Таковы были весной 1914 г. занятия германского кайзера, который, кровожадно думая о грабеже и завоеваниях, якобы начал мировую войну. Пока я в Корфу занимался раскопками и спорил о Горгонах, дорических колоннах и Гомере, на Кавказе и в России уже начали мобилизацию против нас. Еще в начале года царь на вопрос о том, куда он намерен в этом году поехать, ответил: «Je resterai chez moi cette annee, parce que nous aurons la guerre!» [«Я останусь в этом году дома, потому что у нас будет война»].
О моем отношении к церкви много писалось и говорилось. Еще будучи принцем, когда я учился в Бонне, я имел случай наблюдать вредные последствия так называемой культурной борьбы в ее последней стадии. Религиозная пропасть действовала так разъединяюще, что, например, на одной охоте я был прямо бойкотирован рейнско-вестфальским ультрамонтанским высшим дворянством. Уже тогда я в национальных интересах решил действовать в том направлении, чтобы создать modus vivendi, который должен был сделать возможным мирное сожительство обоих вероисповеданий. Культурная борьба как таковая окончилась еще до моего восшествия на престол.
Я всегда терпеливо и заботливо стремился сохранить хорошие отношения с епископатом и с отдельными князьями церкви. В особенно хороших отношениях я был с кардиналом Коппом, архиепископом Симаром, д-ром Шульте, епископом Бертрамом, епископом Тилем и last not least с архиепископом Фаульгабером и кардиналом фон Гартманом. Все они – люди, высоко возвышающиеся над средним уровнем, краса германского епископата, патриотизм которых по отношению к кайзеру и государству выявился в полной мере во время войны. Именно это последнее обстоятельство свидетельствует о том, что мне удалось снова рассеять туман «культурной борьбы» и, следуя принципу «Suum cuique», сделать возможным и для подданных-католиков разделять чувство любви к своему государству. Особенно тесно я был всю жизнь связан с епископом Бреславльским, кардиналом Коппом. Он всегда лояльно служил мне; мое отношение к нему было преисполнено доверия. Для меня было очень ценно его посредничество между мной и Ватиканом, где он пользовался большим уважением, несмотря на то, что он всецело отстаивал при этом германскую точку зрения. Обществу мало известно о дружески доверчивых отношениях, существовавших между папой Львом XIII и мной. Какой-то близкий к папе прелат впоследствии рассказывал мне, что уже при первом моем посещении я завоевал доверие папы абсолютной откровенностью, с которой я подошел к нему и с которой, между прочим, сказал ему такие вещи, какие обычно от него охотно утаивались.
Приемы у папы были обставлены необычайно пышно. Папская гвардия в блестящих мундирах, служители, камергеры и многочисленные духовные сановники в большом числе – все это отражало в миниатюре подлинную картину мощи Римско-католической церкви. Пройдя через дворы, покои и залы, где выстроились все эти люди, я, наконец, очутился в небольшом, с одним окном, рабочем кабинете папы. Почтенный старик со своей благородной седой головой и тонким лицом, большие умные глаза которого насквозь пронизывали посетителя, произвел на меня сильное впечатление. Мы обсудили много стоявших на очереди вопросов. Я сердечно радовался тому, что папа с признательностью и благодарностью отметил благоприятное положение католической церкви и ее приверженцев в Германии, присоединивши к этому свои заверения в том, что и он со своей стороны постарается, чтобы немецкие католики не отставали от других немцев в любви к отечеству и преданности ему.
Папа Лев XIII, где только мог, оказывал мне всяческие любезности. Так, например, при одном из моих посещений Рима он выделил мою свиту и моих служителей, удостоивши их особой аудиенции. На освящение выстроенного мной портала Мецского кафедрального собора он послал в качестве папского легата епископа Коппа и выказал мне особое внимание, давши знать о назначении в ознаменование этого дня архиепископа Фишера (Кельн) кардиналом.
К 25-летнему юбилею папы (1903) я передал мои поздравления Льву XIII через особую миссию, во главе которой находился генерал-адъютант барон фон Лоэ, в продолжение многих лет стоявший близко к папе.
Вскоре после этого, за несколько месяцев до смерти папы, я нанес ему мой третий и последний по счету визит. Несмотря на свою сильную слабость, 93-летний старик пошел ко мне навстречу, протягивая обе руки. По поводу этого визита, отличавшегося большой сердечностью с обеих сторон, я тогда же сделал себе заметки, недавно снова попавшие мне в руки.
Папа, между прочим, сказал мне тогда, что он вполне признает и одобряет принципы, которыми я руководствуюсь в управлении страной. Он с интересом следил, прибавил он, за моим управлением и с радостью убедился в том, что я построил свое царствование на твердой христианской основе. Мое управление зиждется на таких высоких религиозных принципах, что он не может сделать ничего иного, как призвать благословение неба на меня, на династию и на германское государство, посылая свое апостольское благословение. Крайне интересными показались мне при этом слова папы о том, что Германия должна стать мечом католической церкви. Я возразил, что Священной Римской империи немецкой нации уже больше не существует и что условия изменились. Но он остался при своем. Папа далее заявил, что должен снова высказать мне горячую благодарность за то, что я неустанно пекусь также и о благе моих католических подданных. Он-де так много слыхал об этом с разных сторон, что считает необходимым сказать мне лично, как благодарны мне за это попечение и он, и германские католики. Он может меня заверить, что мои католические подданные и в хорошие, и в плохие минуты всегда останутся всецело преданными мне. «Ils resteront absolument et infailliblement fideles» [«Они останутся абсолютно и непоколебимо верными»], – буквально сказал папа.
Я был сердечно рад этому признанию, исходившему из уст такого авторитетного лица, и заметил, что считаю долгом христианского государя заботиться по мере сил о своих подданных без различия вероисповеданий. «Я могу заверить, – сказал я, – что в мое царствование каждый может беспрепятственно исповедовать свою религию и исполнять свои обязанности по отношению к своему церковному главе. Это – мой жизненный принцип, от которого я никогда не отступлю».
В связи с тем, что с самого начала я доказал своим католическим подданным, что не намерен посягать на их свободу вероисповедания, в стране вскоре создалось более спокойное настроение, и дурные последствия «культурной борьбы» постепенно исчезали. Однако я не скрывал от себя, что, несмотря на всю вежливость и предупредительность по отношению ко мне, князья церкви, за единственным исключением кардинала Коппа, все же видели во мне еретика, и я должен был считаться с тем, что на католическом юге и западе страны это отношение ко мне никогда не изменится окончательно. Мне неоднократно с признательностью говорили о том, что католикам в мое царствование жилось так хорошо, как они сами только могли бы себе пожелать. Однако поведение церкви в вопросах о смешанных браках, как и поведение католического центра в области политики, указывали на то, что под спокойной поверхностью продолжали проявляться тенденции борьбы с еретиками.
Тем интенсивнее занимала меня мысль о тесном объединении протестантских церквей сначала в Пруссии, затем в Германии и, наконец, во всей Европе. С целью найти путь к этому объединению я поддерживал очень оживленные сношения с верховным церковным советом, генерал-суперинтендантами и т. д. Эйзенахскую конференцию я горячо приветствовал, с интересом следя за ней. На освящении церкви в Иерусалиме, на котором я собрал всех генерал-суперинтендантов, я имел возможность также приветствовать прибывшие туда депутации из Швеции, Норвегии и т. д. На освящении Берлинского собора наряду со многими другими депутациями была представлена и английская церковь в лице епископа Рипонского Бойда Карпентера, духовника английской королевы Виктории, известного писателя и проповедника. В каждом отдельном случае я стремился к примирению, сближению и объединению. Однако это не повело ни к каким положительным результатам. Несмотря на то, что в Пруссии уния показала себя с наилучшей стороны, в других частях отечества лютеране и реформисты были чужды друг другу. Иные владетельные особы крепко держались за свои права по отношению к своим церквам и поэтому были не расположены к более тесному объединению церквей всей страны. Таким образом, несмотря на мои старания, германская протестантская церковь долго не могла прийти к объединению и к общему противодействию враждебным ей силам. Только тяжелое положение, в которое церковь попала в связи с политическим переворотом, привело к церковному объединению. В 1922 г. в день Вознесения в дворцовой церкви в Виттенберге, к великой моей радости, произошло торжество основания «Германского евангелического церковного союза».
В первое время своей военной службы в Потсдаме я сильно ощущал дефекты проповедей, часто обсуждавших лишь сухую догматику и отодвигавших на второй план фигуру Христа. В Бонне я познакомился в дальнейшем с Д. Дриандером, оставившим на меня глубокое впечатление на всю мою жизнь. Его проповедь была свободна от догматизма, личность Христа стояла у него в центре внимания, и «практическое христианство» выдвигалось им на первый план.
Впоследствии я вызвал его в Берлин и вскоре назначил проповедником в соборе и в моей дворцовой церкви. С тех пор Дриандер, духовно близкий мне, в течение многих лет был моим преданным спутником, духовно поддерживая меня до самого 9 ноября. Мы часто обсуждали между собой церковные дела и подробно беседовали о задачах и будущем протестантской церкви. Гуманные и в то же время полные силы, ясные и проникнутые истинно евангельским духом взгляды Дриандера делали его опорой и красой своей церкви и преданным, искренно привязанным к своему кайзеру сотрудником его в деле укрепления и преуспеяния церкви. После 9 ноября Дриандер также стал подвергаться преследованиям, которые он спокойно переносил. Надежда, вера и упование его короля идут вместе с ним и с евангелической церковью. Церковь должна снова внутренно выпрямить раздавленный народ своим старым догматом: «Ein feste Burg ist unser Gott» [«Наш Бог – наша мощная крепость»]. Я бы не хотел оставить без упоминания влияние переведенного по моей инициативе на немецкий язык сочинения английского миссионера Бернарда Лукаса «Conversations with Christ» и должен также отметить то значение, которое имели для меня проповеди пастора Шнеллера (Иерусалим) и сборники молитв: «Der alte Gott lebt noch» и «Aus tiefer Not» консисторского советника Конрада. Эти сочинения своим живым изложением, захватывающим и пленяющим слушателя и читателя, доставили императрице и мне много переживаний большого подъема и просветления. Своему прекрасному воспитателю, профессору Гинцпетеру, вестфальскому кальвинисту, я обязан тем, что мог относиться к религиозным и церковным вопросам с полной объективностью – sine ira et studio. Он воспитал своего воспитанника на Библии, оставивши в стороне все догматически полемические вопросы; полемика в религии поэтому осталась мне чужда, и такие понятия, как самодовлеющая «ортодоксальность», отталкивают меня.