Нам не дано понять свою силу до тех пор, пока жизнь не подвергнет нас испытаниям. И уж точно, только пройдя вместе с другим человеком его путь, можно узнать, сколько он способен вынести.
Прощаться всегда тяжело, а для нас с мамой это было просто невыносимо. Как сказать человеку, что надеешься снова увидеться, что вы снова встретитесь в другом мире? Есть ли вообще этот другой мир? Как выразить свою любовь на пороге смерти, когда в каждой эмоции словно сквозит прощание? Каждый день этот сгусток невысказанных тяжелых и болезненных эмоций все сильнее разрастался в моей груди. Я была совершенно потеряна, но мы об этом не говорили. Никто в семье не говорил о неизбежном. Мы жили одним днем, чувствовали и скорбели, но не говорили.
Я знала, что роковой час приближается, но не хотела с этим мириться. Я предпочитала делать вид, что время еще есть. Я думала о том, что ты еще сошьешь мне розовое платье для выпускного бала, как мы решили, когда мне было десять. Я хотела вместе поехать в Лондон, как мы мечтали, когда я стала старше. Мне хотелось, чтобы ты все еще была со мной и подсказала, что делать, когда все вокруг погрузилось во мрак, когда парень, который мне нравился, разбил мне сердце, когда в школе приходилось особенно тяжело и я нуждалась в любви.
Как попрощаться с будущим, о котором мы так мечтали и которое вместе планировали? Как попрощаться, не причиняя боли другому человеку? Это все равно, что сказать: «Пока ты жив, но скоро тебя не станет, и нет больше никакой надежды». Как я могла попрощаться, если не хотела лишать тебя этой надежды? Пока ты дышала, мы могли сделать вид, что надежда еще есть.
Я сидела на краешке маминой постели в больнице университета Умео. У нее была отдельная палата. Отец с Патриком вышли, чтобы мы могли немного побыть наедине. В палате было тихо – невысказанные слова, словно грозовая туча, висели над нами, и на душе было тоскливо. Я сидела ссутулившись и отчаянно старалась не смотреть маме в глаза, но чувствовала ее взгляд на своем лице. Тогда я сделала глубокий вдох и посмотрела на нее. Она грустно улыбнулась, и тяжелый комок еще сильнее сдавил мою грудь. Я снова сделала глубокий вдох и натянуто улыбнулась, спросив, не нужно ли ей чего-нибудь, может быть, что-нибудь принести? Мама ответила, что все хорошо.
Хорошо? Ничего тут не было хорошего, но я промолчала. Она спросила, как у меня дела, и я сказала: «Хорошо». Тогда мама спросила, нравится ли мне золотой браслет, который она подарила на мой четырнадцатый день рождения. Я ответила, что очень. Мама пообещала, что когда мне будет восемнадцать, я получу такую же цепочку. Это украшение принадлежало ее матери. Думаю, таким образом мама как бы прощалась со мной и пыталась сказать, что всегда будет рядом. Я сидела рядом, не выпуская ее руки. Помню, как мне хотелось что-нибудь сказать, сказать, что я люблю ее, попрощаться. Чувство паники во мне становилось все сильнее. Папа с Патриком вот-вот должны были вернуться. И я сделала то, что получается у меня хуже всего на свете: спела ей песню. Это была единственная песня, что пришла мне в голову, и я жутко фальшивила. Я старалась сдержать слезы и сделать так, чтобы голос не дрожал.
Потом мы еще немного посидели в тишине, и эти несколько секунд показались мне вечностью. Я сидела, уставившись в пол, а мама смотрела на меня. Она сжала мою руку, чтобы я посмотрела на нее. Я прогнала навернувшиеся слезы, наши взгляды встретились, и мама сказала: «Кристина, позаботься о Патрике и о папе».
Взглянув на нее, я поняла, что она хотела взять с меня обещание. Мне больно было произнести эти слова. Восемь лет назад моя биологическая мать, стоя у ворот приюта, кричала, чтобы я заботилась о Патрике, что бы ни случилось. И вот прошло восемь лет, и моя приемная мать просит меня о том же. Я словно оказалась в ловушке. Это было обещание на всю жизнь, и я была не уверена, что мне хватит сил его выполнить. Я не знала, выдержу ли. Но разве могла я в тот момент ответить эгоистичное «нет» или что-то вроде «сделаю все возможное, но ничего не обещаю»?
И я сказала то, что обычно говорят в таких ситуациях, то, что дало бы ей хоть маленькую надежду, что с теми, кого она любит и кого вынуждена покинуть, все будет хорошо.
– Не волнуйся, мам. Я позабочусь о них. С Патриком все будет хорошо.
Я знала, что больше всего она переживала за Патрика – ему ведь было всего восемь, и он вот-вот потеряет свою мать. Я беспокоилась за него, за себя, за отца и за нашу дальнейшую семейную жизнь. В такие моменты понимаешь, на ком действительно держится семья – в нашем доме мама была тем связующим звеном. Она, как никто, умела всех понять и была проводником между нами.
В этот момент вошли отец с Патриком. Отец что-то говорил, но тут же переключил свое внимание на маму; мама в последний раз взглянула на меня, чтобы придать сил, и улыбнулась, как бы говоря: она знает, что я позабочусь об отце и о Патрике. Мы молча попрощались друг с другом, так и не сказав, как мы друг друга любим. Они стали разговаривать, а я подошла к окну и посмотрела на улицу. День был солнечный, а я смотрела на небо, не видя ничего перед глазами. За моей спиной лежала моя умирающая мать – кожа у нее была желтая, потому что больная печень больше не в состоянии была выводить токсины. Она была ужасно худой. Смерть давит на тебя непосильным грузом – ты вроде бы еще жив, но предпочел бы умереть. Именно смерть регулярно напоминает нам о том, что жизнь нельзя воспринимать как данность. Жизнь же, в свою очередь, не дает нам забыть, что не всегда можно получить то, что хочется. Смерть всегда рядом. Моя биологическая мать Петронилия, моя приемная мать Лилианн и Камили совместными усилиями дали мне столько тепла, чтобы мне хватило сил сжать зубы и идти вперед, не останавливаясь, даже когда все вокруг погрузилось во мрак. Судьба непостоянна и переменчива: сегодня она дает тебе лишь объедки из мусорной корзины в грязном переулке Сан-Паулу, а завтра – обед из пяти блюд в ресторане Стокгольма, прекрасной столицы Швеции.
Моя биологическая мать до последнего заботилась обо мне и моем брате – я ни секунды в этом не сомневаюсь. Моя приемная мать, в свою очередь, научила меня тому, что даже в моменты боли есть место любви. Камили подарила мне невероятную дружбу. Две обычные женщины и одна девочка навсегда изменили мою жизнь. Думаю, мы часто недооцениваем то, как много значим для других людей, не понимая в полной мере, как много можем для них сделать. Главное – это то, на что ты способен за отмеренное тебе время. Часто мы помним не то, что получили, а чувства, которые испытывали в тот момент. За свою жизнь я получила множество дорогих подарков и была счастлива, но ничто не затмит тот момент, когда моя биологическая мать принесла мне коробку конфет «Бон-О-Бон», когда в приюте мне было грустно и одиноко. Как ничто не затмит тех эмоций, что я испытала, когда моя приемная мать подарила мне книгу Хелен Эксли «Самой лучшей дочери» или когда мы сидели рядышком в кинотеатре.
Любовь нельзя ни купить, ни подделать, ни вызвать по щелчку пальцев. Это дар, который мы сами вручаем или получаем. Это беззаветное чувство, которое, может быть, и не свернет горы, но способно на гораздо большее: спасти жизнь.
Mamãe Петронилия
2015 г.
Удивительно, как можно потерять что-то, а потом снова это обрести. В одном все люди похожи: никто не знает, что его ждет. С самого рождения мы становимся участниками того, что я называю «лотерея жизни». Меня вырвали из рук моей биологической матери в возрасте восьми лет; потом у меня появилась приемная мать, которая умерла от рака; и вот, когда мне исполнилось уже тридцать два, я собираюсь снова встретиться со своей биологической матерью. Я и сама не знаю, как описать то, что я в этот момент чувствую. Я рада снова увидеться с ней, спустя двадцать четыре года, но в то же время мне страшно. А если при встрече я не почувствую родства с ней? Столько всего произошло со мной за эти годы – и с ней, разумеется, тоже. Что если мы ничего друг к другу не почувствуем? Что если тот образ героя, что жил в моей голове, померкнет? Что тогда станет с историей моего детства? А с моими воспоминаниями?
Мы с Ривией стоим рядом с припаркованной арендованной машиной. Мы приехали в БелуОризонти – часа два с половиной на самолете от Сан-Паулу, в глубь страны, и еще шесть часов от Диамантины, где я родилась. Там теперь и живет моя mamãe с сестрой, моей тетей Виторией.
Брайан упомянул лишь, что мама больна и дела у нее не очень хорошо. Я и сама не хотела больше ничего слушать, чтобы не делать преждевременных выводов и узнать о маминой болезни от ее родных. И вот я здесь, охваченная одновременно волнением и страхом. Мы оставляем машину и спускаемся с невысокого холма, по протоптанной дорожке, метрах в пятидесяти от того места, где живет mamãe. Крепко сжимая руку Ривии, я вдруг вижу, как у дома, к которому мы идем, три пожилых женщины, открыв ворота, выходят на тротуар.
Удивительно устроен наш мозг. Так странно, когда лицо, которое ты не видел двадцать четыре года и уже совсем забыл, внезапно предстает перед тобой. Я смотрю на этих трех женщин и безошибочно узнаю свою мать. Не менее странно устроено и тело: безо всякой команды от мозга оно само направляется к mamãe. Я вижу ее улыбку и немедленно узнаю: точно так же она улыбалась и когда я была маленькой. Я смотрю в ее глаза и вижу в них любовь и тепло. Я слышу ее голос и узнаю его, хотя и не понимаю, что она говорит. Мы обнимаемся, и я чувствую, как глаза наполняются слезами, но сдерживаюсь. Как странно, что человек способен настолько себя контролировать, когда произошло столько всего, что не поддается контролю. Я отступаю назад, чтобы поприветствовать двух других женщин – маминых сестер, Виторию и Эльзу. В лице Витории мне чудится что-то знакомое – должно быть, это она была вместе с мамой, когда мне прокалывали уши. Мы обнимаемся, и они, похоже, искренне рады меня видеть. Снова и снова я слышу свое имя – Криштиана. Здесь я Криштиана, и никак иначе. Это так странно, но в то же время приятно.