Критика, направленная адмиралом против меня в его интересной книге, не может повредить моему мнению о нем.
Начало войны. Доказательства того, что Англия, Франция и Россия втайне готовили войну против Германии. Роль масонов в подготовке войны
Получив известие об убийстве моего друга, эрцгерцога Франца Фердинанда, я покинул Кильскую неделю и поехал домой, намереваясь отправиться на похороны в Вену. Но из Вены меня, однако, попросили отказаться от этого намерения. После я слышал, что в этом между прочим сыграло роль и соображение о моей личной безопасности, которое я, понятно, отклонил бы. Глубоко обеспокоенный возможным серьезным оборотом дел, я решил отказаться от предполагавшейся поездки на север и остаться дома. Рейхсканцлер и Министерство иностранных дел держались, однако, противоположного мнения и как раз настаивали на моей поездке, ибо это, по их мнению, успокаивающим образом подействовало бы на всю Европу.
Ввиду неясности положения я долго не соглашался покинуть свою страну. Но рейхсканцлер фон Бетман коротко и ясно заявил мне, что если я теперь откажусь от поездки, ставшей уже известной, то это поведет к тому, что положение покажется еще более серьезным, чем оно есть на самом деле, и, возможно, будет способствовать возникновению войны, за которую на меня тогда смогут взвалить всю ответственность. Все-де только и ждут спасительного известия о том, что я, несмотря на создавшееся положение, спокойно отправился путешествовать. Я советовался об этом и с начальником Генерального штаба; когда и он обнаружил спокойное отношение к положению вещей и сам попросил отпуска на лето в Карлсбад, я с тяжелым сердцем решился, наконец, уехать.
Якобы состоявшееся 5 июля заседание так называемого Потсдамского коронного совета, о котором столько говорили, в действительности никогда не имело места. Это лишь выдумка наших недругов. Перед моим отъездом я, само собой разумеется, принял по обыкновению отдельных министров, докладывавших мне о положении дел в их ведомствах. Не было также и заседания Совета министров, и ни в одной из бесед с министрами не было и речи о военных приготовлениях.
Мой флот расположился, как всегда во время моих летних поездок, в норвежских фиордах. Находясь в Бальгольме, я получал лишь скудные известия от Министерства иностранных дел и черпал свои информации главным образом из норвежской прессы, по которой я видел, что положение становится все более серьезным. Я многократно телеграфировал канцлеру и в Министерство иностранных дел, что считаю нужным вернуться домой, но каждый раз меня просили не прерывать своей поездки. Узнав, что английский флот после смотра в Спитхеде (Spithead) не разъехался, а, сконцентрированный в одном месте, остался в боевой готовности, я еще раз телеграфировал в Берлин, что считаю мое возвращение необходимым. Там, однако, не разделяли моего взгляда. Но когда мне не из Берлина даже, а из норвежской прессы стало известно сначала об австрийском ультиматуме Сербии, а потом о сербской ноте по адресу Австрии, я без дальнейших колебаний отправился домой, отдавши приказание флоту отбыть в Вильгельмсгафен. При отъезде я из норвежского же источника узнал, что часть английского флота тайно отплыла в Норвегию, чтобы захватить меня (еще во время мира).
Характерно, что 26 июля английскому послу сэру Эдуарду Гошену в Министерстве иностранных дел объяснили, что к предпринятому мной по собственной инициативе возвращению домой там относятся с сожалением, ибо в связи с этим могут возникнуть тревожные слухи.
Прибыв в Потсдам, я застал канцлера и Министерство иностранных дел в конфликте с начальником Генерального штаба, т. к. генерал фон Мольтке придерживался мнения, что война безусловно начнется, в то время как канцлер и Министерство иностранных дел твердо настаивали на том, что до этого дело не дойдет и что войны можно будет избежать, если только я не объявлю мобилизации. Этот спор продолжался все время. Когда генерал фон Мольтке донес, что русские уже подожгли караульные помещения своей пограничной стражи, взорвали пограничные железнодорожные пути и расклеили объявления о мобилизации, лишь тогда, наконец, прозрели и дипломаты с Вильгельмштрассе. Только тогда они перестали сопротивляться и сдали свои позиции. Раньше они не хотели верить войне.
Одна из первых германских подводных лодок
Из этого ясно видно, как мало мы в июле 1914 г. думали о войне, не говоря уже о том, чтобы подготовлять ее. Я уже упоминал, как весной 1914 г. царя Николая II спросил его гофмаршал об его планах на весну и лето, и он ответил: «Je resterai chez moi cette annee, parce que nous aurons la guerre» [«Я останусь в этом году дома, так как у нас будет война»]. Этот факт был сообщен рейхсканцлеру фон Бетману; тогда я об этом ничего не слыхал, узнавши об этом факте лишь в ноябре 1918 г. И так поступил тот самый царь, который дважды, в Бьерке и Балтийском порту, совершенно неожиданно для меня дал мне свое торжественное честное слово (Word of honour of a sovereign), подкрепленное рукопожатиями и объятиями, в том, что он в благодарность за верное и дружественно-соседское поведение германского кайзера в русско-японской войне, в которую Россия была вовлечена исключительно Англией, в случае возникновения европейской войны никогда не поднимет меча против кайзера, особенно в качестве союзника Англии. Он ненавидит Англию, сказал тогда царь, ибо она причинила ему и России слишком много зла, натравивши в свое время на Россию Японию.
В то время как царь предрекал к лету войну, я занимался в Корфу археологическими раскопками, затем поехал в Висбаден и, наконец, в Норвегию. Монарх, который с целью нападения на своих соседей желает войны и занимается ее подготовкой, требующей долгих тайных приготовлений к мобилизации и концентрации войск, не остается месяцами вне пределов своей страны и не дает летнего отпуска в Карлсбад начальнику своего Генерального штаба. Враги же, наоборот, предпринимали планомерные приготовления к нападению.
Вся дипломатическая машина у нас оказалась несостоятельной. У нас не видели надвигающейся войны, ибо Министерство иностранных дел со своим принципом «surtout pas d’histoires» [«Только без историй»] было настолько загипнотизировано идеей мира а tout prix [«Какой бы то ни было ценой»], что оно совершенно исключало из своих расчетов войну как возможное средство политики Антанты и недооценивало становившихся все более явными признаков грядущей катастрофы.
Впрочем, и здесь мы имеем доказательства миролюбия Германии. Точка зрения Министерства иностранных дел стояла в известном противоречии с точкой зрения Генерального штаба и адмиралтейства, которые по долгу службы предостерегали правительство и желали подготовить страну к обороне.
Последствия этих разногласий еще долго давали себя чувствовать. Армия не могла забыть Министерству иностранных дел того, что по его вине она была застигнута врасплох. А дипломаты, в свою очередь, были уязвлены тем, что, несмотря на их искусство, война все же разразилась.
Среди государственных деятелей, которые наряду с Пуанкаре особенно много способствовали возникновению пожара мировой войны, на первом месте должна стоять группа Сазонова – Извольского. Извольский, как говорят, заявил в Париже, гордо бия себя в грудь: «Это я сделал войну» – «Je suis le pere de cette guerre» [«Я отец этой войны»].
Делькассе несет большую долю вины за мировую войну, еще большую – Грей как духовный руководитель политики «окружения», которую он добросовестно проводил, выполняя «завет» своего покойного короля.
Поистине неисчислимы доказательства того, что весной и летом 1914 г., когда у нас еще никто не думал о нападении Антанты, в России, Франции, Бельгии и Англии война уже подготовлялась. Я бы хотел здесь остановиться лишь на некоторых из этих многочисленных доказательств, важнейшие из которых перечислены в составленных мной «сравнительных исторических таблицах». Если при этом я называю не все имена, то это происходит по вполне понятным причинам. Весь этот материал, естественно, стал мне известным впоследствии, частью во время войны, но главным образом после нее.
1. Уже в апреле 1914 г. началось накопление золотого запаса в английских банках. Германия же, наоборот, вывозит еще в июле золото и хлеб, даже и в страны Антанты.
2. В апреле 1914 г. германский морской атташе в Токио капитан фон Кнорр доносит, что «он прямо-таки поражен той уверенностью, с какой там все считают неизбежной в ближайшее время войну Тройственного союза с Германией…» «В воздухе носится что-то вроде соболезнования по поводу еще не произнесенного смертного приговора».
3. В конце марта 1914 г. генерал Щербачев, начальник Военной академии в Петербурге, произнес речь перед своими офицерами, в которой между прочим сказал: «Война с державами Тройственного согласия стала вследствие направленной против интересов России балканской политики Австро-Венгрии неизбежной… В высшей степени вероятно, что война разразится еще этим летом. России выпала честь броситься в наступление».
4. В донесении бельгийского посла в Берлине о прибывшей из Петербурга в апреле 1914 г. японской военной миссии между прочим сказано: «В России японские офицеры слышали совершенно открыто разговоры о предстоящей близкой войне с Австро-Венгрией и Германией. При этом говорилось, что армия готова выступить в поход и что момент так же благоприятен для русских, как и для их союзников, французов».
5. Согласно опубликованным в «Revue de deux Mondes» в 1921 г. запискам тогдашнего французского посла в Петербурге господина Палеолога, – 2 июля 1914 г. Великие княгини Анастасия и Милица сказали ему в Царском Селе, что их отец, король Черногории, сообщил им шифрованной телеграммой: «У нас еще до конца месяца (русского стиля, следовательно, до августа нового стиля) начнется война… От Австрии ничего не останется… Вы отвоюете обратно Эльзас-Лотарингию… Наши войска встретятся в Берлине… Германия будет уничтожена».