й душевной стране, среди этих великодушных людей. Поблагодарив хозяев, мы возвращаемся к машине.
Вот так день получился! Подойдя к машине, мы еще некоторое время стоим снаружи и разговариваем. В этот момент к нам подбегает мальчик с самодельным воздушным змеем. Я прошу Ривию спросить у него, можно ли мне попробовать. Вначале он настроен немного скептически, но в конце концов вручает мне веревку, к которой привязан его теперь уже парящий в воздухе змей. Я беру ее и бегу, испытывая невероятное ощущение: снова во мне проснулся ребенок, которому хочется поиграть… О нет, нет! Повсюду электрические провода, и змей запутывается в них. Я возвращаю раздосадованному мальчику веревку, к которой привязан запутавшийся змей, виновато улыбаюсь и протягиваю ему конфету. Мальчик снова счастлив, и кажется, что уже готов самостоятельно вызволить змея. Мне же приходится признать, что за минувшие годы я совершенно разучилась с ним управляться.
Из фавелы я уезжаю измотанная, но счастливая.
Важно не то, где ты живешь, а то, где родился. И ничего страшного, если ты чувствуешь, что у тебя – не один дом.
С мамой в городе ангелов
1990-е
Однажды – мне было тогда двенадцать – мама с папой позвали меня. Они были у себя в спальне, и что-то в папином голосе меня насторожило. Что я опять натворила?
Мама полулежала, полусидела на кровати, на связанном ею же розовом пледе. Отец сидел рядом, на краешке кровати, и держал ее за руку. Они пригласили меня войти и подойти поближе. Вид у мамы был грустный, но в то же время решительный – а мне-то она всегда казалась слабой. Мама была хрупкой женщиной, не то что я. Она всегда была доброй и понимающей. Отец был более решительным, жестким, и я чувствовала себя в основном «папиной дочкой». Он разрешал мне работать, когда нужно, – приходил на помощь и всегда относился ко мне как к сильной личности. Мама же всегда хотела, чтобы я оставалась ребенком, ее девочкой. Но как объяснить, что я не такая, как она, что то мягкое и нежное, что было во мне, все иссохло и от него почти ничего не осталось? Мы с ней были полными антиподами.
– Кристина, иди сюда, посиди с нами, – сказала мама.
Я поняла: что-то не то. Случилось что-то страшное. Внутри меня зародилось и расползлось по всему телу то липкое чувство, что столько раз охватывало меня в Бразилии. «Беги!» – кричало все внутри. – «Беги сейчас же из этой комнаты!» Я слышала, как родители говорили со мной, но не понимала их, провалившись в какой-то странный туман. Потом я услышала, как мама сказала «больна», и туман рассеялся. Она сказала «рак»? Рак печени? Тогда я мало что знала о болезнях, но знала, что рак убивает людей. Мама и папа все говорили, о том, как болезнь можно вылечить. Но я уже знала – чувствовала, – что грядет новая смерть.
Где бы я ни оказалась, смерть шла за мной по пятам. Но самое страшное: она забирала не меня, а всех, кто был рядом, – всех тех, кому я была небезразлична.
Не помню, что я им ответила, только помню, как выскочила из комнаты и бросилась вниз по ступеням, в подвал, где была моя комната. Не помню даже, закрыла ли я дверь аккуратно или громко хлопнула ей. Я бросилась на свою кровать и разрыдалась. Я была вне себя от злости. Невозможно описать, как болело мое сердце. Оказавшись одна в своей комнате, я громко сказала Богу, ангелам и самой себе: «Так нечестно! Она такая хорошая! Заберите лучше меня! Пожалуйста, пожалуйста, заберите меня! Не хочу, чтобы уходили все, кого я люблю!» Именно тогда я поняла, что люблю маму. Я так отчаянно старалась не привязаться к ней, отгородиться от нее. Столько раз я кричала ей, что она мне не настоящая мать, что она не имеет права указывать мне, что делать, но ее любовь непостижимым образом всегда побеждала. Я была ужасно разгневана. Зачем меня заставили привязаться к ней? Так мне будет гораздо тяжелее ее потерять. Все, кого я любила, либо умирали, либо оставляли меня одну в этом мире, которого я не понимала и который не понимал меня.
«Боже, пожалуйста, скажи, в чем я ошиблась, и я исправлю свою ошибку! Нечестно заставлять других страдать за то, что сделала я!» Но я знала: Бог меня не слышит, в глубине души я понимала, что мир устроен не так. Я снова услышала противный голосок у себя в голове – мой внутренний голос, – который шептал: «Ты знаешь, что ты сделала, и знаешь, за что тебя наказывают. Неужели ты и вправду думала, что можешь безнаказанно отнять человеческую жизнь?»
Я знала, что так и есть. Мне было грустно это осознавать, но я знала, что с этим ничего не поделаешь, я буду расплачиваться за тот поступок всю свою жизнь, и самобичевания недостаточно. Во мне поднималась такая жгучая волна гнева, что стало страшно. Она заполнила меня до краев и постепенно разрушала. Я чувствовала ее, но не знала, как с ней справиться. Поэтому в школе я стала улыбаться и смеяться больше прежнего и хорошо учиться. Я научилась манипулировать другими людьми, чтобы они видели не меня, а другого человека. Они видели счастливую маленькую девочку, которой в жизни внезапно очень повезло, и она за это благодарна.
Этому научила меня сама жизнь. Я начала делать это еще на улице, в приюте мои навыки улучшились, а в Швеции расцвели в полную силу. Я спрятала свое истинное «я» за высокой стеной. Я чувствовала: нужно уметь подстраиваться и сливаться с окружающей обстановкой. А манипулировать людьми было и вовсе легче легкого. Я знала, чего можно добиться при помощи одной только улыбки и ласкового слова. Теперь же я училась использовать слова как оружие. Но в то же время я манипулировала и самой собой и причиняла боль лишь самой себе. Мне хотелось влиться в среду, быть как все остальные дети. Но я была другой. Да и могло ли быть иначе? Они играли с пластмассовыми лошадками в пластмассовых конюшнях, ничего не зная о реальной жизни. Их любили, но они не понимали истинной ценности любви. Они не знали, какими жестокими могут быть люди, и ничего не знали о смерти. Они не знали, каково это – терять тех, кто тебя любит. Или каково жить с чужими людьми. Они не знали, что такое снова впустить в свое сердце людей, и каково это день за днем испытывать усталость, одиночество, страх, и каждую ночь молить Бога дать тебе сил – хотя ты знаешь, что он давно о тебе забыл.
Иногда на твоем пути встречаются люди, с которыми тебе суждено пробыть совсем недолго. Тяжелее всего смириться с этим и идти дальше. Но иногда именно это и нужно сделать.
Принять как данность, что отношения даются взаймы, и когда человека не станет, радоваться тому, что тебе выпала честь встретить его и познать его беззаветную любовь.
Может быть, все окончилось не так, как ожидалось, и не так, как хотелось. Или и вовсе кончилось, не успев начаться. Или раньше, чем вы успели попрощаться.
Первым и единственным фильмом, который мы с мамой посмотрели вместе в кинотеатре, был «Город ангелов». Это был 1998 год, и мама уже была очень больна. Я попросила ее сходить со мной, хотя отцу эта затея не понравилась. Для этого нужно было ехать из Виндельна в Умео – минут пятьдесят, – но мама понимала, что мне нужно какое-то общее воспоминание матери и дочери, что-то, о чем я буду помнить всю жизнь.
Мы забронировали билеты и поехали в Умео. Фильм шел в самом большом зале, и мы сидели в центре, чуть ближе к задним рядам. Картина повествовала о мужчине-ангеле, который полюбил земную женщину. Она врач, и тоже влюбляется в него, и в конце концов ангел решает отказаться от бессмертия ради нее. Они проводят вместе ночь, а потом она погибает в автомобильной аварии. Красивый и меланхоличный фильм, который стал для нас с мамой таким важным. В нем было все то, о чем мы никогда с ней не говорили: ангелы, любовь, но самое главное – смерть.
Помню, как во время просмотра из глаз моих то и дело текли слезы, и я пыталась украдкой смахнуть их, чтобы мама не заметила. Она тоже плакала. Мы видели слезы друг друга, но ничего не говорили. Я благодарна судьбе за эти сто сорок минут, проведенные вместе с мамой в кинотеатре Умео. Никогда мы с ней не понимали друг друга лучше, чем в тот момент. Эмоции – сильная штука. Порой они говорят лучше всяких слов. В одном только взгляде было столько любви и боли, столько страха и надежды, и каждая из нас понимала, что времени у нас осталось совсем немного. Кинозал был переполнен, но казалось, мы были там одни. Мне хотелось взять ее за руку – но я этого не сделала. Для меня это означало бы попрощаться – а ведь этот момент еще не наступил. Она прожила намного дольше, чем предрекали врачи, – наверное, из-за нас, своих детей. Может быть, даже благодаря одному Патрику – между ними всегда была прочная связь. Тот, кто утверждает, что кровь – не водица, и отношения в семье, чьи члены связаны кровными узами, крепче, чем в приемных, – просто ничего не понимает в любви. Мама боролась изо всех сил, стараясь продлить собственную жизнь, потому что боялась, что, если покинет нас, семья распадется.
Так и произошло: ее уход стал для нас огромной утратой, и нам с трудом удавалось сохранять отношения. Я думаю о ней каждый день, и почти всегда ношу что-то из ее вещей – какую-нибудь драгоценность, предмет одежды или пояс. Так я чувствую ее присутствие.
Хотя мама до последнего боролась и не хотела нас покидать, это все равно случилось, и случилось слишком скоро. Ей было всего пятьдесят, и она заслуживала лучшей доли. Я рада, что она успела увидеть, как важна ее любовь для Патрика, и что ей все-таки удалось пробить брешь в моей защите. Я рада, что раскрылась навстречу ее любви, и знаю: перед смертью она чувствовала, как сильно я ее люблю. Мы – Патрик, отец и я – после ее ухода так и не смогли жить, как прежде. Наша жизнь круто изменилась, и боль от ее утраты разбила наши сердца, ввергнув в пучину горя.
Лишь теперь, повзрослев, я понимаю, что значит мать для семьи и что для меня означала мамина любовь. Когда-то она казалась мне слабой, но теперь понимаю, какой сильной она была на самом деле. Только оставшись наедине с собой, она могла поплакать от бессилия перед болезнью и от осознания, что смерть подступает все ближе, и скоро ей придется оставить нас. Но в присутствии семьи и других людей она вела себя так, будто все было как прежде, так, словно жизнь текла в привычном русле. Даже когда она потеряла все волосы и, стоя перед зеркалом в ванной, видела, как от ее женственности ничего не осталось, – даже тогда она не сломалась. Проходя мимо ванной на кухню, я видела, как по ее щеке скатилась лишь одинокая слезинка. Она тут же смахнула ее, надела парик и отправилась на кухню. Мама была невероятной женщиной и каждый день служила мне примером. У нее я научилась, что доброта и мягкость – признаки не слабости, а силы. Она боролась с болезнью четыре года. Когда врачи сказали, что жить ей осталось в лучшем случае год, она сумела продержаться четыре. Видя, как она сражается с раком и отчаянно борется за то, чтобы подольше пожить и побыть со своими детьми, я поняла ее истинную силу. Пройдя вместе с ней через бесконечные сеансы химиотерапии, я увидела, сколько в ней жизненной энергии. Несмотря на изнуряющие и изматывающие процедуры, она все еще говорила о будущем и о своих надеждах.