А еще… в следующий раз спой мне песню про Гислу из Тонлиса. Я хочу увидеть твое лицо.
9 дней
Тень всегда была начеку, всегда следила, так что прошло целых девять дней, прежде чем Гисле снова удалось связаться с Хёдом. Когда она наконец позвала его поздно ночью, он сразу ответил, хотя и просил ее не отчаиваться, если он когда‐нибудь не откликнется.
Арвин не должен знать. Если я не отвечаю, значит, не могу. Только не думай, что я не хочу говорить с тобой.
Но до сих пор он ей всегда отвечал.
С каждым разом они все больше совершенствовали свою связь. Хёд сказал, что видит лишь то, о чем она поет, и даже тогда видит лишь в мыслях, не глазами. Так что она старалась сочинять для него песни, описывавшие ее жизнь.
Она всегда вызывала его песней – любой песней, хотя ей казалось, что гимны Сонгров действуют лучше всего и он четко видит образы, из которых они сотканы. Быть может, все дело было в их древних словах – или в мелодиях, которые пелись так много раз, что уже стали частью ветра, дувшего над Сейлоком. Эти гимны пропитались здешним воздухом и без конца обновлялись, то взлетая вверх, к облакам, то выпадая на землю дождем. А быть может, дело было в самой Гисле, в наследии, которое она хранила в своей плоти и крови, – наследии людей, что на протяжении долгих веков пели песни, передавали их из поколения в поколение, из уст в уста, через жизнь и смерть.
Им с Хёдом никогда не удавалось наговориться. Оба страшно боялись, что их раскроют. Дочерей кланов нарочно отделяли от мужчин Сейлока. Никто в храме не потерпел бы общения одной из девочек с юношей, даже живущим в далекой дали. А еще Гисла знала, что руна у нее на ладони и дар, благодаря которому их связь была возможна, принесут им обоим горе и несчастья.
У хранителей была работа, и руны, и их братское единение. От дочерей кланов ожидали такого же единения: их общение с внешним миром ограничивали и держали их вдали от всех, кроме хранителей, короля и, конечно, других дочерей. Всякий раз, когда на горе созывался совет, ярлы желали их увидеть, и девочек вели мимо них торжественным строем, словно скот, чтобы ярлы могли потом поведать у себя в кланах, что с ними все в порядке.
После одного такого парада Гисла пожаловалась Хёду:
– Ярл Лотгар говорит, что я похорошела и округлилась. Он так гордится, словно сам приложил к этому руку.
Ты была размером с птичку. Не могу себе этого представить. Покажи мне.
Гисла представила себе, как по загону при храме ходит упитанная овца, обросшая длинной зимней шерстью, и запела хриплым голосом, изображая могучего ярла Лиока. Башти передразнивала людей куда лучше, но и у Гислы тоже получилось.
Лиис из Лиока, как же ты выросла,
С тех пор как покинула свой бедный дом.
Я ущипну тебя за пухлые щечки,
Ты округлилась, словно овечка.
Хёд рассмеялся, как она и предполагала, но потом попросил во всех подробностях рассказать ему о совете.
– Больше я ничего не знаю. Нас приводят, на нас смотрят, иногда я пою, потом нас выводят. В разговоры мужчин нас не посвящают, хотя хранитель Дагмар и старается отвечать на все наши вопросы. Только он один это и делает.
Она пропела куплет, который посвятила Дагмару, его светлым глазам, тонким чертам лица, терпеливому характеру.
– Хранитель Дагмар напоминает мне тебя. Он мудрый и добрый. Таков его характер, хоть он и старается это скрыть.
Я помню. Хранитель Дагмар родом из Долфиса. Он дядя Байра, мальчика из храма, того, который охраняет принцессу, проговорил Хёд. Хёда очень интересовал мальчик из храма, и они часто о нем говорили: о его силе, его росте, его заикании. Казалось, Хёда утешало, что у столь выдающегося юноши имелась такая слабость.
Две стороны одного меча. Так всегда говорит Арвин.
– Он так силен, но едва может говорить. Его язык проклят. Я думала, может, ему… научиться петь, и тогда язык у него развяжется.
Ты должна его научить, настаивал Хёд. Но Гисла сомневалась, что ей представится такая возможность.
Расскажи мне еще.
– Дагмар – его дядя, зато про его родителей никто никогда не говорит. Юлия считает, что он сын Тора, и клянется, что однажды он убьет короля и снимет с Сейлока проклятие.
Юлия из Йорана. Дочь-воительница.
– Да. Она не хочет быть хранительницей. Думаю, ей и женщиной тоже быть не нравится. Байр научил ее метать копье, стрелять из лука и обращаться с мечом. Он всех нас пытался научить, но Далис еще так мала, что с трудом может удержать в руках меч.
Меньше, чем ты?
– Гораздо меньше. Я ведь расту, помнишь? А еще я злая. Эти два качества помогли мне в обращении с мечом.
Ты злая? Неправда. Ты просто раздражительная. Как Арвин. Он тоже весьма искусно владеет мечом, хотя я теперь частенько одерживаю над ним верх. Он говорит, что приведет ко мне нового учителя и тот научит меня тому, чему сам Арвин научить не может.
– Ты ловко управляешься с мечом? – ахнула Гисла.
Я владею мечом, копьем и луком, но воином мне не быть.
– Ты будешь хранителем. И однажды придешь сюда, на гору, как мы договорились.
Он затих, и на миг ей показалось, что связь оборвалась.
Арвин говорит, что хранителей из кланов не будут набирать, пока в храме живут дочери.
– Что?
Так постановил король. Пока не спадет заклятие, в храме не будет юношей-послушников. Я не… я не приду в храм в ближайшее время, хотя мне уже семнадцать и, значит, я мог бы попытаться.
От потрясения она не сразу ему ответила. Она не знала всех законов хранителей Сейлока и не замечала, что в храме теперь нет молодых послушников.
Раньше в храм каждый год отправляли по одному послушнику из числа тех, кто не принадлежит к кланам, и по одному от каждого клана. Не все они были молоды, но все хотели попасть в храм. В какие‐то годы новых послушников не посылали, ибо не находилось мужчин, желавших стать хранителями. Но с тех пор, как над Сейлоком нависло проклятие, мужчины всё чаще хотят стать воинами, а кланы утратили веру в хранителей и руны. И вот теперь король вовсе запретил набирать новых послушников.
– Но… что думает мастер Айво? Разве в том, что касается хранителей, его слово не сильнее, чем слово короля? – воскликнула Гисла. Хёд должен был прийти в храм.
Тебе это известно лучше, чем мне.
– Верховный хранитель не делится со мной своими мыслями.
Да… но ведь он твой учитель? Он тоже считает Байра богом? Сыном Тора? Он считает, что Байр снимет заклятие с Сейлока?
– Он любит Байра… и он, и другие хранители. Байр оказался в храме еще младенцем и вырос в нем. Он их ребенок, их единственное дитя, единственный сын, который у них когда‐либо будет. Он любим. Тень говорит, поэтому король его недолюбливает. Король ненавидит всех, кто хоть чем‐то угрожает его власти или его трону. Он хочет разогнать хранителей и вечно винит их в том, что в Сейлоке не родятся дочери. Он говорит, что они не сняли заклятие, не прогнали беду. Люди… и кланы, и ярлы… начали к нему прислушиваться. Мастер Айво боится, что однажды они выступят против хранителей и храм будет разрушен.
Если хранителей не станет, вся власть в Сейлоке сосредоточится в руках ярлов и короля. Равновесия больше не будет. Никто не сможет оспорить решения короля. Никто не будет больше использовать руны и охранять их.
Гисла не могла понять всего, что говорил Хёд. В конце концов, она ведь была всего лишь девчонкой из Тонлиса. От козней короля и хранителей голова у нее шла кругом. Но в тот миг ее занимала единственная мысль, бившаяся у нее в голове и наполнявшая ее безысходностью.
– Если ты не придешь в храм… мы с тобой никогда не увидимся.
В конце дня хранители часто пели одну песню, взявшись за руки. Правда, за руки они брали только друг друга, а дочерей, стоявших у них за спинами, лишь приглашали сделать то же самое. Гисла всегда отказывалась и сцепляла ладони, чтобы ее никто не касался. Прежде, когда ее семья была жива, они часто брались за руки и пели: так делали многие Сонгры, и ей не хотелось петь ни с кем другим. К тому же в глубине души она боялась, что Тень или одна из девочек нащупают шрам у нее на ладони. Это был глупый страх. Как Хёд и обещал, шрам почти слился с линиями, избороздившими ее ладонь. Но она все равно боялась.
С того дня, когда она во время молитвы довела всех до слез, другие дочери всегда старались встать рядом с ней, когда она пела. Правда, она опять почти перестала петь.
– Мы хотим тебя слышать, – объяснила Элейн, когда Гисла стала возражать против попыток сестер встать рядом с ней. – Пой громче, тогда нам не придется прижиматься к тебе.
Но Гисла продолжала отодвигаться от них, пока Тень не прекратила их перемещения, назначив для каждой дочери место, где ей полагалось стоять во время молитвы. Сама она теперь стояла последней, с самого края. В тот вечер Гисла отвлеклась, когда хранители затянули новую песню, и, когда Тень взяла ее за правую руку, не отдернула ладонь.
Песня, под которую хранители брались за руки, напоминала монотонный речитатив, бесчисленно повторявшееся хором слово «аминь», которое тянули и тянули, дабы сосредоточиться и успокоить разум. Порой хранители поднимались на несколько нот выше или спускались на несколько нот ниже, но единственное слово в их песне никогда не менялось.
– Аминь. А-а-аминь. А-а-аминь, – пела Гисла, не давая воли своему голосу и глядя прямо перед собой.
Если Тень и пела, Гисла ее не слышала. Но Тень не выпускала ладонь Гислы из своей руки.
– Я люблю его. Люблю. Но не хочу его любить, – сказала Тень.
Гисла изумленно взглянула на нее, но Тень одними губами произносила «аминь», переводя глаза с одного хранителя на другого. Хранитель Дагмар был на голову выше окружавших его стариков. Взгляд Тени замер на нем.