тех пор, пока ей не исполнилось восемь – пришел социальный работник и забрал ее. Лаис нравится в приюте, и она хорошо ладит с другими детьми. Когда я спрашиваю, о чем она мечтает, девочка отвечает, что очень хочет увидеть свою самую младшую сестренку.
– Мне бы хотелось увидеть ее хоть разок! – говорит она.
На мой вопрос, кем она хочет стать, когда вырастет, она с улыбкой отвечает, что балериной.
Волшебная страна Швеция
1991 г.
Была середина лета, когда я в первый раз приехала в свой новый дом в Швеции, красный, с цифрой 6 на двери, белыми наличниками на окнах и коричневой оградой по периметру. И хотя я была совершенно измотана процессом своего отъезда из приюта, но за пять недель, в течение которых длилась процедура оформления документов для переезда в Швецию, постепенно смирилась с ситуацией и начала понемногу привыкать к своим новым родителям, Лилианн и Стуре. И все же я еще не в полной мере понимала происходящее. Думаю, существует предел боли и грусти, который способен вынести один человек, и я бы солгала, сказав, что при виде этого дома я не обрадовалась. В конце концов, у меня никогда прежде не было настоящего дома, а здесь нам с Патри́ком – или Пàтриком, как его будут звать потом – предстояло жить, и любопытство взяло надо мной верх.
Не могу описать словами те эмоции, которые охватили меня, когда я вошла в дом. Мы богаты! Я буду жить с богатыми людьми!
Первым делом Лилианн показала мне мою комнату. Помню, словно это было вчера, как я впервые переступила ее порог. Обои были белые с выпуклыми розовыми и голубыми крапинками, которые можно было отдирать ногтями или чем-нибудь острым. Позже, когда я уже немного пожила там, я стала делать на стенах узоры, отскребая эти пупырышки. У меня был белый письменный стол, белый платяной шкаф, а у дальней стены стояла кровать. Это была старомодная кушетка с шишечкой в центре изголовья. Первой моей мыслью было: это не моя кровать! Я ведь видела фотографию в альбоме. Моя кровать была больше, пышнее, а сверху ее укрывал белый плед, ниспадавший до самого пола. Над кроватью был балдахин из прозрачной ткани, отчего она была похожа на домик, заваленный милыми мягкими подушечками. Но в этой комнате не было ничего подобного. И так, и эдак пыталась я выяснить, где моя настоящая кровать. Наконец взяла альбом, который мне дали в приюте, и показала Лилианн фотографию, указывая на кровать и на меня. Лилианн поняла и покачала головой, показав сначала на кровать, стоявшую в комнате, а затем на меня. Я не стала даже скрывать своего разочарования. Моя «принцессовая» кровать, о которой я так мечтала, оказалась подделкой. Меня обманули. Я почувствовала себя дурой и вдобавок разозлилась.
Правильно говорила Камили: белым нельзя доверять.
Когда позже я выяснила, что кровать, которая должна была стать моей, на самом деле стояла в доме соседки и подруги Лилианн, Гуниллы Сандстрём, это ничуть не убавило моего разочарования. Оказывается, она принадлежала дочери Гуниллы, Лизе, девочке на год старше меня. «Ну, конечно! – думала я. – «Принцессовые» кровати бывают только у белых девочек!»
Лилианн и Стуре тем временем продолжили экскурсию по дому. Кухня была невероятно красивая и огромная. Они показали мне гостиную – или, как ее стали называть позже, «лучшую комнату», – и я сразу поняла, что к этой комнате они относились с особым трепетом. Мне там ничего нельзя было трогать, да и вообще, этой комнатой пользовались не так уж часто. Там было очень красиво, и если у меня и возникли бы хоть какие-то сомнения в достатке моих новых родителей, эта комната тут же их развеяла. Потом мы спустились в подвал. Всю нашу экскурсию Лилианн держала Патрика на руках. В подвале был большой телевизор и какое-то устройство под ним. В центре комнаты стояла странная деревянная машина со множеством струн, обмотанных цветной пряжей, занимавшая почти всю комнату. Я вопросительно посмотрела на Лилианн. Она поняла мое любопытство и передала Патрика Стуре. Он, похоже, тоже начал привыкать к ребенку и стал намного увереннее его держать. Я обращала на это внимание, так как не хотела, чтобы он уронил моего брата на пол. Мама мне этого никогда не простила бы.
Лилианн подошла к деревянной машине и объяснила мне, что это vävstol — «ткацкий станок». И почему это у них такие странные, сложные слова? Почему они не могут говорить, как я? Она показала мне, как работать на станке, и спросила, не хочу ли я попробовать. Я покачала головой и попятилась, что было для меня совсем нехарактерно: я всегда была любознательной и любила пробовать новое, но мне не хотелось, чтобы у нее создалось впечатление, что мы подружились. У меня уже была мама, и Лилианн не следовало об этом забывать.
Мы поднялись наверх, в комнату Лилианн и Стуре. Там были белые стены, белая кровать, накрытая розовым пледом, розовые шторы на больших окнах и белые платяные шкафы. Красивая комната для взрослой принцессы. Через комнату мы вышли во внутренний двор – просторный, с аккуратно стриженным газоном. Там же стоял маленький стеклянный домик, какое-то неизвестное мне колючее дерево и серебристая ель. Я никогда прежде не видела таких деревьев. Лилианн и Стуре повели меня через газон к дальней части двора, и Стуре указал на большой белый прямоугольник. Я не знала, что это такое, но было очень похоже на бассейн. Я показала на него и сделала несколько движений руками, как будто плаваю. Я не стала дожидаться, пока Стуре подтвердит мою догадку – мы ведь были богаты, а во всех богатых домах есть бассейн. Я припустила к нему и уже готова была прыгнуть, как вдруг сильные руки подхватили меня и поймали буквально в середине прыжка.
Стуре отдернул белое покрывало – оказалось, это ткань! – и я увидела, что под ним растут овощи. Выдернув один из них, он показал мне маленький коричневый клубень, покрытый землей. Это был не бассейн, а грядка с картофелем.
Никогда не забуду свою первую ночь в Швеции на новой кровати. Помню, что совершенно вымоталась – день был долгий, столько впечатлений! Меня обуревали смешанные чувства. Новая жизнь была волнующей, но в то же время пугала меня. На каждую положительную эмоцию приходилась одна отрицательная, и этот водоворот эмоций захлестывал меня с головой. И еще где-то в глубине души лежали страх и беспокойство.
В ту ночь я почистила зубы в нашей красивой новой ванной, своей собственной розовой щеткой и пастой «Колгейт». Лилианн дала мне белую ночную сорочку с цветочками. Она доходила мне до колен и поначалу казалась ужасно неудобной. Моего братишку Лилианн уложила спать несколькими часами ранее, и я пару раз бегала его проведать. Он спал в белой кроватке в их комнате. Я прополоскала зубы и умылась – похоже, это нужно было делать перед сном. Лилианн и Стуре вошли в комнату, подоткнули мне одеяло, я вежливо улыбнулась, чтобы показать им свою благодарность – но про себя думала о том, что разрешаю этим людям делать то, что мне не нравится. Как будто они позволили себе что-то, чего я им не разрешала. Но ведь именно такой всегда и была жизнь. Люди делают, что хотят, и иногда тебе приходится с этим смириться.
Лилианн хотелось научить меня молиться – она ждала, что я послушно сложу ладошки в замочек. Но в Бразилии мы молились по-другому, и уж точно я не собиралась делать это «неправильно». Поэтому я сложила руки привычным способом – так, как делала это со своей настоящей матерью, в Бразилии, плотно сжав ладони, так, чтобы пальцы смотрели вверх. Лилианн начала медленно молиться по-шведски: «Боже, ты так любишь детей – позаботься обо мне, ведь я так мала…»
Молитва была странная. Я почти ничего не понимала, но чувствовала характерный ритм. Лилианн и Стуре пожелали мне спокойной ночи и выключили свет, но дверь оставили открытой, и я увидела, что свет в коридоре все еще горит. Когда они вышли, я села на кровати по-турецки, сложив руки так, чтобы пальцы смотрели вверх. Потом опустила голову на грудь и стала молиться – но это была не та новая молитва. Я была дочерью своей настоящей матери, и хотя в присутствии своих новых родителей играла роль послушной девочки, делая все, что они хотели, наедине с собой могла молиться по-своему: «Santa Maria, cheia de graça, o senhor é convosco»[4].
Это была наша с мамой молитва. Я сидела, скрестив ноги, и по щекам моим катились слезы. Слезы всегда жгли – словно из глаз у меня выкатывался гравий. Я так устала, так вымоталась! Вдруг я услышала в голове мамин голос: «Криштиана, ложись спать! Утро вечера мудренее!»
В ту ночь мне снилось, что я проснулась в большой комнате светло-голубого цвета, мягкой и пушистой. Я поняла: это облако. Позади меня что-то сияло ярким теплым светом. Я повернулась, решив было, что смотрю на солнце – свет был настолько ярким, что даже глаза заболели. Я прикрыла их, пытаясь понять, где же это я очутилась. Телу было тепло и приятно. Я чувствовала, что мне ничего не грозит, что меня любят. Столько тепла и любви было в этой комнате! «Камили, ты здесь?» – спросила я и тут же услышала ответ: «Нет, Криштиана, ее нет в этой комнате!» Голос был теплым и мягким, но в то же время властным. Я сразу поняла, что должна уважать того, кто говорит, не бояться его, но и не сердить. «Где я?» – робко спросила я, хотя уже знала. «Ты знаешь, где ты, и ты знаешь, кто я». Я увидела массивный трон и поняла, что существа, показавшиеся мне сначала людьми, на самом деле были ангелами. Я посмотрела на них и улыбнулась, но они лишь смотрели в ответ, без гнева, но и без радости. Я знала: на того, кто сидит на троне, смотреть нельзя. Каждой клеточкой и каждым волоском я чувствовала, что делать этого не следует. Но природное любопытство оказалось сильнее, и я все-таки посмотрела. Помню, как захлестнули меня эмоции: я смотрела на Бога! Бог сидел на высоком троне. Я немедленно упала на колени и перекрестила лицо и грудь, но как только я это сделала, то сразу поняла, что все испортила. Никто ведь не разрешал мне смотреть на Бога. Я знала это, и все равно посмотрела. Я почувствовала, как изменилась атмосфера в комнате – воздух будто бы наполнился недовольством. Оно давило, и я чувствовала, как оно вонзается в сердце.