Я не хочу быть односторонним и пристрастным, но если я до сих пор не упомянул о недостатках рецензуемого издания, то только потому, что все они исключительно формального характера и, касаясь главным образом притупленности некоторых рифм и несколько косноязычного построения отдельных периодов, иногда задерживающего общее лирическое развитие пьесы, кажутся нам несущественными.
Конст. Большаков
ВАДИМ ШЕРШЕНЕВИЧ. Автомобилья поступь. Лирика (1913–1916) Изд. «Плеяды» М. 1916. Стр. 88; ц. 1 р. 25 коп. – Быстрь. Монологическая драма. Изд. «Плеяды». М. 1916 Стр. 42; ц. 1 р. – Зеленая улица. Статьи и заметки об искусстве. Изд. «Плеяды», М. 1916. Стр. 140; ц. 1 р. 25 к.
Высокая специализация всех отраслей человеческого производства в наши дни, не могла не коснуться, если не больше, и области художественного творчества.
Ибо существует писанный или неписанный разум, руководящий принципами поэтического творчества, как точное знание, и поэт сегодня есть только поэт.
Но, если в этой последней формуле сужен до минимальных размеров предел утверждениям о существовании «божественного глагола», feu sacre etc, то в ней открыт и широкий простор для принятия любого продукта поэтического производства, как подлинной лирики.
Ведь в самом деле, если здесь не применима ни одна из экономических теорий меновой ценности, если сама, по существу своему, лирика поставлена в исключительные условия рыночного оборота, то что же иное как не размер читательского спроса, является контролирующе-испытательным аппаратом для ней?
А, если принять целиком это последнее положение, то роль эстетической критики не без боли уступившей свои прежние права и преимущества экономическим дисциплинам, сводится лишь к простым клакерским услугам читательскому вниманию.
Однако на деле это не совсем так, и эстетической критике приходится разбираться не только в стихах, ограничивая круг своих суждений узко профессиональною меркой, но и говорить о поэте, и о поэте не только, как о производителе, но и как о лице.
Ибо, как между луной, приливом поднимающей миллиарды тонн водяной тяжести, и между паровым краном, совершающим в схеме совершенно аналогичную работу, есть бездна различий и не только в их построении и существе, но и потому, что за ними, совершенно так же, как между стихами и стихами, безотносительно к тому, как они сделаны и каковы, лежит такая же непроходимая пропасть.
Есть поэты, у которых, плохи ли их стихи или хороши, убежденная тематичность пьес, заставляющая искать ее истоки или так сказать тему тем, лежащую вне плоскости лирического развития, уже одним фактом своего существования предполагает лирическое содержание, общее всем вещам его и только его одного. Условно говоря, есть поэты, у которых существует своя собственная, только им свойственная поэзия, и есть поэты, за которыми нет таковой.
В. Шершеневич не из первых. У него есть стихи, порою даже недурные, но стихи и только. О едином лирическом обруче, стягивающем все сто пьес в книге в одно целое, не может быть и речи. Единство их скорее и в однообразном эмоциональном содержании, быть может и приятном для вкуса среднего потребителя, но нам, вследствие почти полного отсутствия содержания другого, лирического, всегда являющегося надежнейшим цементом и фундаментом пьесы, кажущимся бедным и лишним. Да, потом, кроме того поэт, перегружающий свои вещи эмоциональным элементом переживания, не заботясь о лирической концепции их, всегда рискует обратить поэтический матерьял в протокольный дневник происшествий. А это, кажется, как раз то, что там нежелательно Шершеневичу, борющемуся с содержанием в своих теоретических статьях?
Это отсутствие своего лирического содержания и восприятия такового же чужого исключительно лишь как простой метафоры, в конце концов, вероятно, и сделало Шершеневича таким «образником».
То, что он наивно называет в своих стихах политематизмом, по существу своему, конечно, лишь чрезмерное загромождение пьесы равнопостроенными метафорами, создающими иллюзию многообразия, (а уж никак не политематизм). Каков строй шершеневичевских метафор, – распространяться не приходится, тем более, что в свое время об этом писал уже Б. Пастернак. Скажу только, что как бы не внезапно было соединение слов, рождающих метафору, но раз это продиктовано или простым сходством предметов, или их ассоциативной связью по сходству, это всегда будет и менее динамично и менее убедительно, а, главное, слишком обывательски просто, чем в тех случаях, когда это же соединение продиктовано или причинной зависимостью или смежностью образов.
И я не знаю почему Шершеневича так привлекает первое, – ведь он должен же чувствовать, что строчка: «У отдыха было измученное лицо, как у дня» – и неизмеримо тоньше, и лучше, чем, хотя бы следующее:
Прохожие липнут мухами к клейким
Витринам, где митинг ботинок…
или какая другая.
Таким образом уже по существу своему достаточно нежизненная шершеневическая метафора не меняет своей потенциальности и в общей конструкции пьес, лирическая основа коих нами разобрана выше.
Я попросил бы читателя однако не делать преждевременного вывода из моих общих положений тем более что о Шершеневиче – стихотворце не было еще ни слова.
А между тем уже одни указанные в начале экономические факторы обрекают его на существование, как поэтического производителя. И, как таковой, он конечно делает и сделает то, что не может оставаться незамеченным. Я не говорю о популяризации и упрощении творческих приемов Маяковского, моих или, как то было ранее, Северянина. В этом Шершеневич не повинен: опять тот же пресловутый политематизм и бедность собственного лирического простора. Ну правда, нельзя же обвинять его хотя бы в этом; – его пленили мои строчки:
Вечер был ужасно громоздок,
Едва помещался в уличном ридикюле…
(«Вес. Контраг. Муз». 1915 г.),
пленили настолько, что в «Автомобильей поступи» (стр. 37) над стихотворением, появляющимся в печати вторично, появилась следующая приписка:
Вечер был ужасно туберозов,
Вечность из портфеля потеряла morceaux… etc.
Ведь здесь столь прочная генеалогическая связь начертана звуковым сочетанием, что никакое даже вновь введенное слово не может нарушить ее.
Да, кроме того, – разве изменим образ по существу, если понятия, являющиеся его элементами будут заменены новыми? И плащ в строчке:
Из Ваших поцелуев и ласк протертых
Я в полоску сошью себе огромный плащ. –
по поэтической сущности своей остался прежними штанами (1 журн. русс. фут. № 1–2).
Точно так же нельзя винить Шершеневича и за замену эпитетов при повторном появлении его стихов в печати, за разрезыванья и раскрошиванья по целому ряду отдельных пьес одного и того же, показавшегося ему удачным образа. Ведь все это говорит, как раз обратное тому, что хотел сказать автор, а виновники этого, конечно, все те же.
Таковы лирические достоинства стихов, собранных в «Автомобильей поступи» и «Быстри». Их лирическая природа, лежащая вне их самих, но неразрывно связанная с той тучей, которая производит грозу поэтического сегодня, не заставит нас проглядеть правду.
Броском вырвавшийся из целой плеяды поэтов, составлявших первую фалангу на рассвете футуристического дня, Шершеневич, выгодно выделялся в ней сравнительно со многими. Чрезмерная перегроможденность образами его стихов, разнообразие и новизна тем, не лирических, а, увы, только литературных, делало их красным лоскутом перед глазами читательского внимания.
С другой стороны хорошая школа, внимательное прохождение недурных образцов спасало их от печальной возможности стать исключительно лишь эпатирующей тряпкой обывательскому вкусу, и отдавая должное, нужно сказать, что, Шершеневич дал не один неплохой образчик поэзии будущего.
Теперешние его грехи мы более склонны объяснить зарвавшимся увлечением юноши, нежели вполне выявившейся сущностью взрослого человека.
Метод его творчества может сказаться и еще более губительно, если только автор не поспешит оставит его совсем. Если что и спасало его до сих пор в погибельных волнах собственного творчества, так это доброе прошлое и чрезмерная «литературная» осторожность. Другой бы на месте Шершеневича, конечно, не сумел бы отделываться настолько легко, и поэтому мы не теряем надежды встретить Шершеневича-поэта в третьей его книге, тем более, что маленькие уступки собственной теории в последнем отделе книги говорят о том же.
О «Зеленой Улице» я могу сказать лишь очень немногое.
Все это верно, все это так, но все это и так скучно, и так наивно доказательно, что, кажется, читаешь не книгу, претендующую на звание единственного труда по теории футуризма, а студенческий конспект какого то солидного курса.
Ответы Шершеневича его критикам, конечно, подлежат только его компетенции.
Конст. Большаков
ВЗЯЛ. Барабан футуристов. Декабрь 1915 г., стр. 16. Пгр. 1915 г., ц. 60 к.
Первый номер Петроградского журнала посвящен Маяковскому: две вещи его, статья и две статьи о нем. В остальном, не столь основательном материале журнала привлекает внимание приятно и крепко сделанное и весьма простое по структуре стихотворение Н. Асеева, менее занятен Б. Пастернак, давший вещь более слабую, сравнительно с напечатанными прежде, неинтересны совсем В. Шкловский и В. Каменский и приятна своей продуманностью и сделанностью вещь Хлебникова.
Из статей, – проста, продумана и в хорошем смысле с подъемом написана статья В. Шкловского об «Облаке в штанах»; остроумны параллели между Маяковским и символистами у О. Б., критик, как кажется, слишком увлечен Маяковским, тем не менее в его статье – правда сегодняшнего дня от этого ни мало не страдает,
Интересны и только две статьи Хлебникова. С большим одушевлением-вступительное слово Маяковского.