Из его же стихов обращает на себя внимание второе («Версты улиц взмахами шагов мну»…), являющееся даже по сравнению с «Облаком в штанах» шагом вперед и шагом совершенно неожиданных интересных возможностей.
Г. Лувенский
К. БАЛЬМОНТ. Поэзия, как волшебство. К-во «Скорпион» М. 1915. Стр. 93 + 7 (нен.) Ц. 80 к.
Новая книга Бальмонта производит совершенно странное впечатление. Нам хотелось поговорить об этой книге серьезно, ибо она написана о поэзии – но это мертвая книга. О чем говорит автор? – о, многое им затронуто. Сперва идет бесконечное перечисление космогоний, но автор не мистик, и все как-то поверхностно, неинтересно-мистическое дилетанство; а разве это любопытно? Много стихов, но автор никудышный стихотворец, и его стихи, небрежные по фактуре, шероховатые уступят какому хотите стишку Вяч. Иванова, Белого, Брюсова, Блока, Сологуба-до грозной же корявости футуризма им не дойти никогда. Мыслимо ли читать без искреннейшего возмущения такие строки:
– Он так пропел, чтоб лик опала…
– И снова к нам ты с белым телом…
– То тень она, то лик вдали… (стр. 23),
– Запел. «О, ты, вдали,
Чьи взгляды нас сожгли,
Дух сушащих самумов,
Жги, жги свои дрова,
Сожги свои дрова,
Потом, едва-едва,
Гори, когда истлеют… (стр. 24),
Собери их скорее в их дом… (стр. 24) и т. д.
Ведь эти стихи надобно будет напечатать в будущих учебниках стихотворства, чтобы молодые поэты знали, что именно есть скверные стихи, чтобы они видели и помнили, как не надо писать. И такую мещанину из неуклюжих спондеев и рубленого ямба печатает человек, работавший на ниве поэтической тридцать лет человек, который, повидимому, прочел немало, человек который цитует почти с блогоговением Фета, – пожимаем плечами! Вождь символистов, которого соратники славили как поэта par excellence[38] – и наши глаза с радостью отдыхали на цитате из «Калевалы» (стр. 50–51) в переводе скромнейшего г. Бельского, который никаких «кинжальных слов» не выкрикивал никогда. Жалкая картина.
Книга написана странным языком. Общеизвестные вещи Бальмонт нам преподносит с таким видом, что думаешь: «нет верно это я что нибудь другое во втором классе учил»… – присматриваемся: то же самое. И вспоминается: – не то сказка о белом бычке, не то «История кусочка хлеба» из журнала «Малютка». И как все патетично!. Не знаешь чему радоваться, – на первой странице (5-й) не успели мы подивиться потрясающему глаголу «самоуглубляться», как на следующей читаем о «безграничном разнообразии правого и левого», а около стр. 11-й душа наша побледнела, постигнув, что не только приготовишки, но и Бальмонт знает, что иногда «облачко растет и становится тучкой».
Набив половину своей книжки этими рассуждениями, которым порадовались бы устроители школ для отсталых детей, как ценному психологическому материалу, автор начинает разбирать буквы. Начинается с того, что «гласные – это женщины, согласные – это мужчины» (стр. 57). Я почему это так? Обычно говорят, что женское начало есть начало пассивное, ночное, лунное – что же особо пассивного в гласных? Что особо активного в согласных, которые представляют собой комплексы тех же гласных? Конечно, если мы будем разбирать стихи самого Бальмонта, мы признаем относительную справедливость этого положения: в его стихи согласные в самых какофонических сочетаниях очень активно лезут без всякого толка и меры, а гласные все же ограничены числом стоп. Но это объяснение нас, к сожалению, не удовлетворяет, ибо нам нравятся стихи, где активен автор, а не куча спотыкающихся, вопящих и клокочащих звуков. Если же мы обратимся к мистикам, то увидим, что их толкования букв никак не совпадают с «прозрениями» Бальмонта. Так Фабр д'Оливе говорит, что два «Е» (в JEVE) означают жизнь, «V» значит сущее, первая же буква, «J» противополагалась звукам EVE; Сент-Ив д'Альвейдр, говорит, что это слово означало диаду и т. д. Следовательно, гласные означали однажды женское, другой раз мужское начала.
Дальнейший разбор букв и неверен и неинтересен, Бальмонт пишет, где в словах «русалка» и «плакальщица» он слышит только одно «а». Жаль, конечно, что у Бальмонта такой неестественно скверный слух, но понятно почему он слышит только «а» – на нем стоит ударение. Довольно просто. Стоило ли огород городить? – Всех курьезов в бальмонтовском разборе букв не перечесть. Например, на стр. 60-й читаем: «О – это горло. О – этот рот». Может быть. Ну и что же? Но Бальмонту кажется, что этого вполне достаточно и он говорит дальше уже о другом.
Единственно, что нас порадовало у Бальмонта, так это дивная фраза на стр. 12: «Две-три серые мыши стали грохочущим стадом слонов и носорогов». Сперва, правда, мы не поняли о чем вещает пиеический наш автор; но, прочтя книгу до конца, догадались – это о символистах. Очень хорошо. И мы тоже так думаем.
Сергей Бобров
НАТАЛИЯ ГОНЧАРОВА. Война. I. Четырнадцать литографий. М. 1914. Ц. 1 р. 90 к. в папке.
При отсутствии в продаже сколько нибудь сносных художественных интерпретаций войны, альбом Наталии Гончаровой «Мистические образы войны» производит самое отрадное впечатление. Несомненно, что здесь впервые мы видим войну глазами русского художника, ибо до сей поры нам встречались на рынке лишь совершенно коммерческие выступления в этом роде. – Бесконечное число так называемых «лубков», выпускаемых литографиями, стоит за пределами какой либо критики и-совершенно не соответствуя своему названию («лубки»), лишь жалко пародирует весьма художественные гравюры, коим было присвоено это название.
Работы Гончаровой теперь уже достаточно оценены критикой. Ее выставка в 1913 году привлекла к творчеству ее самые разнообразные симпатии. Ее постановки в Париже и Лондоне у Дягилева, и наконец недавняя ее постановка «Веера» Гольдони в Московском Камерном театре – рассеяли злостные подозрения, распространяемые в обществе досужими критиками – о глубоком декадансе и бессмысленности работ Гончаровой.
Обращаясь к разбираемому труду художницы, мы не можем удержаться, чтобы ни привести нескольких мыслей вообще о Гончаровой, что возникают от углубленного рассмотрения «Мистических образов войны». Какая художническая аскеза, какая новая Фиваида духа приводить к такому творчеству! Некоторой прельщающей сердце невинностью и чистотой проникнут здесь каждый штрих. Истинная победа духа над косностью живописных масс возникает перед зрителем!
Особенность Гончаровских литографий-соединение чистой и характернейшей линии византийского характера с крепко сколотой и несколько приближающейся к Сезанну манерой растушевки. Но к Сезанну, лишенному его импрессионистических достоинств и слащавого plein-air-изма. В этом есть что то чрезвычайно увлекающее зрителя. Тяжкие массы черного (литографии Wane et noir) нависают над ослепительностью белизны, – тяжкие массы фона грозно проносятся над белизной коня святого Георгия Победоносца; тяжкие массы сокрушаемых строений «Града обреченного» (№ 11) взносятся к летящим ангелам выси.
Вы не можете ни прибавить, ни убавить ничего в литографиях Гончаровой, их серое, черное, белое закончены и неизменны.
С. П. Б.
БОЖИДАР. Бубен. Первый сборник стихов. (Изд. 1-ое) К-во «Лирень». Москва, 1914. Стр. 2 (нен.) + 12 + 2 (нен.) Ц. 50 коп.
Автор этой маленькой брошюрки, почти мальчик только что еще с гимназической скамьи – недавно скончался[39]. Знавши его лично, мы позволим себе предложить читателям здесь не обычную критику «первой книги», а попробуем указать на то какие очень существенные надежды похоронили мы с молодым поэтом. – В «Бубне» очень немного стихотворений (восемь), кроме них в печати было только одно стихотворение Божидара[40] – такое количество совершенно не позволяет судить о том – поэт ли их создатель. Но нам пришлось видеть достаточно стихов Божидара в рукописях и, хотя все они страдали довольно обычным для начинающого худосочием, нам довелось в них заметить энергичную волю, крепкую хватку на слово, очень тонкое понимание технических задач современного стихотворства, И внимательный читатель, конечно, заметит эти особенности и в стихах «Бубна», особливо в первых двух, открывающих книгу, – «Бодрость» и «Пресс-папье». Во втором из этих стихотворений поэт дня изложения и описания своего душевного состояния воспользовался прекрасным образом Т. Гофмана, образом студента Ансельма, заключенного в стекло. Эта тяга к исключительным по силе, остроте, неожиданности образам, подобным образу Гофмана была характерной для Божидара. Его жажду открытия искусства в мире не удовлетворяли обычайные образы, сплошь покоящиеся на антропоморфизации примитивно (условно и нарочито) воспринятого мира. Эта черта его интеллекта направляла всю его работу. Так, и работая над теорией стихосложения, он искал исключительных положений в исследуемых стихах, справедливо полагая, что лишь умело подобранные «исключения из правил» старого могут заложить фундамент для создания нового канона. – Эти исследования его были чрезвычайно интересны. Особенно мы были увлечены его любопытнейшим методом исследования внутренних рифм – области, представляющей теперь совершенную terra incognita. Божидар (псевдоним Б. П. Гордеева), отмечая в сетке на бумаге места расположений рифм по стопам, соединял указующия точки прямыми линиями, получал углы, и вычисляя тригонометрические их символы, получал простой и удобный матерьял для сличения отдельных внутренних рифм или их рисунков у целого поэта, у двух разных поэтов. – Также интересны были его исследования «словесных тем» поэтов: он был на дороге к созданию поэтического контрапункта. Таким образом он исследовал, с важными результатами, симфонии Андрея Белого. – Много интересного им было собрано по теории пауз и триолей[41]