ебе позволить только из-за сниженной арендной платы благодаря моей работе.
Голоса из дома я услышал, едва дойдя до забора, ограждающего переднюю лужайку. Николетта и Джоселин громко спорили. Кстати, забор был из штакетника, хотя и сделанного из губчатой стали.
Входная дверь оказалась распахнутой настежь. Да и замка в ней не имелось. Жители Эдена, похоже, целиком и полностью полагались на бдительность сущности биотопа. Я вошел в дом и чуть не споткнулся о хоккейную клюшку.
Пять белых композитных контейнеров, содержащих в себе все имущество семьи Парфитт, уже были доставлены. Некоторые – распакованы, как я догадываюсь, близнецами. Вытащенные коробки в беспорядке валялись по всему холлу.
– Мама, это глупо! – донесся из открытой двери возбужденный выкрик Николетты.
– Не смей повышать на меня голос, – рявкнула в ответ Джоселин.
Я вошел в комнату. Здесь решила обосноваться Николетта. На полу громоздились чемоданы и сумки, кровать была завалена одеждой. За открытой дверью патио неподвижно стоял сервитор.
Джоселин и Николетта повернулись в мою сторону.
– Харви, будь добр, объясни своей дочери, что, пока она живет в нашем доме, должна слушаться.
– Отлично. В таком случае я прямо сейчас отсюда уйду, – взвизгнула Николетта. – Я все равно не хотела сюда приезжать.
Ну вот, как всегда, попал под перекрестный огонь. Я примирительно поднял руки.
– Давайте по порядку. В чем проблема?
– Николетта отказывается разложить свои вещи как положено.
– Я не отказываюсь! – пожаловалась та. – Просто не могу понять, почему я должна это делать. Есть же вот оно. – Дочь махнула рукой в сторону сервитора.
Я с трудом сдержал стон. Можно было догадаться, что так и будет.
– Оно разложит все мои вещи, а я буду только поддерживать порядок в комнате. Для этого даже не требуется проклятой сродственной связи. Биотоп услышит все команды и заставит домошимпа их выполнять. Об этом нам рассказали на ознакомительной лекции.
– Это существо не переступит порог моего дома, – твердо заявила Джоселин и бросила яростный взгляд в мою сторону, требуя поддержки.
– Папа!
Головная боль, быть которой не должно, зажгла горячий комок в пяти сантиметрах позади глаз.
– Джоселин, это ее комната. Почему бы не позволить ей самой тут распоряжаться.
Взгляд Джоселин стал холоднее льда.
– Я так и знала, что тебе придутся по нраву эти твари.
Она резко развернулась и выскочила мимо меня в холл. У меня вырвался мученический вздох.
– Мне очень жаль, папа, – тихонько прошептала Николетта.
– Это не твоя вина, дорогая.
Я вышел в холл. Джоселин выдергивала одежду из контейнера с такой силой, что мне казалось, ткань вот-вот порвется.
– Послушай, Джоселин, тебе надо привыкнуть, что помощь сервиторов здесь в порядке вещей. Ты знала о домошимпах еще до нашего отъезда.
– Но они повсюду, – прошипела она, зажмурив глаза. – Повсюду, Харви. Здесь все буквально звенит от сродственной связи.
– В сродственной связи нет ничего плохого, никакое это не зло. С этим даже церковь согласна. Священники возражают только против внедрения гена детям.
Она повернулась ко мне, прижимая к груди блузку, с неожиданно умоляющим видом.
– О, Харви, неужели ты не видишь, насколько неправедное это место? Все дается так легко, повсюду роскошь. Это настоящее коварство. Изощренный обман. Они делают людей зависимыми от сродственной связи, вводя ее в повседневную жизнь. Скоро никто не останется свободным. Они внедряют ген своим детям, даже не задумываясь, к чему это приведет. Они создают целое поколение проклятых.
Я не мог ей ответить, не мог найти слов. Господи, это же моя жена, а я не знаю, что ей сказать.
– Харви, пожалуйста, давай уедем. Через десять дней придет другой корабль. Мы можем вернуться на Землю.
– Я не могу, – тихо ответил я. – И ты это знаешь. Нечестно настаивать на отъезде. В любом случае Дельфийская компания меня выгонит. Мне почти пятьдесят, Джоселин. И что я буду делать, черт побери? Я не могу в таком возрасте снова начинать карьеру.
– Мне все равно! Я хочу уехать. Я очень жалею, что позволила тебе себя уговорить на этот переезд.
– О, вот это правильно, я виноват. Это моя вина, что дети будут жить в тропическом раю, где есть чистый воздух и свежая еда. Это моя вина, что они оказались в мире, где нет необходимости брать импульсный глушитель каждый раз, когда выходишь из дома, чтобы их не убили или изнасиловали. Моя вина, что они получат образование, недоступное нам на Земле. Моя вина, что они обретут шанс в этой жизни. И ты хочешь отнять все это только из-за своих глупых предрассудков. Что ж, не рассчитывай, что я поддержу тебя в стремлении к гордой нищете, Джоселин. Ты бежишь в этот клубок несчастий, который называешь миром. Я остаюсь в Эдене, и дети остаются со мной. Потому что я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть хорошим отцом, а это значит – постараюсь предоставить им все возможности, какие только здесь имеются.
Она прищурила глаза и посмотрела на меня в упор.
– Что еще? – выпалил я.
– Что это у тебя сзади, на шее?
Мой гнев разверзся черной пропастью.
– Пластырь, – невозмутимо ответил я. – Его наложили, потому что я сегодня получил имплант сродственной связи.
– Как ты мог? – Теперь Джоселин глядела на меня ничего не выражающим взглядом. – Как ты мог, Харви? После всего, что сделала для нас церковь?
– Я поступил так, потому что это моя работа.
– И мы уже ничего для тебя не значим?
– Вы для меня всё.
Джоселин покачала головой.
– Нет. Я больше не стану терпеть твою ложь. – Она бережно положила одежду на один из контейнеров. – Если захочешь поговорить, найдешь меня в церкви. Я буду молиться за всех нас.
Я даже не предполагал, что в Эдене есть церковь. Это казалось довольно странным, если учесть сложные отношения между биотопом и Ватиканом. С другой стороны, всегда надо помнить – на небе больше будет радости из-за одного раскаявшегося грешника.
Все-таки мне надо было сделать усилие и не быть таким резким.
Когда я вернулся в комнату Николетты, она плюхнулась на кровать.
– Вы поссорились, – произнесла она, не поднимая глаз.
Я присел на матрас рядом с ней. У меня хорошая дочка; возможно, не звезда экрана, но у нее хороший рост и стройная фигурка, личико сердечком и длинные каштановые волосы. В аркологии она имела большой успех у своих сверстников. Я очень горжусь ею. И не собираюсь позволить, чтобы она зачахла на Земле, когда в Эдене открываются такие возможности.
– Да, мы поссорились. Опять.
– Я не знала, что она так расстроится из-за шимпов.
– Эй, в том, что происходит между мной и твоей мамой, нет твоей вины. Я не хочу, чтобы ты винила в нашей ссоре себя.
Она громко шмыгнула носом, потом улыбнулась.
– Спасибо, папа.
– Пользуйся услугами шимпов повсюду здесь, но упаси тебя бог впускать их в дом.
– Хорошо. Папа, ты действительно поставил имплант?
– Да.
– А я могу это сделать? Офицер в ознакомительной беседе сказал, что без этого тут невозможно жить.
– Полагаю, он прав. Но не на этой неделе, ладно?
– Конечно, папа. Я думаю, сначала надо здесь осмотреться. Эден выглядит великолепно.
Я обнял ее за плечи и поцеловал в щеку.
– А где твой брат?
– Не знаю, ушел куда-то с парнями сразу после беседы.
– Хорошо. Когда он вернется, предупреди, чтобы не пускал сервиторов в дом.
Я оставил ее в спальне и вышел в гостиную. Кубик с записями Зиммелса все еще лежал в кармане куртки. Достав его, я вставил модуль в гнездо своего аппарата и просмотрел открывшееся меню. В нем числилось около полутора сотен имен, но Коррин Арберри среди них не было.
Довольный, что имеется хотя бы один сочувствующий союзник, я начал изучать лидеров революции.
Мой второй день начался с похорон Пенни Маокавиц. Мы вместе с Рольфом, надев черную форму, представляли местную полицию.
Церковь помещалась в простом треугольном здании из полированных алюминиевых опор с затемненными стеклами вместо стен. Я насчитал около двух сотен человек, пришедших на службу, и еще примерно восемь десятков остались бродить снаружи. Вместе с губернаторами и другими высокопоставленными представителями ООН и ЮКЭК я сел на переднюю скамью. Службу вел отец Кук, а отрывки из Библии читал Энтони Харвуд; естественно, из Книги Бытия. Энтони я уже знал из записей Зиммелса – еще один из ведущих активистов Бостона.
После отпевания мы покинули церковь и прошли несколько сотен метров до широкой поляны за пределами города. Фашоле Нокорд возглавлял процессию, держа в руках урну с прахом Пенни. Все умершие в Эдене обязательно кремируются; жители не хотят, чтобы тела разлагались в земле. Это слишком долгий процесс, а поскольку Эден еще растет, всегда есть вероятность, что останки могут выйти на поверхность вследствие перераспределения слоев почвы.
В середине поляны была вырыта небольшая яма. Петр Зернов, выйдя вперед, положил на дно большое угольно-черное семечко; на мой взгляд, оно выглядело как сморщенный плод конского каштана.
– Пенни всегда хотела умереть здесь, – громко заговорил он. – Я не знаю, что это за семя, но оно было результатом одной из ее разработок. Когда-то она сказала, что на этот раз отказалась от функциональности и занялась просто красивым растением. Я уверен, оно будет прекрасным, Пенни.
Петр отошел назад, и его место занял пожилой мужчина восточного типа в инвалидном кресле. Это была старинная коляска, сделанная из дерева, на огромных колесах с блестящими хромированными спицами. Двигателя в ней не было, и по густой траве коляску катила молодая женщина. Я не смог ее рассмотреть: широкий черный берет закрывал большую часть опущенной головы, так что был виден только длинный хвост белокурых волос, спускающийся вдоль спины. Но вот старик… Я задумчиво нахмурился, глядя, как он берет горсть пепла из поднесенной Фашоле Нокордом урны.