Первое доказательство того, какое действие произвело свидание в Танжере, я получил, когда прибыл в Гибралтар, где встретил со стороны англичан чисто официальный и ледяной прием, в полную противоположность с сердечным приемом в прошлом году. Что я предвидел, то и подтвердилось на деле. В Париже царили раздражение и гнев. Делькассе пытался подстрекать к войне; он не мог достигнуть своего лишь потому, что как морской, так и военный министры заявили, что Франция еще не готова. Справедливость моих опасений позже подтвердилась также беседой Делькассе с редактором «Gaulois», в которой министр сообщил изумленному миру, что в случае войны Англия станет на сторону Франции.
Таким образом, в связи с навязанным мне свиданием в Танжере, я уже тогда почти попал в такое положение, что меня могли обвинить в возбуждении пожара мировой войны. Думать и поступать по-конституционному часто является для государя, на которого в конце концов всегда взваливается ответственность, тяжелой задачей.
Поздней осенью 1907 г. императрица и я, по приглашению короля Эдуарда VII, поехали на свидание с ним в Виндзор, прошедшее очень хорошо, причем со стороны английской королевской семьи нам был оказан очень любезный прием. После виндзорского свидания я поехал на отдых в принадлежавший генералу Стюарт-Уортли (Stuart-Wortley) замок Хайклифф (Highcliffe), расположенный на южном берегу Англии против скал Нидлс (Needles).
Перед моим отъездом в Англию канцлер, очень довольный английским приглашением, имел продолжительные беседы со мной о средствах, каким образом стать на более дружескую ногу с Англией, и напутствовал меня различными пожеланиями и предложениями, которых я должен был придерживаться как основной линии своего поведения в беседах с англичанами. Во время моего пребывания в Англии я неоднократно имел случай говорить о намеченных канцлером темах и довести до сведения Эдуарда высказанные мне при отъезде пожелания канцлера. Шифрованные телеграммы с сообщением об этих беседах регулярно отправлялись мной в Берлин. В ответ я несколько раз получал от канцлера телеграммы с выражением его одобрения. Я показывал их вечером после ужина бывшим со мной доверенным лицам; так, их, например, читали обергофмаршал граф Эйленбург и князь Макс Эгон Фюрстенберг, радовавшиеся вместе со мной одобрению канцлера. По возвращении из Англии я сделал канцлеру общий доклад, после чего он выразил мне благодарность за то, что я так много лично потрудился и поработал для улучшения взаимоотношений обеих стран.
Через год последовал инцидент с так называемым интервью, опубликованным в «Daily Telegraph». Целью этого интервью было улучшение англо-германских отношений. Через представителя Министерства иностранных дел господина фон Иениша я передал предложенный мне черновик на рассмотрение канцлера. При помощи примечаний я указал на некоторые места, которые, по моему мнению, не годились и должны были быть вычеркнуты. Это, однако, в связи с целым рядом недосмотров со стороны Министерства иностранных дел при прохождении по инстанциям, не было сделано.
В прессе разразилась буря. Канцлер выступил в рейхстаге, защищая, однако, кайзера от нападок на него не в такой степени, как я ожидал, и заявивши, что в будущем он воспрепятствует обнаружившейся в последние годы склонности кайзера к личной политике.
Во время этих событий я находился сначала в Эккартсау у австрийского наследника Франца Фердинанда, а затем в Вене у императора Франца Иосифа. Оба они порицали поведение канцлера. Из Вены я поехал в Доннауэшинген, чтобы нанести визит князю Фюрстенбергу. Пресса нашла возможным обратиться к нему с требованием, чтобы он, как честный и прямой человек, еще раз как следует сказал кайзеру правду. Когда мы вместе обсудили весь инцидент, князь посоветовал мне восстановить в Министерстве иностранных дел текст телеграмм, которыми я в 1907 г., во время моего пребывания в Хайклиффе, обменялся с канцлером, и представить их рейхстагу.
По моем возвращении ко мне явился канцлер и, прочитавши лекцию о моих политических прегрешениях, потребовал подписания мной официального заявления, которое затем и было передано прессе. Я подписал это заявление так же молча, как молча я терпел нападки прессы на меня и на корону.
Канцлер своим поведением нанес тяжелый удар прочному доверию и искренней дружбе, связывавшим нас до тех пор. Сам князь Бюлов был, несомненно, того мнения, что своим поведением в этом инциденте, как в рейхстаге, так и по отношению ко мне лично, он лучше всего служит мне и делу, особенно если принять во внимание, что волны общественного негодования вздымались тогда очень высоко. Но я не мог одобрить его поведения, тем более что его выступление против меня в инциденте с интервью в «Daily Telegraph» стояло в резком противоречии с предупредительностью и уважением, которые Бюлов обычно мне выказывал. Я так привык к проявлению любезности со стороны князя, что мне было непонятно его обращение со мной в этом случае. Во всяком случае прекрасные и дружеские до тех пор отношения между кайзером и канцлером были омрачены. Я прекратил личное общение с канцлером, ограничиваясь только деловыми и официальными встречами. Посоветовавшись с министром двора, я решил привести в исполнение предложение князя Фюрстенберга о восстановлении текста телеграмм из Хайклиффа, поручив это сделать Министерству иностранных дел. Но план этот потерпел крушение, так как нельзя было найти соответствующих материалов.
В конце зимы канцлер попросил у меня аудиенцию. Я ходил с ним взад и вперед по картинной галерее дворца, между портретами моих предков и картинами битв Семилетней войны, и был изумлен, когда канцлер вернулся к событиям осени 1908 г., объясняя свое тогдашнее поведение. Я воспользовался случаем, чтобы поговорить с ним обо всем происшедшем.
Откровенная беседа и удовлетворившие меня объяснения князя устранили натянутость между нами. В результате Бюлов остался на своей должности. Канцлер попросил меня прибыть в тот же день вечером к нему на обед, как я это часто делал раньше, чтобы ясно доказать обществу, что все между нами опять обстоит благополучно. Я исполнил его желание.
Вильгельм II в парадном мундире
Этот знаменательный день закончился вечером, на котором видимо обрадованная княгиня держала себя с пленительной любезностью, а князь, по обыкновению, вел оживленную и умную беседу. После какой-то остряк в одной газете сочинил об этой аудиенции стишок по знаменитому образцу: «Die Trane guillt, Germania hat mich wieder» [«Слезы льются, Германия снова имеет меня»].
Этим примирением я хотел также доказать, что привык ставить дело выше личной обиды. Несмотря на огорчавшее меня поведение князя Бюлова в рейхстаге, я, само собой, никогда не забывал его выдающихся достоинств как государственного деятеля и его крупных заслуг перед отечеством. Благодаря его ловкости ему удалось, несмотря на многие кризисы, избежать мировой войны, и притом в такое время, когда я вместе с Тирпицем строил наш оборонительный флот. Это было большое достижение…
Во время эпизода с так называемым интервью выявилась существенная разница между отношением к короне различных партий. Если консерваторы недостаточно вступились за корону, то, конечно, левые либералы, демократы и социалисты тем более отличились в поднятой ими буре негодования, справлявшей настоящие оргии в их партийной прессе, громко взывавшей к ограничению автократически-самодержавных вожделений и т. д. Это продолжалось в течение всей зимы, не встречая никакого противодействия и никаких опровержений со стороны высших правительственных кругов. Только после аудиенции, данной канцлеру, все снова смолкло.
Позднее все больше и больше стало обнаруживаться охлаждение между канцлером и партиями. Консерваторы отгораживались от либералов, их блок получил трещину, и в конце концов он вместе с канцлером был погублен центром и социалистами.
Когда дела стали хромать, канцлер сделал соответствующее заключение и посоветовал мне избрать пятым канцлером господина фон Бетмана. После долгих совещаний я решил исполнить желание Бюлова, принявши его отставку и назначивши канцлером рекомендованного им преемника.
Канцлер Бетман-Гольвег. Попытки договориться с Англией. Соперничество Черчилля и Грея. Свидание с русским царем
Господин фон Бетман-Гольвег был мне хорошо знаком еще со времени моей молодости. Когда я в 1877 г. заканчивал первый период моей действительной военной службы в качестве лейтенанта I гвардейского полка, часть последнего была расквартирована в Гогенфинове у старого господина фон Бетмана, отца будущего канцлера. Я чувствовал себя вовлеченным в симпатичный семейный круг, во главе которого стояла достойная и обаятельно умная жена фон Бетмана, урожденная швейцарка. Впоследствии я, еще будучи принцем, а позднее и кайзером, часто приезжал в Гогенфинов, навещая старика Бетмана. Каждый раз при этом встречал меня молодой Бетман: мы оба тогда не подозревали, что он некогда станет моим рейхсканцлером.
В этой обстановке все больше и больше развивалось то живое общение между нами, благодаря которому мое уважение к работоспособности, дарованиям и симпатичному мне благородному характеру Бетмана постоянно возрастало.
Мое уважение сопровождало его во всей его чиновничьей карьере.
Как обер-президент Бранденбурга и имперский статс-секретарь по внутренним делам, Бетман выказал себя с хорошей стороны и, уже в качестве статс-секретаря, с успехом выступал в рейхстаге.
Мне было легко работать с канцлером. Я и при Бетмане продолжал придерживаться привычки посещать канцлера по возможности ежедневно, подробно обсуждая с ним во время прогулки по саду канцлерского дворца вопросы политики, события дня и разного рода проекты и выслушивая его доклады.
Я охотно бывал и в доме канцлера, так как спутница его жизни, образец настоящей немецкой женщины, обладала скромным благородством, которое вызывало к ней уважение со стороны каждого посетителя; ее обаятельная сердечная доброта распространяла вокруг себя атмосферу редкой теплоты. Небольшие вечера, введенные в обычай Бюловым и особенно ценившиеся мной, устраивались и Бетманом, что по-прежнему давало мне возможность входить в непринужденное общение с людьми всех кругов общества и всяких званий.