данием.
«Странную» всех взбудоражившую книжку написал некто, скрывшийся под инициалами «Л. Н.». Книжка называется: «Этюды (метафизические, психологические и критические заметки)» – Книжка по форме напоминает не то дневники, не то письма к одному определенному человеку. Говорит она решительно обо всем – любовь, философия, жизнь, смерть, человек, женщина, сон, добро, бедствия, и т. д. все нашло себе место у г. Л. Н. – Эта книжка прославляется и будет прославляться как некий глубоко обоснованный внутренним борением катехизис жизни. Автор книги – очевидно, не писатель; писатель написал бы все это, нужно думать, острее, короче, ясней; наш же автор часто наивен, повторяется, язык его небогат. И мы не стали бы говорить об этой книге – если бы она не была интересным подтверждением одной нашей скромной мысли.
Символисты очень любили акцептовать самым определенным образом то обстоятельство, что учение их – «символизм» не есть лишь литературная школа, но есть (и главным образом –) миросозерцание. И за символическим миросозерцанием Брюсова, Бальмонта, Белого, Иванова, Блока естественно было ожидать появления общепонятного, общедоступного обывательского символизма. Так было бы: углы пообколочены, неровности сглажены и «мно-гогранье» символизма превратилось бы в пилюльку. Но – а это то и есть самое любопытное! – обколоченные грани превратились бы в кучу мусора и пилюлька должна была иметь серенький, грустный и вовсе неаппетитный вид. И этот вид должен был существенно совесть с тем, что мы увидели в символизме и за что мы его так сильно не любим. И вот мы дождались символического домостроя. – Наш автор говорит о философии, но любимые его имена-Шопенгауер и детерминисты, говорит о писателях, но лучшими эпитетами награждает Уайльда[37], и таков он везде и всюду. Несомненно, кроме того, что он – «барышня» по собачьей терминологии Розанова; иначе бы он не говорил так бессовестно пусто о том, что он именует «любовью».
Один из близких нам по мыслям людей писал в 1913 году: «Модернисты опоили русскую литературу специями сладостными, стряпней елейной, супом дерзания и смирения; они напустили на нас легионы аматеров и специалистов по тонкостям…»; один из этих «аматеров» и «специалистов», самый маленький и неискушенный, написал книжку «Этюды». – Вой верного пса на заброшенной могиле символизма. Осимволистившийся «третий элемент», Серая и бездонная дыра. Неоинтеллигенсткий Домострий.
Неч.
Как пишутся рецензии
Как пишутся рецензии? Обыкновенно дело происходит так – заходит Иван Иваныч, сотрудник «Нашего Визга», в редакцию сего почтенного издания, подходит к зевающему над гранками секретарю.
– Здрасте, Пет Федыч!
– Здрасте, Иван Ваныч!
– Ну что новенького?
– А что у нас новенького?
– Да все так – вообще.
– Тихо?
– Да-тихо.
Пауза.
– Что это у вас лежит?
– Что лежит?
– Да, вот-на столе.
– А, это! – прислали ерунду какую то, – для отзыва.
Иван Иваныч погружается в книжку.
– Дайте мне почитать.
– Возмите… Может, черкнете что?
Иван Иваныч морщится.
– Черкните, какая вам разница?
– Ну… ладно, давайте, напишу.
Через два дня рецензия готова, напечатана.
В № 2328 газеты «Утро» напечатана рецензия на книжку г. С. Боброва «Лирическая тема» г-на Ю. В., кончающаяся следующей фразой: «Тенденциозный и крайне односторонний подбор поэтических иллюстраций еще более обесценивает эту книжку.» – В видах выяснения истины приводим список авторов, цитованных в «Лирической Теме»: Риг-Веды (15 цитат), Языков (10), Жуковский (9), Баратынский (7), Маллармэ (б), Пушкин (5), Коневской (4), Тютчев (3) и Франциск Ассизский, Новалис, ван Лерберг, Гете, Лермонтов, Фет, Остолопов, Пастернак (по одной). – (Итого 16 авторов и 65 цитат). Где же здесь тенденция и крайняя односторонность. Казалось бы можно говорить о противоположном. Каким путем г. Ю. В. додумался до такой фразы?
Разгадка очень проста. Шестьдесят пять этих цитат разбросаны по всей книге, – где их там искать и читать! – а на первой странице книжки г. Боброва напечатано: «мы приводим примеры лишь из тех авторов, тенденции коих нашей соответствуют.» И вот эта, несколько нескромная фраза, преломившись в рецензентском мозгу, и превратилась в уже приведенный шедевр.
Piter.
Библиография
В. В. МАЯКОВСКИЙ. Облако в штанах. Тетраптих. Стр. 64. Пгр. 1915. Ц. 1 р.
Я знаю, я вижу и чувствую у Маяковского вещи, с которыми органически не могу согласиться; я мог бы выбрать из «Облака в штанах» не одно место, в котором было бы больше недостатков, чем безотносительных достоинств, но, право же, обо всем этом не хочется и говорить, не хочется и замечать.
Ведь так или иначе, а эта прекрасная книжечка, быть может, единственная, порадовавшая истинного любителя поэзии за последние два года.
Для меня же лично, несмотря на все несходство наших поэтических лиц, несмотря на то огромное различие истоков наших дарований, которое меняет совершенно существо поэзии каждого из нас, книга эта есть и будет родной и близкой, как свое, сжившееся, слишком, слишком интимное.
Ведь в самом деле что же другое, как не «Облако в штанах» может быть названо самою современною по своей остроте и самою острою по своей современности книгой, в чем другом, как не в ней, так ярко и так самоуверенно в своей победной мощи предстал лик зарождающейся новой эры земли.
Ведь уже одним тем, что большинство футуристической молодежи, да и не только молодежи, но и людей, печатавшихся и раньше, имеющих имя, подражает, тянется по мере сил за Маяковским, как когда то тянулось огромное множество за Бальмонтом, еще раньше за Надсоном, указана вполне современность «Облака в штанах».
А разве не показатель доброкачественности книги восторженный тон рецензий, какие только о ней были, тем более, что эти похвалы идут совсем не из одного лагеря.
Странно однако, что увлечение и тех и других вызвано не одним и тем же.
Критики Маяковского, по крайней мере, большинство, восторгались молодостью, жизненностью, здоровьем книги, приветствовали сильную безболезненную молодость, идущую на смену неврастенической дряблости декаденства.
Все это, конечно, так, и все это определенно не плохо, но поэт, поэт, как поэт, в Маяковском не совсем уже заурядная величина. Поэты же пленились в Маяковском сжатостью его образов, лаконической аграмматичностью его периодов, простой каждодневностью его словесного обихода, словом, всем, что есть в Маяковском, и в чем есть Маяковский.
Но хорошо ли это и нужно ли, вообще, когда нет за ним того мощного двигателя, который, как береста на огне, болью своей боли коробит каждую строчку, заставляет кричать, исступленно кричать в пытке заверченное слово.
Ведь Маяковский, как лирик, в своем поступательном движении неуклонен и методичен, как какой нибудь газогенератор в шестьдесят лошадиных сил. Посмотрите, как сплющивается под ударом механического молота «глупая вобла воображения»;
А ночь по комнате тинится и тинится
Из тины не вытянуться отяжелевшему глазу
Двери вдруг заляскали
Будто у гостиницы
Не попадает зуб на зуб
И потом, заметьте, это же и страшно просто, как бывает простым все подлинное и живое. И так просты у Маяковского почти все метафоры. Вот сложная, образованная из наслоения одна на другую нескольких метафор:
Вдруг и тучи и облачное прочее
Подняло на небе ужасную качку
Как будто расходятся белые рабочие
Небу объявив озлобленную стачку.
Вот образованная из трех:
Вы думаете это солнце нежненько
Треплет по щечке кафэ
Это опять расстрелять мятежников
Грядет генерал Галифэ
Из двух:
У церкви сердца занимается клирос
И небье лицо секунду кривилось
Суровой гримасой железного Бисмарка.
И наконец метафора простая:
Ежусь, зашвырнувшись в трактирные углы.
Во всех этих четырех примерах от самой сложной до самой простой из метафор Маяковского, какая то удивительная любезность к читательскому вниманию. Ведь это все, иногда яркие до ослепительности и бьющее до боли, как образ никогда не обременительно, не тяжело в самом процессе восприятия. Аналогичными примерами я мог бы иллюстровать и развитие образа иного, конъюнктурного, лежащего в основе лирического скелета пьесы, но тогда нужно писать уже не о книге Маяковского, а о Маяковском, а рамки рецензии едва ли позволять сделать это.
Сравнительно с предыдущими книгами, в «Облаке в штанах» нужно отметить большее разнообразие ритмов, новые рифмы и более внимательную работу над ассонансом.
То однобразие ритма, которое, как и Северянину в первой книге, прощалось Маяковскому, перебивается интересными метрическими ходами, как например:
Ах зачем это
Откуда это
В светлое весело
Грязных кулачищ замах
Пришла и голову отчаяньем занавесила
Мысль о сумасшедших домах.
или следующая хорошая комбинация ямбов с амфибрахиями с удлинившем на конце:
Я раньше думал, книги делаются так
Пришел поэт
Легко разжал уста
И сразу запел вдохновенный простак
Пожалуйста
Из ассонансов Маяковского привлекают пока с пропуском слогов: «бешенный – нежный», «жареным – пожарным», «пролетки – все-таки», «подрядчики – подачки» etc. В книге есть и неплохие рифмы: «Джек Лондон – Джиоконда», «Разжал уста – пожалуйста» и другие.
Заканчивая настоящую заметку, я могу только лишний раз заявить о положительном превосходстве книги над очень и очень многим, что появлялось на стихотворном рынке за последние два года. Жаль, что это же превосходство не позволяет и высказаться об ней вполне в пределах этой краткой заметки, так как, конечно, рецензия об «Облаке в штанах» в 133 строки не может быть исчерпывающей.