывавший, что в индустрии не все было в порядке. Многие требования рабочих имели свои основания и должны были быть по крайней мере подвергнуты благожелательному рассмотрению как со стороны работодателей, так и со стороны властей.
В связи с этим сознанием, поддержанным также и моим бывшим воспитателем тайным советником д-ром Гинцпетером, хорошо знакомым с общественной жизнью, особенно в своей провинции, – во мне созрело решение созвать Коронный совет и привлечь к участию в совещании работодателей и рабочих с целью всестороннего освещения под моим личным руководством рабочего вопроса.
При этом имелось в виду разработать руководящие принципы и материалы, которые потом могли бы послужить канцлеру и прусскому правительству основой для выработки соответствующих законопроектов.
Его превосходительство фон Беттихер, к которому я обратился с этим планом, настоятельно отсоветовал мне провести его в жизнь, ссылаясь на неизбежное противодействие со стороны канцлера. Я настаивал на своем предложении, приводя принцип Фридриха Великого: «Je veux etre un roi des gueux» [«Я хочу быть королем бедняков»]. «Это мой долг, – говорил я, – позаботиться об используемых индустрией детях своей страны, защитить их силы и улучшить их условия существования».
Противодействие канцлера моему плану не заставило себя долго ждать. Осуществление этого плана стоило мне много труда и борьбы, так как крупная индустрия отчасти сгруппировалась вокруг канцлера. Коронный совет собрался под моим председательством. На первом заседании неожиданно появился сам канцлер и обратился к собранию с приветственной речью, в которой с иронией критиковал все мое начинание, отказывая ему в своем содействии. Затем он покинул зал.
После ухода канцлера собрание осталось под впечатлением этой своеобразной сцены. Безапелляционность и категоричность, с которыми великий канцлер, убежденный в своей правоте, выступил в пользу своей политики и против моей, на меня и на всех присутствующих произвели импонирующее впечатление.
Тем не менее этот случай не мог не задеть меня глубоко. Собрание затем снова возобновило свои работы и доставило богатый материал для дальнейшего развития вызванного к жизни еще кайзером Вильгельмом Великим социального законодательства, составляющего гордость Германии и выдвигающего такое попечение о рабочем народе, какое нельзя найти ни в одной стране.