– Камили? – спросила я ее.
– М-м-м? – она словно была готова к тому, что я буду задавать ей множество вопросов.
– Наверное, это так странно, когда у тебя нет имени, и тебя зовут просто «желтый» или «синий». Как понять, кто есть кто? Как бы ты узнала, кто я? И как бы я могла позвать тебя, если бы потеряла?
Камили улыбнулась и ответила вопросом на вопрос:
– А почему ты меня потеряла бы?
– Ну, вдруг бы нас разлучили.
– Криштиана, ты думаешь, индейцы забыли желтого облачного человека?
– Нет!
– Ну вот, они ведь его не потеряли. И мы с тобой никогда не потеряем друг друга.
Камили была копией моей мамы в миниатюре, и иногда меня даже немного бесило, что она умнее меня. Хоть она и не была намного старше, но душа у нее была как у маленькой мудрой старушки – «древняя душа». Она вечно загадывала загадки, которые казались мне слишком мудреными, и я чувствовала себя полной дурой.
– Так мы с тобой – синий и желтый?
– Почему ты так решила?
– Потому что ты всегда рассказываешь истории, где есть два героя, и кажется, будто бы они о нас.
– Нет, эта история была не о нас. Если бы она была о нас, оба героя были бы желтыми.
С этими словами она улыбнулась и взяла меня за руку. В ту ночь мы спали, как всегда – на расстеленных картонных коробках, обнявшись.
Вспоминая о Камили теперь, я понимаю, что не зря люблю книги в жанре фэнтези. Когда я их читаю, мне кажется, будто бы она со мной, и я погружаюсь в волшебный мир, где все возможно. Кроме того, они заставляют задуматься о жизни в целом и о людях. Вот и сейчас на моей тумбочке в гостиничном номере лежит книга Патрика Ротфусса «Имя ветра». Когда я вспоминаю о том, что случилось с Камили, и о той пучине горя, в которую я погрузилась, будучи ребенком, его слова утешают меня. Он говорит, что все мы обладаем непревзойденной способностью переживать потери, и сделать это можно, пройдя четыре стадии. Первая – сон, дающий нам защиту и помогающий дистанцироваться от боли. Вторая – забвение, потому что некоторые раны слишком глубоки и не поддаются лечению. Третья – безумие: когда в реальности – только боль, и единственный выход – сбежать от нее. Четвертая – смерть. После смерти нам уже ничто не страшно.
Я в точности знаю, что представляют собой первые три стадии, о которых пишет Патрик Ротфусс. Через четвертую я не проходила, но иногда боль была такой сильной, что, казалось, смерть вот-вот наступит.
Теперь, глядя на этот бетонный город, где я провела часть своей жизни, испытала горе и боль, познала радость и дружбу, я утешаюсь мыслью о том, что когда рассказываю о времени, проведенном вместе с Камили, она не просто оживает во мне – но живет вечно. В отличие от стольких детей, пропавших бесследно, умерших или забытых, ее имя будет жить, и часть ее истории останется во мне и моем рассказе. Я знаю: она хотела бы, чтобы я открыла правду. А правда в том, что военная полиция – та самая, которая призвана защищать людей, – проводила зачистки кварталов от уличных детей. Сегодня подобное может показаться страшной сказкой, но, к несчастью, это было и происходит по сей день.
Долгое время я стыдилась того, что тогда мне не хватало храбрости выйти из-за угла, где я пряталась. Я жалела о том, что не подошла к Камили, не взяла ее за руку и не отправилась вместе с ней в наше последнее путешествие. Как это ни печально, то, о чем мы больше всего жалеем, преследует нас всю жизнь. Я знаю, что это нерационально. Смерть Камили была бессмысленной, и такой же бессмысленной стала бы и моя смерть. Но подругу и сестру нельзя бросать – а ведь именно это я и сделала. Вся абсурдность ситуации состоит в том, что я долгие годы стыдилась и винила себя в злодеянии, совершенном другим человеком. Теперь же я чувствую одновременно ярость и горечь оттого, что в возрасте шести-семи лет мне пришлось выбирать:
умереть вместе с подругой или жить с вечным чувством вины за то, что я этого не сделала.
Мы можем давать разную характеристику собственным поступкам и качествам, но это лишь слова, а о человеке судят по делам, а не по словам. Говорят, если любишь кого-то – отпусти, и если тебе повезет, он к тебе вернется. Я считаю, что это правило распространяется и на ненависть: отпустив свою ненависть, ты освободишься. Ненависть пожирает тебя. Я столько лет ненавидела тех, кто причинил зло моей подруге и мне. Они отняли жизнь Камили, а вместе с ней – часть меня. Но и этой ненависти они недостойны.
Дети делают слова крылатыми
Камили и по сей день очень много для меня значит. В детстве мы делили с ней приключения и страдания. То время и ее саму я всегда вспоминаю с радостью, смехом и теплотой. Она была умной маленькой девочкой, необыкновенной рассказчицей, и дарила всем, кто ее знал, душевное тепло и счастье. Поэтому, вместо того чтобы помнить только страх и ужас, я храню и вот такое воспоминание о Камили.
Однажды Камили посмотрела на меня, подняла с земли камушек и бросила в меня.
– Чего ты опять такая кислая? – спросила она с вызовом.
– Я думаю: почему так сложно бывает понять то, что говорят взрослые? Почему кажется, что они сами понимают друг друга, но мне нелегко их понять? Я что – дура?
– Ну, есть немножко, – подколола она меня. – Но я думаю, тебе нелегко понять не сами слова, а то, что за ними скрывается.
– Я же так и сказала!
– Нет, Криштиана, ты сказала, что тебе непонятны слова. Это разные вещи.
– И это я тоже сказала!
– Вот сейчас ты ведешь себя глупо!
– Сама ты глупая! – огрызнулась я и показала ей язык. Она закатила глаза. Я подняла с земли тот же камушек и кинула в нее. Камили засмеялась. Мы сидели на земле рядом, скрестив ноги, играли с красной глиной, строили домики и пытались вылепить из глины разных зверушек. Камили все смеялась, и я сказала ей, что это некрасиво. Я видела, что она не может остановиться, и смех ее становился все громче. Я сделала вид, что сержусь, но было трудно не поддаться ее заразительному смеху. В конце концов мы обе покатывались со смеху.
Когда Камили наконец отсмеялась, то сказала:
– Бог дал нам слова.
Она описала руками большой круг, чтобы показать, как это важно.
– Взрослые пытаются их понять, – она показала правым указательным пальцем на голову, – но мы, дети, дарим им крылья.
Она похлопала руками, как курица.
– И тогда слова летают.
Она встала и протянула мне руку. Я взяла ее за руку и тоже встала. Она побежала, расправив руки, как крылья самолета и кренясь то вправо, то влево, и я повторяла за ней. Мы смеялись, она оглядывалась и широко мне улыбалась. А потом врезалась в дорожный столб и упала прямо на задницу.
Я остановилась, испытав сначала легкое потрясение, но потом увидела, что с ней все в порядке, и рассмеялась. Она мрачно посмотрела на меня, и я выдавила из себя сквозь смех:
– Кажется, Бог думает, что нам лучше ходить по земле, иначе он не уронил бы тебя так сильно.
Камили показала мне язык, и я снова рассмеялась. Потом засмеялась и она.
Вот какой она была.
Фавела
Сан-Паулу, 1989–1991 гг.
Когда мы жили в пещерах, мама научила меня делать рогатку. Чтобы получилась надежная и меткая рогатка, нужно было выбрать правильный сучок. У Сантуша уже была рогатка, а Камили ее делать и метко целится научила я сама. В фавеле объектами для стрельбы из рогатки могли стать другие дети, животные или просто что-то на улице.
Не знаю, была ли я плохим учителем, или просто у Камили не было способностей к стрельбе из рогатки, но стреляла она из рук вон плохо. Однажды, целясь в бутылку, она умудрилась промахнуться на 180 градусов и попасть себе в глаз. До сих пор не понимаю, как это ей удалось.
Мы с Сантушом всегда носили рогатки в заднем кармане шорт. Когда Камили не было поблизости, мы доставали их и играли. Таким образом никому из детей не грозило остаться без глаз.
Однажды Камили с Сантушом спросили, умею ли я делать воздушного змея. Я видела, как это делала моя мама, но сама так и не научилась. Мы нашли нужные детали для змея: Сантуш собрал бамбуковые стебли, Камили принесла веревку, а я – полиэтиленовые мешки для мусора. Когда все было готово, мы сели и принялись за работу. Сантуш должен был сделать две тонкие палки из бамбука – не слишком тяжелые, потому что иначе змей не оторвется от земли и не сможет летать, но и не слишком тонкие, потому что тогда они могут сломаться. Камили стала распутывать найденную веревку, потом сделала на одном конце петлю и аккуратно обвязала вокруг пластиковой бутылки, чтобы веревка опять не запуталась. Я порвала пакеты на маленькие квадратики. Когда все приготовления были окончены, мы стали собирать нашего змея. Сантуш, сделав две замечательные бамбуковые палки, прикрепил к ним мои пакеты. Мы с Камили прицепили полиэтиленовые квадратики к трем длинным веревкам – получились хвосты змея. Потом привязали эти хвосты к самому змею и закрепили веревку, которую Камили крепко обвязала вокруг бутылки, в том месте, где соединялись палки. Сантуш взял нашего змея и гордо поднял его над головой, а мы с Камили исполнили веселый танец. Пора было отпустить змея в полет. Первым был Сантуш. Держа в одной руке змея, а в другой – пустую бутылку с веревкой, он побежал. Мы с Камили, босиком, бежали рядом с ним, глядя, как змей поднимается все выше и выше в небо. Помню, как тогда мне хотелось стать этим змеем и тоже научиться летать.
Злополучный бой
Мальчик погиб. Это моя вина. Знаю: я не хотела, но мне все равно придется жить с этим до конца своих дней.
Много ночей просыпалась я в холодном поту и видела перед собой его ошеломленные глаза, смотрящие в мои собственные. Это ужасное чувство, которое снедает меня изнутри, – осознание того, что я отняла чью-то жизнь, жизнь человека, жившего в тех же условиях, что и я. Я часто вижу этот взгляд в своих кошмарах, и каждый раз меня грызет одно и то же чувство: если я так и не обрела счастье в жизни, значит, я его не заслуживаю.