В одном я уверена: жизнь этой удивительной женщины по имени Петронилия была совсем нелегкой. Ей приходилось терпеть физическую и психологическую жестокость. Я точно знаю, что ее мечтам так и не суждено было сбыться – на это у нее не было ни малейшего шанса. Я точно знаю, что она чувствовала, смеялась и плакала, как и любой человек. И еще я знаю, что она любила своих детей. Она делала все, что было в ее силах, чтобы заботиться о нас, и никто не восхищается ей больше, чем я. Родителей не выбирают. Чьи-то родители любят своих детей больше всего на свете и пытаются защитить. Кому-то повезло меньше – их родители издеваются над ними, бьют их и, может быть, предпочли бы, чтобы их и вовсе не было. Мне повезло родиться у такой матери, как Петронилия. Она не могла дать мне материальных благ, у нее не было дома, и она не всегда могла добыть еду, но она подарила мне лучшее, что только может дать человек, – свою любовь. Она умела слушать и всегда находила для меня время.
Иногда кажется, будто бы ты попал в кино или оказался в другом мире, полном волшебства и чудес. Таким было для меня время, проведенное в пещерах. Разумеется, было нелегко, но тогда я и представить себе не могла, насколько может быть хуже.
Чемоданы собраны
Умео, Швеция, весна 2015 г.
Билет забронирован: я лечу в Сан-Паулу. Теперь я гораздо старше, чем была, когда расставалась с ним, и я понятия не имею, что меня сейчас ждет. К счастью, Ривия – еще одна «бразильская шведка», с которой я недавно подружилась, – предложила свою поддержку и услуги переводчика. Ривия уехала из Бразилии в Швецию вместе с матерью, когда ей было одиннадцать, и я чувствую в ней родственную душу. Она – самая настоящая амазонка: родилась в штате Амазонас, на северо-западе Бразилии, и именно такой человек, как она, мне сейчас нужен. Сама я понятия не имею, во что ввязалась. Нам предстоит лететь из Стокгольма в Лондон, где пересядем на рейс до Сан-Паулу. Путь дальний. Я звоню Ривии, и мы обсуждаем бронь гостиницы и прочие подробности поездки. Она работает в Стокгольме и уверяет меня, что с бронью все в порядке. В Умео она будет за несколько дней до вылета. Мы не так давно знакомы, но вот-вот отправимся вместе в самое настоящее приключение. Как и я, она не представляет, что нас ждет.
Я еще не знаю, смогу ли найти мою мать, пещеры или приют, где я жила до того, как меня удочерили. Я изо всех сил стараюсь на это надеяться, но в то же время испытываю странное чувство, очень похожее на страх.
Я сообщаю нескольким друзьям, что все готово: я возвращаюсь в Бразилию. Друзья – это моя вторая семья, без них я никогда бы не решилась на подобное. Потом звоню Эмме, и мы решаем собраться все вместе перед отъездом. Мы долго болтаем и решаем создать виртуальную группу для друзей детства, где мы могли бы общаться, пока я буду в отъезде. Потом пишу своему младшему брату Патрику. Наконец, плюхаюсь на диван перед компьютером и телефоном. Телефон молчит, а я пытаюсь переварить эту мысль: меньше чем через пару недель я лечу обратно в Бразилию.
В пятницу вечером я встречаюсь с друзьями в баре «Рекс» в Умео. Я преисполнена чувствами спокойствия и радости и наслаждаюсь вкусным ужином с четырьмя чудесными людьми, которых я знаю практически с первого дня моего переезда в Швецию. Уровень эндорфинов в организме растет, и меня медленно, но неумолимо охватывает эйфория.
Первые пару часов мы говорим о работе и делимся друг с другом новостями за тот период, что мы не виделись. Смеемся, утешаем друг друга, обмениваемся советами, в общем, оказываем друг другу поддержку. Многие воспринимают подобные вечера как само собой разумеющееся или же называют их «ежедневной роскошью», но для меня это роскошь всей жизни. Что бы ни случилось, мы всегда готовы прийти друг другу на помощь, и эта связь для меня очень важна. Я перебиваю беседу, чтобы сказать им, как я их люблю. Они умолкают и смотрят на меня, слегка удивленно.
– Ой, Кики, в тебе говорит вино, – замечает Лина.
И мы смеемся. Я вспоминаю свою самую первую подругу, Камили. Вот если бы она сейчас была с нами! Я скучаю по ней и мысленно шлю ей привет, а затем возвращаюсь в настоящее. Прошло уже две недели, и завтра мы с Ривией улетаем. Я смотрю на огромный чемодан, стоящий на коричневом коврике в коридоре.
«Это безумие! – говорю я себе. – Кики, ты едешь туда всего на пару недель, а вещей набрала на пару месяцев!» Чемодан просто огромен. Я перебираю платья, шорты, топы и туфли, но вместо того, чтобы что-то выложить, умудряюсь добавить еще вещей. Я понимаю, что переусердствовала.
Целых три платья – а ведь на самом деле я лечу, чтобы увидеть мать впервые за двадцать четыре года. Если, конечно, мне удастся ее найти. Одного платья будет достаточно.
Во мне бушует водоворот эмоций и мыслей, и я не в силах контролировать то, что вот-вот произойдет. Я стараюсь убедить себя, что если мы найдем маму, ей будет все равно, во что я одета. Мне точно будет все равно. И все же платья остаются в чемодане, как и все остальное.
Я достаю большой розовый фотоальбом, который сделала моя подруга детства Майя в подарок мне и моей бразильской семье, если я ее найду. Этот альбом волшебный; она вклеила туда пару сотен фотографий из нашего детства и юности, групповые фото с друзьями, снимки ее семьи, сына Гарри и моей прелестной крестницы Греты. Словами не описать, что для меня означает то, что она нашла для этого время. Мы с Майей выросли в одном квартале. Она была моей самой первой подругой в Швеции, и с годами наша дружба только крепнет. Я кладу альбом в чемодан и застегиваю его. Потом снова смотрю на чемодан и качаю головой. Иду спать – завтра рано вставать. Но не успеваю я сомкнуть глаз, как наступает утро. Достав ручку и бумагу, я пишу записку Анне-Карин, которой оставляю свою квартиру на время отъезда. Бросаю взгляд на часы и вижу, что до вылета осталось пятьдесят минут. Если бы я жила где-то в другом месте, не в маленьком Умео на севере Швеции, я бы запаниковала, но от центра города до аэропорта – всего пять минут, так что ничего страшного. На всякий случай я звоню Ривии, чтобы убедиться, что она уже в пути и вот-вот заедет за мной. Но нет. «Типичная бразильянка – вечно опаздывает!» – думаю я вначале, но потом понимаю, что мы обе перепутали, кто за кем заезжает, и мне становится смешно. Через несколько минут она подъезжает к моему дому. Я запираю входную дверь и качу чемодан – слишком тяжелый! – через три лестничных пролета. В этот момент я готова вернуться в дом и выложить половину вещей, но уже поздно.
Когда я выхожу из дома, Ривия уже ждет меня за рулем своего модного маленького «Фольксвагена». При виде моего чемодана она приподнимает бровь – во взгляде сквозит неуверенность в том, что он влезет в ее машинку. Мы открываем багажник и понимаем, что впихнуть его туда будет нелегко. Наконец, кое-как справившись, мы садимся в машину и едем в аэропорт. Спустя сорок минут мы взлетаем, и я вдруг думаю: наверное, стоило положить парашют…
Мир, где негде укрыться
Сан-Паулу, Бразилия, конец 1980-х
Мои шведские друзья и люди, слушающие мои выступления, часто спрашивают меня, как вышло, что моя мама решила жить в пещере. Иногда я пускаюсь в долгие объяснения, а иногда просто задаю вопрос и сама на него отвечаю:
«Что может быть опаснее ядовитых змей и насекомых?» «Люди».
Мне доподлинно не известно, какие мотивы двигали моей матерью, но я могу догадаться. Фавелы и улицы были не лучшей альтернативой. Одно из моих первых воспоминаний, когда мы с матерью уже жили на улицах Сан-Паулу, связано с той ночью, когда мы говорили с ней о жизни. Я задавала кучу вопросов, а мама терпеливо на них отвечала. Помню, как спросила ее, почему жизнь порой бывает так трудна. Мама ответила просто, не задумываясь:
– Криштиана, в жизни есть вещи гораздо страшнее, чем борьба за выживание.
Когда я спросила, что она имеет в виду, мама объяснила: если ты можешь радоваться и грустить, значит, ты живой, даже если бывает больно и ты утратил веру и волю двигаться вперед. Но идти по жизни, как призрак, когда тело твое живо, но душа мертва, и от тебя осталась лишь сухая оболочка, – гораздо страшнее.
Тогда я не до конца поняла ее мысль, но вскоре до меня дошло. Мама увидела, что я все еще размышляю над ее ответом:
– Мы можем только молиться Господу, чтобы эти призраки обрели лучший мир.
Мы сидели на какой-то коробке, которая позже должна была стать нашей постелью. Коробка лежала у въезда в туннель. Длинная его сторона была открыта, за ней простиралась улица. На другой стороне дороги стояла желтая телефонная будка – в Бразилии они часто представляют собой стойку с телефоном, а сверху – купол, похожий на зонт. Мне он напоминал апельсин. Я знала, что эта штука называется «телефон», но еще не представляла, для чего он нужен. Потом опять стала спрашивать: «А зачем звонить?», «А как звонить?», «Почему нельзя просто поговорить, вот как мы сейчас разговариваем?» Мама терпеливо отвечала на мои вопросы, хотя, наверное, была совершенно измотана.
– Мам, а у Бога есть телефон?
– Не думаю, солнышко. А если бы был, о чем бы ты хотела с Ним поговорить?
– Я бы спросила, почему одни дети белые, другие черные, третьи – коричневые. Ведь на свете столько цветов – так почему не наделать зеленых или красных детей?
– Это хороший вопрос. Надо как-нибудь попробовать позвонить Богу, – она улыбнулась и чмокнула меня в щеку. – Ты просто знай, обезьянка, что у тебя – самый красивый цвет.
– Но, мама, я же цвета какашки! – возразила я.
– Чепуха! Ты – цвета шоколадки, а шоколад – сладкий и вкусный, совсем как ты. Смотри, как бы я тебя не съела! – с этими словами она притворилась, что ест меня, и я захихикала: было щекотно. Я завизжала, чтобы она меня отпустила, но она продолжила притворно поедать мои руки, ноги, щеки и пальцы. – Какашка… А ты знала, что у тебя ореховый вкус? Так что скажешь – звоним Богу?