Я уже поняла: у человека можно отнять все, но пока ты идешь вперед, не останавливаясь, все возможно. И одна из женщин, научивших меня этому, сейчас стоит передо мной и говорит со мной, словно время остановилось. Я называю ее mamãe, и страх, что при этом мне станет неловко, испаряется сам собой.
Вернувшись в отель в этот вечер, я ищу в интернете информацию о маминой болезни – сама я не так много знаю о шизофрении. Знаю лишь, что это какая-то форма душевного расстройства, при которой человек видит реальность иначе, чем остальные, и обычно этим страдают всю жизнь. Из интернета я узнаю, что она формируется при сочетании наследственных и внешних факторов. Есть генетическая склонность, из-за которой вероятность формирования этого расстройства увеличивается при подверженности стрессу или тяжелых жизненных обстоятельствах. Применительно к маме это еще мягко сказано. Кто бы не сошел с ума, если бы ему каждый день приходилось бороться за выживание на всех возможных уровнях?
Все последующие дни я активно общаюсь с матерью и своей семьей. В какой-то момент она спрашивает, вижу ли я отца, Бога или Иисуса. Мой ответ – нет – кажется, немного расстроил ее, но она замечает, что, возможно, когда-нибудь я их увижу. Я же про себя надеюсь, что этого никогда не произойдет. Я вспоминаю то время, когда мы с мамой сидели в нашей пещерке и любовались красотой Диамантины – когда она рассказывала мне о Боге и Иисусе, были ли уже тогда эти визиты из другого мира? Я немного побаивалась этого момента – боялась, что мне будет неловко слушать, как моя собственная мать отправляется в другой мир, а точнее – гости из другого мира приходят к ней, и она разговаривает с теми, кого не может видеть никто другой. Но в этот момент я не чувствую никакой неловкости, а воспринимаю происходящее как сказку из детства. Mamãe говорит, что видит моего отца Бето, Бога и Иисуса. Похоже, она рада их визиту, и я почему-то тоже счастлива. Она много смеется, а я поражаюсь тому, что после всего, что ей пришлось испытать, она все еще не разучилась это делать. Я думаю о том, что она сказала мне в тот день, когда мы впервые встретились спустя двадцать четыре года – что после всего, через что она прошла, вышибить из нее слезу не так-то просто. При этом воспоминании сердце у меня сжимается, и я думаю о тех ударах судьбы, что она приняла, когда я была маленькой. Тогда ей пришлось несладко. Я чувствую, как глаза начинает жечь.
Мама не просто сказала мне нужные слова и дала силу, чтобы идти вперед – она сама никогда не изменяла своему совету: никогда не останавливайся. И я благодарна за то, что мы обе упорно шли вперед, и наконец, пройдя такой долгий путь, снова встретились.
По вечерам, когда мы возвращаемся поздно, я не сразу засыпаю, а сворачиваюсь под одеялом и думаю о маме. Мне грустно оттого, что она больна, что никто не позаботился о ней и не помог, когда она попала в беду. Грустно оттого, что службы социальной защиты, существующие в Швеции и других странах, в Бразилии отсутствуют. Но когда я начинаю плакать – это слезы искренней благодарности. Подумать только, какими важными могут быть всего три слова: никогда не останавливайся. И еще я думаю о другой моей маме, Лилианн, и о том, как бы мне хотелось разделить этот момент с ней. Уверена: обе мои матери прониклись бы друг к другу симпатией и уважением. В своем воображении я представляю, как мы сидим в нашей пещерке – Лилианн, Петронилия и я. Моя шведская мама Лилианн в своей модной одежде, мама Петронилия сплетает пальмовые ветви – и обе они в унисон кричат мне, чтобы я была осторожна и не свалилась, лазая по деревьям.
Заново научиться дышать
1999 г.
После смерти своей приемной матери я всеми силами старалась запретить себе чувствовать. Внутри меня роилось столько эмоций – новых, старых, пугающих чувств. Столько всего изменилось, и при этом не было ничего нового. Я была полностью опустошена.
Однажды, вскоре после похорон моей шведской мамы Лилианн, я сидела одна в своей комнате в Виндельне, уставившись в темноту. Уже перевалило за полночь, а я не могла уснуть. Казалось, на сердце у меня лежит непосильная ноша, и каждый вдох давался с трудом. А потом внезапно я ощутила покой и физически почувствовала тепло и безопасность, исходившие из этой тьмы, и затихла.
С того момента я стала пытаться взять себя в руки и научиться управлять своей болью. Когда никто не видел, я садилась в уголок и пыталась заново научиться нормально дышать. Но даже это простое действие давалось мне с трудом. Я запиралась в одном из рекреационных помещений школы и пыталась вспомнить, как дышит нормальный человек, которому не приходится хватать воздух через трубку. Иногда я смотрела на себя в зеркало и думала – и повторяла про себя, – что все будет хорошо и я со всем справлюсь. Продолжая смотреть на свое отражение, я повторяла громче: «Я справлюсь». Затем я открывала дверь, выходила в коридор и улыбалась первому встречному или просто знакомому, словно говоря этой улыбкой, что все хорошо. О помощи я просила редко.
Разумеется, этого было мало, и постепенно я это поняла. Без посторонней помощи я увязну в этой пучине, и тогда мне уже никто не сможет помочь. Тогда бесполезно будет делать искусственное дыхание – если я утону, то умру. Осознание того, что от утопления меня может спасти обычная соломинка, невероятно пугало. Когда кажется, что все вокруг распадается на куски и летит ко всем чертям, ощущение паники внутри только нарастает. Я начала понимать, какой силой обладают эмоции и как трудно они поддаются рациональному контролю. Боль, печаль, гнев, ненависть, растерянность, тревога, горечь, утрата, одиночество, чувство вины, разочарование, страх и чувство долга – все они могут ввергнуть в эмоциональный хаос, если дать им волю и позволить завладеть собой.
Все мы в чем-то похожи и при этом совершенно разные.
Если количество боли хоть немного превышает привычное, боль умножается на чувство вины и вместе они приводят к одиночеству.
Мы возводим вокруг себя высокие стены защиты, такие толстые, что разуму сквозь них ни за что не пробиться. Но разум делает то, что у него лучше всего получается: ищет способ обойти эти стены, перелезть через них или сделать подкоп.
Фундамент моих стен был заложен еще в трущобах и на улицах Бразилии. Этим фундаментом стали страх, чувство утраты и несправедливости, и много других отрицательных эмоций. Но благодаря упорству моей приемной матери, ее любви и желанию творить добро я получила второй шанс. Теперь же ее не стало. Большую часть жизни меня преследовал страх, боязнь всего на свете – это последствия шаткого фундамента, заложенного в детстве. Я была вынуждена окружить себя защитной стеной – а разум все кружил и кружил, пытаясь через нее пробиться.
В довершение всего
Диамантина, 2015 г.
Мы вернулись в пещеры – mamãe, Ривия и я. Ориентир, по которому я, заблудившись, находила их в детстве, все еще на месте. Я сижу над входом в пещеру, свесив ноги, и смотрю на этот ориентир – это крутая белая скала метров двадцать в высоту. Повернувшись, я смотрю прямо перед собой и вижу знакомый пейзаж – поросшие зеленью горы Диамантины, простирающиеся покуда хватает глаз, и теряющиеся за облаками, пушистыми, как сахарная вата, плывущими по ярко-синему небу. Я слышу, как внизу, в пещере, мама с Ривией о чем-то болтают. Вдыхаю теплый воздух – чистый, не то что в Сан-Паулу. Слышу стрекот сверчков. Кажется, вокруг их несколько тысяч – настоящий симфонический оркестр! Я не ожидала, что пещеры окажутся такими маленькими. Все осталось прежним, но я чувствую себя здесь великаном. Когда-то мы с мамой сидели здесь вместе, и она рассказывала мне сказки.
Я прислушиваюсь к их с Ривией беседе. Mamãe говорит медленно, словно каждый вдох дается ей с трудом. Голос у нее немного дрожит, и по тому, как с ней разговаривает Ривия, я понимаю, что она ушла в свой мир или, наоборот, какой-нибудь гость из ее мира пришел ее навестить. Я слышу, как мама произносит имя моего отца – Бето. Я его совсем не помню. Я пытаюсь хоть что-то почувствовать к этому человеку, с которым у нас общее ДНК – но, похоже, это единственное, что нас связывает. Как можно скучать по тому, кого не помнишь? Единственное воспоминание о нем – это то, что его никогда не было рядом. Но я никогда не сердилась на него за это. Трудно злиться на того, кого не знал, или грустить по нему. А после того, как мама сказала, что его убили, я даже рада, что никогда не злилась на него. Было бы несправедливо сердиться на человека за то, что его не было рядом, если это было попросту невозможно. Смерть – вполне уважительная причина отсутствия. Но мне даже неинтересно, каким он был. Я никогда не спрашивала маму о нем и знаю лишь то, что она рассказала мне сама. Может быть, когда-нибудь мои чувства к нему изменятся, но пока мне довольно и тех сведений и представлений о нем, что у меня уже есть.
Моя бабушка родила двадцать или двадцать одного ребенка. Мой дедушка покончил жизнь самоубийством. Моя мама выпрыгнула из окна, спасаясь от брата. Моего отца убили. Один из моих братьев умер, и никто не знает, что стало со вторым, и в довершение ко всему – у моей мамы шизофрения. На сегодня информации для переваривания более чем достаточно.
Сидя на краю пещеры, свесив ноги и созерцая красоты Диамантины, я делаю глубокий вдох. Я пытаюсь медитировать. Как бы мне хотелось взять всю эту красоту и увезти с собой, в Швецию. Но медитировать не получается.
За эти годы я испробовала множество способов поиска внутреннего покоя – но до сих пор для меня загадка, как людям это удается.
Мой мозг всегда лихорадочно работает. Я пробовала даже заниматься йогой, но когда я, сидя на краю этой пещеры и принимая самые разные позы, пытаюсь заставить себя забыть об окружающем мире, то только еще больше думаю о нем. И все же здесь, на лоне природы, глядя на всю эту красоту, я думаю, что, может быть, на этот раз у меня получится.