Я стоял, молча выслушивая хлесткие слова, стискивая челюсти. Едва сдерживаясь, чтобы не объяснить этой самоуверенной змее, насколько она не права.
Да она меня вообще не знает! И о моей жизни даже мизерного представления не имеет! А все туда же – не ценю. Ценю я все! Родители для меня – святое! Я даже в переходный свой возраст редко с ними ругался, а сейчас – тем более. И для друзей я готов на все! И девушки… по крайней мере, я никогда никого не обманывал и ничего не обещал!
Только с одним я готов согласиться – в ее жизнь я точно не вписываюсь. И никогда не мог даже в страшном сне представить, что в какой-то момент буду больше всего хотеть в нее вписаться…
Последняя мысль отрезвила, заставляя отступить захлестывающее раздражение.
– Хорошо, – выдавил я, – пусть так. А ты сможешь, вся такая честная и правильная, сейчас просто выгнать и забыть обо мне? Сможешь?
В комнате воздух раскалился, как в жерле вулкана. Мне даже казалось, что еще немного, и вся эта горячая масса начнет просачиваться под закрытые двери, белыми густыми клубами пара заполняя холл.
Кобра молчала, снова отвернувшись от меня к окну. Но это молчание внушало надежду, что она не такой уж кремень, каким хочет казаться.
– Давай так, – примирительно заговорил я, – согласен, я сильно накосячил. Поэтому должен загладить свою вину. Согласна?
Девушка нахмурилась, вглядываясь в мое лицо. Я постарался изобразить вселенское сожаление.
– Только не говори, что хочешь предложить денег, – издевательски хмыкнула она, а я окончательно распрощался с актерской карьерой.
– Нет, – усмехнулся в ответ, – я уже понял, что ты гордая и неподкупная.
В глазах Лазутиной впервые за весь разговор вспыхнула искра интереса. Я чуть приободрился.
– В качестве воспитательного момента предлагаю тебе желание. Еще одно. Любое, какое придет тебе в голову. Хоть старушек целый день через дорогу переводить, хоть мести тротуар и отдавать зарплату на благотворительность. Накажешь меня с пользой, так сказать, – озвучил я свою идею, стараясь отогнать настойчивые сомнения, которые шли за руку с опасением. Было откровенно страшно от того, чем может обернуться такой расклад. Но другого выхода я не видел.
Лазутина молчала так долго, что у меня успели затечь руки, и я их с удовольствием выпрямил, чувствуя, как горячая кровь приливает к ладоням. Стараясь не думать о неудаче, я тихо отсчитывал секунды, ожидая вердикта. Все равно нам никуда не деться друг от друга. Я не стану молча и тихо ждать конца.
– Хорошо, – наконец-то выдохнула Янка, а у меня подкатил желудок к горлу, на этот раз вполне такой убедительной тошнотой. Пришлось несколько раз сглотнуть плескавшуюся в нем отраву, чтобы окончательно не опозориться, – на этот раз, считай, что ты меня убедил. Но если ты не выполнишь это желание, ко мне можешь даже не подходить.
– Согласен, – что поделать, снова улыбаюсь. Но сдержаться не могу, – а ты, может, за это время приглядишься ко мне повнимательнее и увидишь немало хороших черт. Не такой уж я и урод, каким ты меня считаешь.
– Уволь художника, – бросила она, намереваясь покинуть сестринскую.
– Что? – не понял я фразы, неосознанно шагая за ней.
– Говорю, что художник схалтурил. Картинка больно неудачная. Крайне малоразборчивая, не видно нихрена, – припечатала она, выходя в холл и останавливаясь, пока я пытался переварить очередную колкость и не нахамить, окончательно портя наши недоотношения.
На сегодня у меня был заметный передоз Лазутиной. Пора было прощаться, пока еще держу себя в руках. Но девушка, как обычно, все сделала сама.
– Извини, мне работать пора, – она бросила напряженный взгляд на регистратуру, но там все было спокойно, – так что заедешь за мной в воскресенье вечером, часов в пять. А завтра я работаю, не смогу. Не опаздывай. Пока.
И, не оглядываясь, она направилась прочь.
А я тяжелой походкой вышел на крыльцо, с удовольствием вдыхая свежий морозный воздух. Все получилось, это радовало.
Но выпить хотелось безумно.
Сопротивляться этому желанию я не стал.
Глава 12
Яна
– Так, умница. Теперь тихонечко нажимай на газ и трогайся… чуть сильнее, не бойся…
Голос Баринова звучал спокойно и уверенно, пока я сосредоточенно уставилась на левую ногу, словно гипнотизируя на верное движение. А когда у меня получилось, и мотоцикл медленно покатился вперед, я не сдержала победной улыбки, подняв глаза на парня, который шагал рядом, не спеша убирать с руля и сиденья руки.
– Лазутина, вот куда ты смотришь? – так ласково спросил он, что я смутилась, быстро переведя взгляд на приборную панель.
– Никуда, – буркнула себе под нос, мигом растеряв всю радость от удачного старта. Если быть до конца честным, то это была уже четвертая успешная попытка, когда у меня наконец-то получилось правильно переключить рычаги и не заглохнуть, и вторая, когда удалось проехать несколько метров черепашьим шагом.
– Правильно, – заговорщицким тоном продолжил он, чуть наклонившись к моему уху, а затем гаркнул так, что я подпрыгнула, едва не свалившись с байка, – а должна на дорогу! На дорогу смотреть нужно, Лазутина, а не по сторонам пялиться! Ты водитель, а значит, представляешь потенциальную опасность для всех, кто может оказаться у тебя на пути. Будь внимательнее.
Я не ответила, с преувеличенным интересом уставившись вперед.
Но парень будто и не заметил этого, продолжив в прежнем, мирном ключе.
– А теперь тебе надо увеличить скорость…
Едва ли успев дослушать, я вновь перевела взгляд на его лицо в неподдельной тревоге, напрочь забыв про предыдущие замечания.
– Зачем? Тебе же тогда придется рядом бежать, – выпалила, не думая о том, как звучат мои слова. И Баринов не преминул этим воспользоваться, ухмыльнувшись.
– Извини, родная, но бегун из меня весьма посредственный. Придется тебе справляться без меня.
– Я упаду! – как ни старалась, но в голос просочился испуг.
В те моменты, когда мечтала покорить эту чудо-машину, все было просто и понятно. Я, ровное урчание мотора, ночь и упругий ветер, бьющий в лицо и вырывающий непроизвольные слезы… свобода и радость, питающие меня изнутри… мгновение истинного счастья, которое длится так много и так мало, заставляя ценить его еще больше за это…
И никак в это все не вписывалась куча педалей и рычагов, пресловутое равновесие и раздражающий поучительный тон Баринова. И уж точно я никогда не могла подумать, что это окажется так страшно. Мне казалось, что подо мной не мотоцикл, а как минимум необъезженный мустанг, который чует мой страх и только и ждет подходящего момента, чтобы позорно скинуть с себя, описав победный круг почета вокруг одной особы, возомнившей себя великой наездницей.
Может, ну ее, эту мечту? Придумаю другую, попроще. Вон, пирожные печь, например. Или лобзиком выпиливать, на худой конец…
Но утонуть в собственных страхах мне не дали.
– Лазутина! Лазутина-а, – позвал Баринов, одним движением остановив мотоцикл. Я вздохнула и подняла на него хмурый взгляд, – а ты в курсе, что обезьяну научили языку жестов?
Что? Серьезно? И это все, что его сейчас волнует? Какая-то обезьяна?
Мой взгляд из хмурого стал ошарашенным, а брови против воли решили прогуляться к солнцу.
– Шутишь?
– Даже не думал, – так серьезно заверил он меня, что я окончательно потеряла нить логики в разговоре.
– Конечно, знаю. На физиологии нам минут двадцать Аленка Репина, кажется, об этом рассказывала, доклад делала, – после короткой неловкой паузы отозвалась я.
– Вот! – многозначительно поднял он указательный палец вверх, – и в свете этой информации у меня к тебе вопрос. Неужели ты и вправду думаешь, что я не смогу научить взрослую девушку, не лишенную интеллекта, ездить на агрегате, чуть сложнее велосипеда? В самом деле?
Я сначала не поняла, а потом…
Возмущение накатило тяжелой волной, заставляя захлебнуться собственными словами. Вот же жук! Сравнить меня с обезьяной!! Камикадзе!!
– Баринов! Да я тебя!… Да я с тобой!… – желаний было так много, что переходить из мыслеобразов во внятную речь они не успевали. А я с трудом удерживалась от желания стукнуть одну ехидную заразу чем-нибудь тяжелым.
– Я весь твой, – хохотнул он, глядя на пыхтящую, как кашу на плите, меня, – но сначала дело!
С памятного момента явления одного настырного мажора в больницу, где я работала, прошло три дня. И, как это ни удивительно, он действительно изменился. Больше не было бессмысленной ругани и завуалированных и не очень оскорблений, ровно как и раздражения и необоснованных вспышек злости. Он спокойно, раз за разом объяснял и показывал, снисходительно относясь к моим ошибкам и промахам. Каюсь, но мне порой хотелось ущипнуть себя, чтобы удостовериться, что это наяву, а затем его – убедиться, что это не робот-клон. И лишь ехидные замечания и подколы, почти безобидные по сравнению с нашими прежними стычками, доказывали, что все реально.
И я постепенно успокоилась, позволив себе поверить, что на этот раз все пройдет хорошо. Вчера мы прозанимались почти три часа, отправившись по домам лишь тогда, когда у обоих от холода начали выбивать чечетку зубы. Сегодня мы встретились сразу после окончания занятий, и уже второй час я мучила агрегат. Изредка на мои тоскливые стоны, когда в очередной раз я умудрялась заглохнуть или перепутать педали с рычагами, отзывался желудок, который снова забыла покормить. И как только до гастрита не доигралась до сих пор с таким питанием, не понятно. Но завтра у меня стояла смена в больнице, поэтому нужно было использовать имеющееся время по максимуму.
В итоге, диким усилием воли призвала себя к порядку. Отгородившись от сходящих с ума эмоций, я выдохнула и приготовилась слушать дальше. И пусть мы здесь до утра каждый день до Нового года будем торчать, но я стану продолжением этой адской машины!
Но Баринову вновь удалось вывести меня из равновесия.
– Так, я понял проблему… – он задумался, попеременно глядя на меня и мотоцикл, – что же придумать…