Ce soir par mon ame inane
Et inerte, a la queue – leu – leu,
Les reves en caravanes
S'en vont aux mirages bleus,
De vos regards cindraires,
О mon douloureux Vainqueur,
Que mes tristesses navrdrent
Et dont j'ai bruld le coeur!
S'en vont a travers les sables
Des jours a jamais dteints
Aux levres inconsolables,
Ou j'ai gravd mon destin.
Quel pensif et triste Verlaine,
Quel suave Boticelli
Ont revd sa robe de laine
Et ses ongles longs et polis?
Son visage est une aube claire,
Son regard, – une claire fleur –
Il sourit a toute coldre
Et palit a toute douleur.
Et le long du suave ovale
De sa face, ses cheveus longs
Sont couleur des avoines pales
Et des miels parfumes et blonds –
Et ses mains Idgeres sont douces
Et leurs gestes sont triomphants
Il caresse le bie qui pousse
Et le cou des petits enfants –
Je pleure a ses pieds, dans les herbes,
Sous les arbres ddja roussis.
Son oeil bleu est doux et superbe
Sous la fldche du long sourcil –
Mon ame n'est plus que de cendre
Et hier, – elle fut de feu I –
– Tres Calme, trds Simple, trds Tendre,
Laissez moi toucher vos cheveux. –
En melodieuses teintes
Le ciel blesse s'dteint.
Le soir de verre tinte
En rythmes argentins –
Les fils tdldgraphiques
S'effacent, affinds –
Et pale, et pacifique,
L' heure suave nait.
Mon ame se chagrine,
– He parlez pas si haut! –
Les roses des vitrines,
Agonisantes, – oh I –
Me blessent de tendresse
Trds triste, et de remords
Lui dit, – bouche traltresse! –
Des mots pesants et morts –
Soir hyalin et tendre,
Verrai-je encor demain?
– Je suis un peu de cendre
Au creux de votre main. –
C'etait si facile de vivre,
C'est si simple, helas! de mourir –
Vous fermdtes trop tot mon livre
Et voudrez trop tard le rouvrir –
Et vous pleurerez sur les lignes
Ou votre destin fut inscrit.
Mais je ne ferai pas un signe,
Je ne jetterai pas un cri.
Vous direz: «C'est moi, le Maitre.
Je suis parti, je reviens.»
Je repondrais: «Peut-etre.
Je ne me souviens de rien.»
Vous direz: «Ouvre moi la porte.»
– Je n'ouvrirai pas, oh non!
Je rdpondrai: «Je suis morte.
Je ne sais pas votre nom.»
Велемир Хлебников
Бой в лубке
И когда земной шар, выгорев,
Станет строже и спросит: кто-же я?
Мы создадим слово полку Игореви
Или что нибудь на него похожее.
Это не люди, не битвы, не жизни,
Ведь в треугольниках, – сумрак души!
Это над людом в сумрачной тризне
Теней и углов Пифагора ковши!
Чугунная дева вязала чулок
Устало, упорно. Широкий чугун.
Сейчас полетит и мертвый стрелок
Завянет, хотя был красивый и юн –
Какие лица, какие масти
В колоде слухов, дань молве!
Врачей зубных у моря снасти
И зубы коренные с башнями Бувэ!
И старец пены, мутный взором,
Из кружки пива выползая,
Грозил судьбою и позором,
Из белой пены вылезая.
Малявина красивицы в венке цветов Коровина
Поймали небоптицу. Хлопочут так и сяк.
Небесная телега набила им оскомину.
Им неприятен немец – упитанный толстяк.
И как земно и как знакомо!
И то, что некоторые живы,
И то, что мышь на грани тома,
Что к ворону По – ворон Калки ленивый!
«Страну Лебедию забуду я…»
Страну Лебедию забуду я
И неги трепетных Моревен,
Про конедарство ведь – оттуда я
Доверю звуки моей цеве.
Где конь благородный и черный
Ударом ноги рассудил,
Что юных убийца упорный,
Жуя, станет жить, медь удил.
Где конь звероокий с волной белоснежной
Стоит, как судья, у помоста
И дышло везут колесницы тележной
Дроби злодеев, и со ста.
И гривонось благородный
Свое доверяет копыто
Ладони покорно холодной,
А чья она – всеми забыто.
Где гривы – воздух, взоры – песни.
Все дальше дальше от Ням-Ням!
Мы стали лучше и небесней
Когда доверились коням.
О люди! так разрешите Вас назвать?
Режьте меня, жгите меня!
Но так приятно целовать
Копыто. у коня:
Они на нас так не похожи,
Они и строже и умней!
И белоснежный холод кожи,
И поступь твердая камней
Мы не рабы, но вы посадники!
Но вы избранники людей!
И ржут прекрасные урядники
В нас испытуя слово: дей!
Над людом конских судей род
Обвил земной шар новой молнией
Война за кровь проходит в брод
Мы крикнем этот дол не ей!
И черные, белые, желтые
Забыли про лай и про наречья!
Иной судья – твой шаг – тяжел ты!
И власть судьи не человечья!
Их, князь и князь, и конь и книга,
Речей жестокое пророчество
Они одной судьбы, их иго
Нам незаметно точно отчество.
Сергей Бобров
«Я к этой пристани верной…»
Я к этой пристани верной
Упорным отталкивался шестом, –
Я гнал за ветром северным,
Я знал, что меня ждут.
О, никни, багор великий,
В безнадежную пропасть вод;
Непостижные лики
Ветер, извиваясь, рвет.
Сорви, сорви, летун необычайный!
Ко мне – руки мои!
Леты, полумертвые дни,
Жесточайший поход.
1913.
Судьбы жесты
Когда судьба занесена –
На мир презрительным указует перстом
(– На пажити, туманов прорывы –
Там: – города, волноречье, взморье,
Глубина караванов, изгибы, люди –
На холод, на теми.
Крепи, отливы –);
Презрительным перстом,
Низвергая тусклейшие ряды –
Борозды, звезды ринутся,
Раздвигая ослеплений бег и пробег.
Тогда начинается, ломается явная пытка –
И леты нервических летунов
Оборвут искрометы,
Землеломы, подводники
С отличноустроенным ревом.
Вы же, громы…
А небесную пажить разломить
Крыльям блиндажа удастся ль!
Но лопнет струной золотой меридиан,
Но, звякнув, иссякнет стран поток:
Нежно опустит руки Рок.
1914.
Конец сражения
Воздушная дрожь – родосский трактор.
О, темь, просветись, лети!
Земля дрожит, как раненый аллигатор,
Ее черное лицо – изрытая рана.
Валятся, расставляя руки, –
Туже и туже гул и пересвист,
Крики ломают брустверы,
Ржанье дыбится к небу.
О, сердце, крепче цепляйся
Маленькими ручками за меня!
Смотри: выбегают цепи
В полосы бризантного огня.
И чиркают пули травою;
Еще минута – и я буду убит.
Вчера контузило троих, сегодня… что такое?
Нечего и вспоминать, надо стрелять, –
Это я – просто так.
Но сегодня – какое то странное…
И даже, – странные тики у рта!
Как вниз уносится земли полоса –
В мрак! в мрак!
– Да, этого быть не может!
Это просто так.
1914.
Черные дни
На тяжкий профиль блиндажа
Метнулись легких куски,
И радиотелеграф тонкий
Скомандовал: – перелет.
Тогда блиндиромобили
Качались по мертвым телам;
Счастливые долины Шампаньи
Заливал пушечный гам.
На гаубиц серые хоботья
Дымки серебристые плыли,
Вспухая то там – то там.
Стрекотали и жали из дали,
Из близи мортирные дула;
И плыли, и плыли, и плыли,
И тяжкую пажить пахали,
На хвост сваливался биплан.
Вы, черные сенегалы,
Гнули штыки о каски;
Падали – на милю не видно,
Кончается ли кровавое поле!
А бледные люди в Генте,
Отирая холодные руки,
Посылали на горы плотин
Черный пироксилин,
И горькой Фландрии горе
Заливало соленое море.
1914.
Катящаяся даль
Хранительных теней привалы
Воздвигаются внове.
Но там меня ждут, не дождутся
У лиловой воды Оби, –
Издали розовых колоколен –
Среди снегов стрекотанья:
Стоит город Березов,
Изгнанья почтительный ров,
Руки складываются в котомку:
Все. Я иду, иду.
В тьму врезается тонкий
Меч туманящих орд.
1914.
Забывчивость
Все застывало спорным утверждением,
Все застывало (поверьте мне!),
Когда за шумением шопот
Порывался потухшей свечей!