Получилось! Теперь она слышала его лучше. Он говорил очень быстро, будто боялся, что связь оборвется, и она прислушалась, боясь дышать.
Я слышал, как ты пела. Так много песен! Как это было прекрасно, Гисла. Я видел небо и хранителей, они одеты в лиловое. Я видел лиловые одежды! Того же цвета, что виноград, который ты мне показывала. Я видел вещи, которых не мог понять. Формы, образы, людей. Кажется, там были люди. Девочки с короткими волосами. Они сделали всех вас послушницами, Гисла? Где ты была? Почему ты меня не звала?
Его голос резко оборвался, и она решила, что больше его не услышит.
Гисла? – простонал он, и она поняла, что он подумал то же самое.
– Хёди, я тебя слышу, – выкрикнула она. Крик получился очень громким. Она не могла говорить с ним мысленно, так, как они делали в лесу. Сосредоточиться не получалось, сердце слишком громко бухало в ушах. – Я тебя слышу.
Ты меня слышишь. В его голосе звенела радость. Где ты?
– Я здесь. В храме. Мне столько всего нужно тебе рассказать. – Она пыталась говорить тише, но никак не могла успокоить свое сердце.
Гисла, почему ты не пользовалась руной? Я боялся худшего.
– Я… б-боялась, что ничего не получится. Я не… не решалась попробовать, – призналась она.
Ты обещала мне, что не сдашься, – сказал он, и она услышала, что он улыбается.
– Я боялась надеяться. Но… я так… так рада слышать твой голос. – Внезапно ею овладели грусть…
и радость. Такая радость, какой она прежде еще не знала.
Это напомнило ей волосы и глаза принцессы Альбы – то, что совсем не сочетается, но все же каким‐то непостижимым образом сосуществует. Оба чувства рука об руку забились у нее в сердце, и по щекам побежали слезы.
Она провела ладонью по лицу, вытирая их, и голос Хёда зазвучал еще громче. Значит, руну оживляют и слезы! Слезы, слюна, кровь – все жидкости человеческой жизни.
Арвин идет. Мне пора, – печально сказал Хёд.
– Нет, прошу тебя. Не сейчас, – взмолилась она.
Пообещай, что не сдашься. Его голос стихал.
– Сегодня я не сдамся, – сказала она, раздираемая грустью и радостью.
И пообещай, что снова споешь для меня.
– Я снова спою для тебя. Я не буду больше бояться.
– Лиис?
Подпрыгнув от неожиданности, она прижала ладонь к сердцу.
– Хёди? – выпалила она, совершенно ничего не понимая.
– Лиис из Лиока, с кем говоришь ты, дитя?
У дверей в святилище стоял мастер Айво, сжимая ладонями посох. Она не слышала, как он вошел. Она слишком увлеклась чудесной беседой с Хёдом.
Она поднялась в знак уважения к верховному хранителю, сцепив руки перед собой и судорожно подыскивая ответ. Что он слышал? Что она говорила?
– Я не вижу здесь других дочерей. Все они ужинают, и тебе тоже следует быть с ними. Так… с кем же… ты говорила? – Он словно хлестнул ее этим «с кем же».
– Сама с собой, верховный хранитель, – ответила она. – С собой… и… с Хёдом.
– С Хёдом? Слепым богом? – изумленно переспросил он.
– Да, мастер.
Она его ошеломила. Ошеломила саму себя. Она сказала правду, которая вовсе не была правдой, и испугалась, что старый волшебник почует ее ложь.
– Отчего ты говоришь именно с ним? Отчего из всех богов выбрала его? – спросил он.
– Потому что… он лучше… лучше всех умеет слушать, мастер.
Верховный хранитель внимательно взглянул на нее, а потом расхохотался, да так громко, что даже покачнулся. Он смеялся, согнувшись над своим посохом, а она, дрожа от страха, ждала, не произнося больше ни звука.
– Он лучше всех умеет слушать, – каркнул верховный хранитель сквозь смех. – Так и есть. Представь себе. Мне это даже в голову не приходило. Хёд слышит лучше, чем сам Один. – И он снова захохотал. А потом наставил на нее когтистый палец: – А ты умная девочка.
– Спасибо, верховный хранитель.
– А теперь ступай. В святилище тебе не место. Хёду можно молиться где угодно. – И он снова хохотнул, а она, сделав книксен, выбежала в коридор. За спиной у нее слышалось фырканье мастера Айво.
Лишь на следующий день, а точнее после полуночи, когда храм и все его обитатели разошлись по своим углам, а дозорный на крепостной стене выкрикнул, что все в порядке, Гисла отважилась прокрасться в кладовую под кухней и вызвать Хёда на разговор. Кладовая была единственным местом во всем храме, где ее никто не мог услышать.
Нет, там ее услышат мыши и пауки и даже наверняка подойдут поближе – полюбопытствовать. От этой мысли она дернула плечами, но решимости не утратила. В кухне она зажгла свечу, а потом закрыла за собой дверь и пошла вниз по лестнице, в подвальное помещение, где развешивали, сушили и солили мясо – припасы для всех живших в храме. Поначалу Гисла решила укрыться в другой кладовой, где на полках хранились бутыли с консервированными фруктами и бочки с вином, но подумала, что нежданных ночных посетителей скорее заинтересует винная кладовая. Здесь же с вделанных в потолок крюков свисали неузнаваемые туши животных. Помещение пропахло плотью и кровью, хотя кропотливые хранители дочиста скребли все поверхности и выметали сор изо всех углов. Место было самое подходящее.
Она оказалась так глубоко под землей и так далеко от всех, что теперь никто не мог ее услышать. Ей совсем не хотелось, чтобы история с мастером Айво повторилась. Оправданий у нее не было: повторять, что она беседует со слепым богом, не имело смысла. В это время суток ей следовало лежать в постели. Но сейчас ее отделяли от храма две двери, земляные стены и потолок, и потому, забравшись на разделочный стол, она иглой уколола себе палец. Времени на раздумья и сомнения не было. Она просто втерла кровь в рубцы на ладони и позвала.
– Хёди? – тихо пропела она, а потом, решив, что этого мало, принялась напевать его имя на мотив скорбной восьминотной песни. Этого, надеялась она, будет достаточно.
Хёди, Хёди, слы-шишь, Хёди,
Хёди, Хёди, слы-шишь, Хёди.
Это было уже не имя, а звонкий вызов. Она закрыла глаза, выждала, пока темнота у нее в голове сольется с его темнотой. Сердце колотилось так громко, что она боялась не услышать его. Боялась, что и он ее не услышит. Что не ответит. Продолжая петь, она снова обвела руну.
Я здесь, Гисла.
Его голос звучал так же ясно и четко, как ее собственный, так, словно он сидел рядом с ней, в мрачном подвале, при свете одинокой свечи. Она радостно рассмеялась.
Я ждал. Надеялся.
– Я не бываю одна. Я вызвала тебя, как только смогла.
Расскажи мне обо всем.
Ей не удавалось удержать слова в голове – так, как они с Хёдом делали в лесу. Все ее мысли заполонил его голос, так что ей было проще говорить вслух, не тратя времени и сил на составление мысленных фраз.
– Меня называют Лиис. Лиис из Лиока.
Для меня ты всегда будешь Гислой из Тонлиса. Я знаю, кто ты такая.
– Да. – В горле вдруг встал ком. – Только ты знаешь.
У тебя все хорошо?
Она помолчала. Что у нее было хорошего? Ей уже очень давно не было хорошо. И она сомневалась, что когда‐нибудь снова будет.
– Я сыта. Одета. Учусь читать. Ты умеешь читать, Хёди? – Ей не хотелось говорить о себе.
Я не вижу слов на свитках… но могу чертить их, так же как черчу руны. Я вижу формы, вижу у себя в голове и на песке.
– Я изучаю руны, хотя все руны, что мы выучили, просты и бессмысленны.
В тебе течет кровь рун. И они, конечно, уже это поняли. Достаточно было услышать, как ты поешь.
Хёд упомянул кровь, и она вспомнила, что пора снова проколоть палец.
Гисла?
– Арвин велел мне беречь мой дар. Я так и делала. Никто не знает, что я из Сонгров. Боюсь, за это они могут меня прогнать… или еще что похуже. Теперь я должна быть Лиис из Лиока.
Ты там счастлива? – настойчиво спросил Хёд.
– Сейчас я счастлива. – Так и было. В этот миг она была совершенно спокойна и счастлива.
Я тоже счастлив сейчас, Гисла. Голос его казался теплым и радостным. Он наполнил ее голову, стек вниз, в грудь. Еще целый час они говорили о храме, о его обитателях, и она пела ему песни, которые сочинила. У нее был готов свой куплет для каждой из дочерей кланов, для Тени и Альбы.
Я вижу их, Гисла! – воскликнул Хёд. Вижу их всех.
– Принцесса Альба – прекрасное дитя. У нее волосы цвета луны.
Ты показывала мне луну.
– Я показывала тебе луну и солнце.
У тебя волосы цвета солнца.
– Да.
Цвета зерна, прибавил он.
– У Альбы бледные волосы… но кожа не бледная. Она теплая… как хлеб.
Как хлеб?
– Мы месим, катаем, и крутим, и тянем, и ждем, пока он испечется на камне, – медленно пропела она, напоминая ему о песне, которую пела в прежние времена, еще в пещере.
Да, теперь я вспомнил. Хлеб… коричневый. Это слово он произнес уверенно, как ребенок, только что усвоивший новое знание, и сердце вспухло у нее в груди.
– Она прекрасна. И любима… Но лучше всего, что она и сама любит.
Это замечательно.
– Да. Она совсем не похожа на своего отца.
На короля. Могучего Банрууда. Расскажи мне про короля. У него тоже волосы цвета луны?
– Нет. Его волосы чернее ночи. А кожа бледная. Она на него совсем не похожа. Он животное. Любит только себя.
Я не могу увидеть ночь.
– Ночь – это тьма. Король Банрууд – это тьма.
Ах вот что… с тьмой я достаточно знаком.
Он помолчал с минуту. Она тоже стихла. Их время закончилось, ее исколотые пальцы болели, хотя она и примешивала к крови слюну, чтобы руна дольше работала.
– В следующий раз я спою тебе песню о ярлах. И о короле, – пообещала она. – У меня еще много куплетов. Я берегла их для тебя.
В следующий раз, с тоской согласился он, но не спросил, когда это случится.