Особым моим доверием пользовался профессор Шиман. Прямолинейный балтиец и передовой борец за германизм в противовес панславизму, проницательный политик и блестящий историк и писатель, Шиман постоянно привлекался мной в качестве советника in rebus politicis и в вопросах, связанных с историей. Ему я обязан многими ценными сведениями, особенно в области ориентирования в восточных делах. Он часто бывал у меня в доме и, как, например, при посещении Танжера, неоднократно сопровождал меня в поездках; в беседах я делился с ним, между прочим, важными секретными материалами о никому неизвестных еще политических событиях. Его непоколебимая скрытность оправдывала мое доверие. Для меня было большим удовлетворением, когда после освобождения Балтики я мог назначить этого испытанного человека попечителем Дерптского университета.
Совпадение наших политических взглядов на Россию хорошо иллюстрируется следующим фактом. После Портсмутского мира, заключенного в 1905 г. между Россией и Японией, при посредничестве моем и президента Теодора Рузвельта, в Берлине, как с официальной стороны (со стороны Министерства иностранных дел), так и с неофициальной, строилось много предположений о том, какой политической линии будет придерживаться Россия в дальнейшем. В общем преобладал тот взгляд, что озлобленная своим поражением Россия склонится на сторону Запада, стало быть, Германии, чтобы найти здесь те связи и подкрепления, с помощью которых она могла бы нанести ответный удар Японии, снова отвоевавши потерянные области и восстановивши, таким образом, свой престиж.
Я придерживался совершенно иного мнения, которое я, однако, официально не мог закрепить. Я подчеркивал, что русские одновременно и азиаты, и славяне. Как азиаты, они, несмотря на свое поражение, питают расположение к Японии, как славяне же, они охотно вступят в союз с теми, кто показал уже однажды им свою силу.
Я поэтому пришел к заключению, что, несмотря на соглашение в Бьерке, Россия через некоторое время пойдет не с Германией, против которой она позже даже обратит свои силы, а с Японией.
И в официальных, и в неофициальных кругах меня прямо осмеивали за подобные фантазии. Я вызвал Шимана и, не высказывая ему своей точки зрения, спросил его мнения по этому поводу. Я был очень удовлетворен, когда в ответ Шиман изложил как раз мои взгляды. Долгое время Шиман и я оставались почти одиноки в своих взглядах по этому важному вопросу внешней политики. События доказали впоследствии нашу правоту. Берлинские так называемые знатоки России, а с ними и официальный мир, ошиблись.
Уже в первые дни царствования передо мной встал вопрос о необходимости некоторых художественных построек. Прежде всего надо было воздвигнуть достойный моего деда и бабушки надгробный памятник. Старый мавзолей в Шарлоттенбурге был уже недостаточен, и требовалась пристройка к нему. К сожалению, отложенные для таких «экстренных сооружений» императором Вильгельмом Великим денежные средства, так называемый чрезвычайный строительный фонд, были израсходованы во время 99 дней царствования Фридриха III на другие нужды. Таким образом, я вынужден был обременить казну непредвиденными расходами. Мавзолей моих родителей в Марли, на который я также должен был предоставить средства, был сооружен императрицей Викторией, вдовой Фридриха III, по ее собственным рисункам и планам. Подробный осмотр королевских дворцов как в столице, так и в провинции обнаружил, особенно в Берлинском дворце, в смысле санитарном, жилищном и т. д. такие дефекты, что нельзя было дольше откладывать устранение их. С большим трудом и терпением, но вместе с тем и с радостью, я в течение моего 30-летнего царствования, с помощью архитекторов, художников и т. п., уважая старые традиции моих предшественников, снова привел в порядок дворцы, руководствуясь при этом заботливо составленными сметами, лично проверенными и исправленными мной.
При перестройке Берлинского дворца много помогли тонкие суждения вдовствующей императрицы и ее прекрасное знакомство со стилями. Общий интерес имеет следующее суждение моей матери: «Каждый стиль хорош, пока он чист». Эклектизм 90-х годов архитектор Ине называл «стиль a peu pres». Последним творением, к сожалению, слишком рано скончавшегося господина фон Ине была реставрация картинной галереи, законченная лишь в первое время войны. С трудом восстановленный дворец моих отцов, которым я так гордился, был впоследствии обстрелян, взят приступом, разграблен и опустошен революционными бандами.
Подобные художественные сооружения, как произведенные мной постройки и упомянутая уже реставрация Белого зала, лежат на обязанности каждого государства, будь оно абсолютистским, конституционным или демократическим. Они являются мерилом культурности страны и содействуют расцвету искусства. В часы отдыха я занимался археологией и раскопками. При этом я стремился установить корни, из которых развилась эллинская античная культура, и отыскать нити влияния Востока на Запад в культурном отношении.
Особенно важной мне казалась ассириология, ибо от нее можно было ожидать освещения и разъяснения Ветхого Завета. Поэтому я с радостью принял предложенное мне председательствование в немецком Обществе изучения Востока и углубился в его работы, успеху которых я по мере своих сил содействовал; я никогда не пропустил ни одного из публичных докладов этого общества. Я поддерживал оживленную связь с правлением общества и заставлял постоянно докладывать мне о раскопках Ниневии, Ашшура, Вавилона, в Египте и Сирии.
Берлинский Городской дворец – главная резиденция германских императоров
С целью защиты и облегчения этих раскопок я часто лично входил в сношения по этому поводу с турецким правительством. Член Общества изучения Востока, профессор Делич, прочел свой известный, вызвавший много возражений доклад на тему «Вавилон и Библия», нашедший, к сожалению, еще слишком несведущую и почти неподготовленную аудиторию и давший повод к разного рода ложным толкованиям и нападкам, исходившим, между прочим, и из церковных кругов. Всеми силами я старался помочь выяснению этих недоразумений.
Сознавая, что широкие круги еще недостаточно понимают и оценивают значение ассириологии, занимавшей умы стольких выдающихся людей, в том числе и духовных лиц обоих вероисповеданий, я распорядился через моего испытанного друга и блестящего театрального деятеля графа Гюльзен-Гезелера поставить в театре пьесу «Ашшурбанипал», которая после долгой подготовки и была инсценирована под наблюдением немецкого Общества изучения Востока. На генеральную репетицию были приглашены ассириологи всех стран. В ложах были видны пестрые группы профессоров, протестантских и католических духовных лиц, евреев и христиан.
Многие благодарили меня за то, что этим представлением я показал, как далеко подвинулась уже археологическая наука, и вместе с тем выявил перед широкой публикой значение ассириологии.
Пребывание на Корфу также доставило мне приятный случай послужить археологии и лично заняться раскопками. Случайная находка рельефного изображения головы Горгоны вблизи города Корфу побудила меня самого приняться за работу по раскопкам. Я вызвал на помощь авторитетного археолога и знатока греческих древностей, профессора Дерпфельда, который и взял на себя руководство этими раскопками. Профессор Дерпфельд, будучи, как и я, восторженным поклонником эллинской культуры, с течением времени стал для меня преданным другом и неоценимым источником познаний по строительному искусству, вопросам стиля и т. д. у древних греков и ахеян.
Было настоящим наслаждением слушать, как Дерпфельд читает и объясняет стихи Гомера, и смотреть, как он восстанавливает на карте, по намекам и описаниям поэта, древние ахейские поселения, разрушенные в эпоху переселения дорян. Названия древних селений, по-видимому, часто переносились переселявшимися обитателями их на свои новые поселения, что значительно затрудняет точное установление местоположения древних селений. Несмотря на это, Дерпфельд, с Гомером в качестве «бедекера» в руках, разыскал целый ряд их, узнавая местность по точным географическим описаниям поэта. Это так меня заинтересовало, что я вместе с императрицей предпринял в сопровождении Дерпфельда поездку по морю, чтобы самому проверить искусство Дерпфельда. Мы поехали в Лейкас (Итака) и одно за другим посетили там известные по «Одиссее» места, причем Дерпфельд прочитывал соответствующий, описывающий данное место текст из Гомера. Пораженный, я должен был согласиться с тем, что в каждом отдельном случае местность вполне соответствовала описанию ее Гомером.
Начатые мной под руководством Дерпфельда раскопки на Корфу имели весьма важные результаты для археологии, доказавши крайне древний возраст самого раннего дорического искусства. Уже найденное рельефное изображение Горгоны подало повод к многочисленным гипотезам, правдоподобным и неправдоподобным, к сожалению, связанным с излишней полемикой. По-видимому, здесь наметилась та нить между Азией и Европой, которую я искал. Я регулярно посылал доклады в Археологическое общество, привлек к сотрудничеству также и известного профессора Каро из Афин и был занят приготовлениями к докладам, которые должны были быть прочитаны перед обществом зимой 1914–1915 гг. Предполагалось в связи с этими докладами открыть широкую дискуссию по многим спорным вопросам, в разрешении которых sine ira et studio я надеялся быть полезным.
Я имел удовольствие почти регулярно быть посещаемым в Корфу английскими и американскими археологами, бывшими учениками Дерпфельда, принимавшими горячее участие в освещении часто возникавших сложных проблем. Они работали в Малой Азии, и для меня было крайне интересно слышать, какое важное значение они на основании своих изысканий придавали влиянию Азии на происхождение раннего эллинского искусства, находя следы Востока в раскопках на Корфу. В 1914 г. профессор Дун из Гейдельберга посетил место раскопок на Корфу и после подробного изучения согласился с выводами Дерпфельда и моими. О результатах моих раскопок на острове Корфу я выскажусь подробнее в особом произведении…