Однажды я спросила у мамы, стану ли я когда-нибудь богатой – ведь тогда я смогла бы заботиться о ней и моем брате. Она ответила, что нет ничего невозможного, мир полон чудес, Бог – и есть чудо. А если чего-то очень сильно захотеть – оно обязательно сбудется. Если бороться за свою мечту, то она станет реальностью. И я загадала, что когда-нибудь стану богатой, как белые люди.
Хозяйка велела мне улыбаться, и я улыбалась, но внутри кричала и плакала. Мне не хватало храбрости, чтобы ей возразить, – я была трусихой. Все мы, приютские дети, уважали ее и побаивались. Ко мне она была добра, но в то же время очень строга. Я никогда не могла понять, как она ко мне относится, и, к счастью, мы редко виделись. Я не назвала бы ее жестокой. Я понимала, что ей хотелось быть доброй, дать мне возможность на лучшую жизнь. Она выбрала нас с братом, хотя на нашем месте мог оказаться кто угодно. Но выбор свой она сделала, не прислушавшись ко мне, не приняв во внимание мои эмоции и ничего толком не объяснив. Но ведь тогда мне было восемь, я была совсем еще ребенком, а взрослым всегда кажется, что им лучше знать, когда дело касается чувств.
Как я могла отказаться? Был ли у меня выбор? Разумеется, хозяйка приюта и представить себе не могла, как дорого мне придется заплатить, что всю свою жизнь я буду чувствовать, будто бы лишилась частички своей души. Я буду по очереди то Криштианой, то Кристиной, так и не определившись до конца. Стоило ли заплатить такую цену за побег от крайней нищеты? Да, стоило! Но от этого мне не было ни легче ни лучше. Где-то в глубине души мне не хотелось отказываться от того, о чем мечтал любой ребенок. И уж точно мне не хотелось больше быть бедной.
Всего за несколько долгих минут в ее кабинете – быть может, прошло полчаса, – я дала согласие на усыновление, на то, чтобы получить новую мать и отца, чтобы мой брат поехал со мной, и на переезд в сказочную страну Швецию. Там о нас позаботятся добрые белые люди. Но я так разволновалась, что совершенно забыла спросить, поедет ли мама с нами. Кто знает, быть может, я неспроста забыла задать тогда этот вопрос, и уж наверняка была причина, по которой хозяйка сама об этом не заговорила. Я и сама толком не понимала, что происходит, только мой мир переворачивался на глазах с ног на голову, как я и представить себе не могла. В ту ночь, мою последнюю ночь в приюте, я не сомкнула глаз. Столько ночей провела я на этой кровати – первой в моей жизни! – глядя в потолок и тоскуя по матери. Теперь же меня ждали грандиозные перемены, и я не поняла, в какую сторону. Но понимала, что предала мою мать, брата и саму себя. Все, что случится завтра, – на моей совести.
Мой брат спал вместе с другими малышами в другом крыле приюта, не зная, что я наделала. Он не знал о моем решении, а я понятия не имела, чем это для нас обернется, но в животе у меня уже появилось тягостное предчувствие. И еще я боялась – очень. Казалось, все происходит не на самом деле, и я с трудом различала кошмары, мечты и реальность. В ту ночь я думала о многом и плакала. Я знала: слезами горю не поможешь – никто не увидит моих слез, а если увидит, никому все равно нет до них дела. Никому, кроме моей подруги Патрисии и мамы. В эту самую минуту мама бродила где-то, не понимая, почему ей не разрешают со мной видеться, тоскуя и не зная, каково мне. Она любила меня и потому не уходила далеко от приюта, не подозревая, что скоро я исчезну, отправлюсь туда, куда она не сможет со мной поехать.
Я плакала так же, как всегда плакала моя мать: тихо и в полном одиночестве.
Одна и та же мысль, не переставая, крутилась у меня в голове: «Мама, ты здесь? Я все испортила. Ты меня слышишь? Пожалуйста, ответь! Прости меня!»
Я лежала в постели и думала о Боге. Я вспомнила своего птенца из пещеры – нашел ли он друзей? И я думала о том, видят ли меня ангелы и слышит ли меня Бог. Я думала о детях, что останутся в приюте. Что будет с ними? Что станет с Патрисией? Увидимся ли мы снова, или и она станет одним из тех людей, что останутся лишь в моем сердце? Я посмотрела на нее – она крепко спала. Завтра что-то случится, и я понятия не имела, какой эффект это что-то на меня произведет. Откуда ни возьмись подкрался рассвет, а я даже не чувствовала усталости. После стольких часов без сна, охваченная страхом и водоворотом мыслей, я должна была испытывать полное опустошение – но ощущала бодрость. Сегодня был особенный для меня день – мне не надо было стоять в очереди в душ. Ко мне приставили одну из работниц приюта, так что я прошла вперед. В самом хвосте я увидела Патрисию, и сердце у меня упало. Будет ли кто-нибудь заботиться о ней, когда я уеду? Я волновалась за нее, но не решилась попросить кого-то из девочек присмотреть за Патрисией. Я боялась, что, когда покину приют, ее накажут. Проходя мимо очереди, я чувствовала, как все на меня смотрят. Отведя взгляд, я вошла в душ. Другим детям пришлось ждать, пока я закончу. В этот день я вымылась как следует. Мне дали мыло и какую-то губку, чтобы я хорошенько отмылась, к тому же несколько дней назад мне обработали голову, чтобы избавиться от вшей. В этот день мне дали шампунь, который пах фруктами, и я тщательно промыла волосы.
Закончив, я хорошенько вытерлась. Мне дали нижнее белье: это было совсем не то, что обычно носили приютские дети – трусики были красивее и новее. Я оделась и снова прошла мимо детей. Проходя, я заметила, как одна из девочек пропустила Патрисию вперед. Я почувствовала к ней благодарность и подумала, что правильно сделала, когда поделилась с ней как-то шоколадными конфетами. Мы переглянулись. Она украдкой мне улыбнулась, и я благодарно улыбнулась в ответ. С ее стороны это был чудесный дар, и я была уверена, что она это понимает. Я остановилась, и работница приюта, помогавшая мне, положила руку мне на плечо и подтолкнула вперед. Я посмотрела на нее и попросила подождать. Она послушалась – должно быть, увидела что-то в моем взгляде, потому что обычно работникам не было дела до наших чувств. Я повернулась и посмотрела на Патрисию – мы видимся с ней в последний раз! Мне захотелось подойти и обнять ее, но это сделало бы ее еще более уязвимой. К тому же я боялась, что не выдержу. Поэтому я просто улыбнулась ей, она улыбнулась в ответ и показала мне «фигу», зажав большой палец между средним и указательным. В Бразилии этот жест показывают на удачу. Я ответила тем же. Я думала, что еще увижусь с Патрисией и успею попрощаться, но мы больше не увиделись. Я даже не успела ее обнять, о чем до сих пор жалею.
Работница приюта помогла мне одеться. Я надела ярко-желтые спортивные штаны и кофту с длинными рукавами в тон. Еще мне дали белые носки и белые кроссовки; кроссовки были ужасно неудобные и вдобавок мне слегка малы. Достав откуда-то расческу, женщина расчесала и взбила мне волосы. Мне это не понравилось. Потом я почистила зубы настоящей пастой и мы вместе пошли по коридору, вниз по лестнице, снова по коридору, который вел к выходу из приюта. Я оглядывалась в поисках матери, но не видела ее. Мы все шли и шли, наконец пришли в кабинет хозяйки приюта. Она поблагодарила работницу, которая помогала мне все утро, и попросила ее нас оставить.
Я чувствовала, как колотится в груди сердце – так сильно, что я невольно глянула на свою грудь, чтобы убедиться, что другие этого не видят. Хозяйка все говорила и говорила. Я знала, что должна ее слушать, но не могла сосредоточиться. Потом дверь отворилась и вошла женщина с Патриком на руках. Он не плакал, но вид у него был не очень довольный. Хозяйка попросила меня сесть, и я села на коричневый стул у стены. Она стала рассказывать, как теперь все будет замечательно, как важно хорошо себя вести, и еще велела улыбаться, когда за мной придут. Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Впервые за все время я увидела в глазах хозяйки что-то такое, что дало мне надежду. Вид у нее был слегка обеспокоенный и взволнованный и, может быть, даже немного испуганный. Я надеялась, что она все-таки передумает, поймет, что все это – большая ошибка. Но в глубине души понимала, что этого не произойдет. Чему я научилась на улице? Можно сколько угодно мечтать и фантазировать, но надо уметь отделять мечты и фантазии от реальности. А реальность – это вовсе не сладкий сон.
Внезапно в дверь постучали и вошли двое людей, с которыми я познакомилась накануне. Они улыбнулись – вид у них был счастливый, но в то же время немного напряженный. Взрослые немного поговорили, кто-то попросил меня поздороваться, что я и сделала. Женщина, державшая Патрика, вручила его той, которая должна была стать нашей новой мамой. Она улыбнулась и осторожно взяла его на руки. Но едва она его взяла, как он тут же заплакал. По его щекам катились крупные слезы. Он протягивал ручки к женщине, которая его отдала. Внутри меня все кричало от боли, хотелось подбежать, выхватить его из ее рук, прижать к себе и успокоить, сказать, что я здесь. Но я лишь молча стояла, как послушная девочка. Хозяйка велела мне подойти и обнять своих новых маму и папу. Я подошла и обняла.
Хозяйка сфотографировала нас всех вместе, и я стояла и улыбалась, как и было велено. Спустя пять минут – или пять часов, – пришло время ехать. Мы все прошли к воротам: мои новые мама и папа, Патрик, хозяйка и еще две работницы приюта, которые мне особенно нравились. Наша новая мама держала Патрика на руках. Он уже не плакал и теперь дергал ее за волосы и очки – но не так, как мне хотелось бы, а скорее, из любопытства. Ворота отворились, и мой новый папа взял меня за руку. Ощущение было невероятно странное. Я могла сама о себе позаботиться, так было всегда, и мне не нужно было, чтобы кто-то – в особенности незнакомец – держал меня за руку. Мы вышли за ворота и пошли по тротуару, прочь от приюта. Я повернулась и увидела, как работницы приюта улыбаются и машут мне руками. Мне стало еще хуже, чем прежде: я ощутила панику и ужас. Реальность вдруг навалилась на меня. Больше не имело смысла притворяться, что все чудесным образом разрешится само собой и станет лучше. Я попыталась вырваться из хватки мужчины – моего нового отца, – потом закричала и заплакала. В отчаянной попытке вырваться я кричала хозяйке приюта, что не хочу уезжать, что я буду хорошо себя вести, буду всем помогать. Я видела, что ей неловко, но не могла ничего с собой поделать. Мужчина крепко держал меня за руку. Хозяйка крикнула, что все будет хорошо, в последний раз махнула рукой, вернулась на территорию приюта и закрыла ворота. Теперь кричать и сопротивляться было бесполезно. Я повернулась и пошла за своими новыми родителями. Вся уверенность испарилась: я чувствовала лишь растерянность и горечь. Я была совершенно одна в этом мире, таком необъятном. Что мне оставалось делать? Мой новый отец держал меня за руку, а новая мать то и дело с беспокойством поглядывала на меня. Но я шла дальше, оцепеневшая и как будто в забытье. Мы сели в такси, которое ждало нас неподалеку от приюта. Я все плакала и плакала, не в силах вынести всего этого… Тогда мне казалось, нет боли сильнее той, что я чувствовала, и я физически не готова была к еще большей боли. Любой человек, которому приходится выживать на улице, должен научиться выдерживать невыносимую боль, хотя бы для того, чтобы не потерять лицо в ситуациях, когда уже не остается ни единого шанса и надежды. Я была напугана, но все же сохранила часть себя за стеной из гордости, и увозила эту часть в неизвестный, новый мир.