«Криштиана, ты знаешь, зачем ты здесь? Ты здесь потому, что совершила ошибку. Ты здесь потому, что совершила слишком много ошибок».
«Я знаю; пожалуйста, прости меня! Скажи, как все исправить, и я сделаю это! Пожалуйста!»
«Ты не прислушалась к своему сердцу. Ты не сделала то, что считала нужным. И пока ты этого не сделаешь, ты не попадешь в рай и не увидишь меня».
Внезапно пол подо мной превратился в облако. Я стала падать и в страхе посмотрела на Бога и ангелов – но они пропали. Оставалось только плакать и молить о помощи. Я все глубже и глубже проваливалась в облака, падала и падала. Это было ужасно. Мимо пролетали планеты, солнца, галактики. Зрелище было невероятное, но ужас от падения был почти что осязаем. Я была насмерть перепугана. Я пролетела Млечный путь, и всю нашу Солнечную систему, планету за планетой, пока не увидела Землю. Я летела сквозь атмосферу Земли – вокруг бушевало пламя. Я оказалась в Швеции, потом увидела наш дом в Виндельне и полетела к нему. Паника завладела мной. Бог наказал меня, и сейчас я упаду и разобьюсь! Я видела, как дом стремительно приближается, и страх внутри становился все сильнее. Вот я подлетела совсем близко и закричала что есть сил, и едва только мое тело ударилось о крышу, я почувствовала, как чья-то огромная рука схватила меня, и я пролетела сквозь крышу спиной вперед. Боль была неописуемой: я чувствовала, как разламывается позвоночник, разлетаются на кусочки ребра, в спину вонзаются доски. Падая, я закричала, и едва только ударилась о кровать, тут же проснулась и села на постели, при этом не переставая кричать.
В комнату вбежала Лилианн. Подскочив к кровати и присев на краешек, она спросила, что случилось – вид у нее был испуганный. Мне было так больно, и я все кричала и кричала. Понемногу боль утихла, но еще не ушла до конца. Я кричала и плакала, а она меня обнимала. Я не сопротивлялась: все равно я уже проиграла. Как там сказал Бог? «Криштиана, ты меня разочаровала». Он сказал, что я не смогу вернуться в рай. И пусть моя новая мать любит меня – но я утратила любовь того, кто должен бы любить всех. Бог больше не любил меня. Через некоторое время я успокоилась и мягко высвободилась из ее объятий.
Мне не хотелось, чтобы она подумала, что не нужна мне: уж я-то знала, каково это.
Я снова легла в постель, и она подоткнула мне одеяло.
Много раз я пыталась понять, что означал этот сон. После всего, что я испытала в ту ночь, после стольких новых вещей и ярких впечатлений, после того, как меня вырвали из знакомой обстановки и оторвали от корней, – я предъявляла к себе слишком много обвинений. Детям вообще свойственно взваливать вину на себя, и я не могла себя простить. Но дело было не только в этом. Мама так часто говорила о Боге и ангелах, в детстве я постоянно слышала истории о них. С тех пор я всегда старалась верить в то, что в нашем мире есть место волшебству, что не все поддается логике и рациональному объяснению. Разве не чудо, что из всех детей, которых можно было усыновить, которые заслуживали это больше меня и которые пробыли в приюте намного дольше меня, именно мы с братом получили шанс на лучшую жизнь?
Но тогда мне еще только предстояло это понять.
В ту ночь я тихо молилась, пока снова не заснула. Я шептала молитву, и моя новая мама наверняка слышала ее, но мне было все равно. Она в любом случае ничего не поняла бы, а если бы и поняла, меня это не заботило. Я помолилась в последний раз и легла спать. Бог оставил меня, так почему я не должна его оставлять?
На другое утро я проснулась с таким чувством, будто что-то внутри меня сломалось. Сломлена была я сама. Мне казалось, что я уже испытала все, что только может испытать человек, – но я ошибалась. К счастью, тогда я еще не знала, что с эмоциональной точки зрения худшее – впереди.
Моя новая мама позвала меня к завтраку, и я спустилась в своей новой белой сорочке. Прошли первые сутки, и я все еще была жива. Чудом, но жива. Завтрак был очень вкусный. Лилианн приготовила овсянку. Сначала я недоверчиво посмотрела на нее: на вид она напоминала склизкую бледную жижу – до сих пор помню, как посмотрела на нее, как бы говоря: «Ты что, хочешь меня отравить?» Стуре с Патриком тоже сидели за столом, и Стуре уже съел свою порцию жижи, так что я решила, что она съедобна. Я добавила сахару и полила ее молоком. Еще на столе стояли сваренные вкрутую яйца, их я любила. Тут же была ветчина, сыр, нарезанные ломтиками огурцы и помидоры, джем, бананы и что-то в тюбике. Тюбик был синий со светловолосым мальчиком. Я видела, как Лилианн и Стуре выдавливали его содержимое на яйца. Лилианн спросила, не желаю ли я его, и я утвердительно кивнула. От еды я никогда не отказывалась. Лилианн сказала, что это копченая икра трески, и я выдавила капельку на кончик пальца и попробовала. Икра оказалась ужасной гадостью! Я выплюнула ее, схватила стакан воды, что стоял напротив, и сделала большой, жадный глоток. Лилианн и Стуре засмеялись, и про себя я тоже подумала, что это очень смешно. Попробовав все, что было на столе, и пальцем соскоблив с тарелки остатки овсянки, я так объелась, что даже живот разболелся. Но я решила, что это в любом случае хорошо, ведь никогда не знаешь, когда случится поесть в следующий раз.
Отставив тарелку, я вернулась к себе в комнату и переоделась в джинсы и футболку. Лилианн хотела, чтобы я приняла душ, но я отказалась – я и так была чистая, и душ мне был совершенно без надобности. Меня поражало то, как люди здесь тратят воду. Неужели все шведы принимают душ утром и вечером? Должно быть, воды здесь хоть отбавляй!
Одевшись, я отправилась в кабинет Лилианн и Стуре. Там на столе стоял глобус – он был синий, а если нажать кнопку, то включалась подсветка. Я позвала:
– Лилианн! – но тут же исправилась: – Мама! – она расстраивалась, что я не называю ее мамой, поэтому я стала звать Лилианн «мама», а Стуре – «папа».
Мне хотелось понять, как устроен глобус. Мама слегка повернула его и показала мне Южную Америку и Бразилию – и я прочла на глобусе «Бразилия». Потом она указала на Швецию, а затем – на голубой океан, разделявший Бразилию и Швецию, и произнесла шведское слово «вода», а потом – «água». Мысли в моей голове лихорадочно закружились. Я крутанула глобус и посмотрела на Бразилию, потом – обратно, на Швецию. Мама указала на Швецию и сказала, что сейчас мы здесь. Я смотрела на нее и думала: как же мы далеко! Потом посмотрела на маму. Она была выше меня, а папа – выше мамы. И дом, где мы жили, был очень большой. Я подумала обо всех домах в нашем районе: и как только они умещаются в Швеции – ведь на глобусе она такая маленькая! Потом я посмотрела на Бразилию, не понимая, как огромный Сан-Паулу мог влезть в эту крошечную кляксу. Тогда-то я и поняла, что страны огромны, а воды между ними – еще больше. А еще позже по-настоящему осознала, что я больше не в Бразилии, а в совершенно другой стране. От понимания, что я нахожусь немыслимо далеко от Бразилии и от своей настоящей матери, я разрыдалась. Мама поняла и обняла меня и не отпускала, пока я не успокоилась.
– Universo?[5]– спросила я. Мама непонимающе посмотрела на меня, и я повторила, на этот раз стараясь произносить четко, по слогам. – U-u-unive-erso? – Мама подошла к книжному шкафу, взяла с полки одну из книг и принялась листать. Дойдя до нужной страницы, она положила книгу на отцовский стол и показала мне картинку Вселенной. Картинка была очень красивая – никогда прежде я не видела ничего подобного, не считая, конечно, моего сна прошлой ночью. Тогда я в первый раз увидела Вселенную, и с тех пор мне не дает покоя вопрос: как я могла видеть во сне то, чего никогда не видела наяву? Мы с мамой долго сидели в кабинете и болтали – вернее, пытались общаться. В целом вышло гораздо лучше, чем я ожидала: нам каким-то образом удавалось понимать друг друга почти без слов. Мама указывала на разные предметы и называла их, а я повторяла за ней. Шведский казался мне таким странным! Слова звучали так, будто их произносили задом наперед, и повсюду были неопределенные артикли – en или ett. Их я и вовсе не понимала. Казалось, нет никакого логического объяснения, даже с точки зрения ритма, тому, какой артикль с каким словом должен употребляться. Я и по сей день иногда их путаю.
Зазвенел звонок, и я побежала открывать. В дверях стояла женщина с ребенком. Мама подошла и пригласила их войти. Это были наши соседи – мамина подруга Гунилла и ее дочь Лиза, та самая, у которой была «принцессовая» кровать. Мы прошли на кухню, и мама сделала всем кофе. Сидя за столом и разговаривая, мама с Гуниллой то и дело поглядывали на меня. Мы с Лизой сели на пол, и она вручила мне подарок. Открыв его, я увидела куклу со светлыми волосами по имени Барби. У нее было розовое платье, розовые туфельки и розовый купальник. Я поблагодарила Лизу, и мы стали играть. Я выучила несколько шведских слов, но мне все еще трудно было маневрировать между португальским и шведским. Я могла произнести фразу наполовину по-португальски, наполовину по-шведски – например: «Лиза, хочешь água?» – но в моей голове все это предложение было на шведском. В первые дни у нас было много гостей – все приходили поздравить маму с папой и посмотреть на их новых детей. Я часто слушала музыку: в Бразилии моя шведская мать Лилианн купила мне две кассеты моих любимых исполнителей – Шуши и New Kids on the Block. Когда приходили мамины друзья, я ставила Шушу. Я танцевала для них, и у меня были свои любимые песни, которые я ставила по нескольку раз. Мама и ее подруги смотрели, как я танцую, и аплодировали, когда песня заканчивалась. Потом я включала следующую и продолжала танцевать. В конце концов, бедным гостям так надоедали мои танцы, что маме приходилось просить меня выключить.
На новом месте я не чувствовала неуверенности и не боялась своих новых родителей. Но уверенность во мне шла от самого сердца. Я привезла с собой кусочек своей гордости, маленькую частичку своего мира и самой себя в эту новую реальность. Со мной был мой брат, о котором нужно было заботиться.