Разговаривать во время молитвы запрещалось, а Тень была не из тех, кто нарушает запреты… по крайней мере, на глазах у дочерей. Гисла снова запела, краешком глаза следя за Тенью.
– А-а-аминь. А-а-аминь, – пела Гисла.
Мне больно его любить, застучал в голове у Гислы голос Тени, хотя та ничего не говорила. Так же больно, как любить Альбу. Я полюбила ее с того мгновения, когда почувствовала ее у себя в утробе, и буду любить, пока не умру. Боюсь, что с Дагмаром выйдет так же. Что боль будет расти, а он никогда не станет моим. Так же как Альба никогда не станет моей. Порой мне кажется, что я этого не вытерплю.
Гисла снова дернулась, и Тень сердито взглянула на нее, не зная, что только что раскрыла перед Гислой свои самые сокровенные мысли.
Ох, Лиис. Такая странная и печальная девочка. Она так похожа на меня, подумала Тень, и Гисла, ахнув, выпустила ее ладонь, словно та ее обожгла.
– Лиис? – окликнула ее Тень. Голос ее больше не казался глухим и пустым. Он был едва слышен на фоне монотонного пения.
– Не хочу больше петь, – прошептала Лиис. Ноги у нее так дрожали, что она опустилась на ступени.
– Тебе нездоровится? – спросила Тень.
Хранители уже оборачивались на них и неодобрительно хмурились.
– Тебе нехорошо? – настойчиво расспрашивала Тень, наклонившись к ней.
В ее серебристых глазах читалась тревога. Гисла увидела в двойном зеркале ее глаз свое отражение: короткие светлые волосы торчали в разные стороны, вокруг синих глаз пролегли черные круги. Она уже давно толком не спала и выглядела почти как умалишенная.
– Да… мне нехорошо, – пробормотала она, боясь, что это правда.
Она услышала мысли Тени. Уже одно это ее испугало. А суть этих мыслей совершенно сбила ее с толку.
Тень любила Дагмара – но это Гислу не удивило. Они вели себя очень осторожно, но никогда не теряли друг друга из виду, словно танцевали, не касаясь друг друга, или следили один за другим, не поднимая глаз.
Зато весть об Альбе Гислу потрясла. Ей пришло в голову, что Тень, возможно, говорила о ней в том же смысле, что и о других своих подопечных – дочерях Фрейи, дочерях храма. Что Альба была для нее всего лишь одной из девочек, составлявших их разношерстную группку. Но ведь Альбу редко включали в их число. Она была принцессой, не дочерью храма, и их всегда разделяла непреодолимая черта.
Глаза у Альбы были совсем не такими, как у Тени. И кожа тоже. Но теперь, когда Гисла принялась изучать Альбу в новом свете, она легко заметила сходство:
прежде она просто не знала, на что смотреть. У них были одинаковые волосы цвета луны и одинаковые рты, формой напоминавшие изогнутый дугой лук. На щеках от улыбки появлялись одинаковые ямочки. Тень не улыбалась почти никогда… лишь когда Альба была рядом.
Гисле не хотелось знать тайны Тени. Это знание ее страшило. Несколько дней она ни к кому не прикасалась и сердилась, когда кто‐то садился с ней рядом или клал руку ей на рукав. Она отказывалась держаться за руки во время молитвы и пела так тихо, что никто ее не слышал. Дочери кланов признали, что она думает только о себе, что ведет себя глупо, и стали о ней шептаться. Чтобы понять, что они болтают о ней, Гисле не требовался тончайший слух Хёда. Их болтовня ее сердила. Она пыталась их уберечь, а они на нее обижались. И вот как‐то вечером она запела чуть громче и вытянула руку, надеясь, что кто‐то возьмется за нее. Что ей за дело, если она во время молитвы узнает чужие тайны?
Но в голове Элейн гнездились одни тревоги.
Лиис страдает. Все мы страдаем. Вот бы она почаще пела. Если бы она пела… думаю, это бы нас утешало. Нам всем так страшно. Я скучаю по матери. Мне так хочется домой.
Терзаемая чувством вины, Гисла перестала петь и крепко зажмурилась, желая лишь, чтобы дверь захлопнулась.
Мысли Элейн, как и мысли Тени, лились бессвязным потоком, натыкаясь одна на другую. Но все они звучали голосом Элейн, и, пока Гисла пела, держа ее за руку, поток не прерывался. Так же было и с другими девочками. И она выслушала их всех, одну за другой.
Во время вечерней медитации, когда Тень ушла, оставив их в их спальне, Гисла подошла к Юлии и вытянула руки перед собой, словно прося прощения. Быть может, она и правда просила прощения – за то, что собиралась сделать.
– Я спою для тебя, – сухо сказала она. – Выбери песню.
– Ты знаешь песни рыбаков Йорана?
Она знала лишь песни рыбаков-Сонгров и спела одну из них. А заодно закинула свои сети и выудила сокровенные мысли Юлии.
Юлия хотела сбежать и мечтала, что Байр достанется ей одной. Мы пойдем в Йоран. Будем ловить рыбу вместе с дедушкой. Байр научит меня драться, и мы сбежим из этого храма, с этой горы и поселимся там, где захотим. И все будут нас бояться. Но почти сразу же Юлия сникла, вспомнив, что Байр ни за что на свете не бросит Альбу.
Я сама пойду в Йоран. Скоро. Скоро пойду. Когда я вырасту и стану сильнее, когда научусь обращаться с мечом.
Башти попросила песню-танец, но, пока Лиис пела, не сводила с нее мрачных глаз. Башти хотела во всем быть первой, и ей не нравилось, что на Лиис обращают такое внимание.
Я умею петь, танцевать, я могу всех развеселить. А Лиис только заставляет всех плакать. Но почти сразу эти мысли сменились восхищением, и Башти принялась раскачиваться из стороны в сторону, перебирая своими маленькими коричневыми ножками под пение Лиис, не выпускавшей ее ладоней из своих.
Не останавливайся, Лиис. Прошу, не останавливайся. Я хочу, чтобы ты пела мне целый день.
У Далис, единственной из всех девочек, мысли не облекались в слова. У нее в голове разливались краски, в пространстве двигались формы разного цвета – словно она, слушая пение Гислы, что‐то творила. Выпустив руки Гислы и умоляя ее петь дальше, Далис кинулась искать пергамент, чтобы запечатлеть на нем увиденное.
В ту ночь, в темноте кладовой, Гисла вызвала Хёди и призналась ему в том, что сделала.
– Я слышу их, Хёди. Слышу их всех.
О чем ты?
– Во время молитвы в конце дня я держала Тень за руку. Я пела… и вдруг, пока мы стояли рядом и пели, держась за руки, я услышала ее мысли… как будто она со мной говорила. Но она не говорила со мной.
Ты ее услышала? Его голос звучал потрясенно.
– Я сразу перестала петь и выпустила ее ладонь. После этого я ее больше не слышала.
Она тоже владеет силой песни?
– Нет. Хотя, мне кажется, в ней течет кровь рун. Она умеет влиять на животных. Ей подчиняются даже дикие звери. Я видела, как птицы ели у нее из рук, как олени шли рядом с ней.
Она тоже слышала тебя… так же как я?
– Нет. Думаю, я бы… услышала, что она… слышит меня. – Это прозвучало слишком запутанно, но она почувствовала, что Хёд ее понял. – Так было не только с Тенью. Я проделала то же с Элейн, Юлией, Башти и Далис, – поспешно призналась она. – Я должна была понять, правда ли это работает только с Тенью. Но нет. Когда я пела, держа их за руки… я их всех слышала.
Гисла…
– Все дело в руне? – спросила она.
В семье они часто брались за руки, когда пели, но никогда не слышали ничего, кроме музыки, срывавшейся с их губ.
Возможно. Но я думаю, скорее… это ты. Тот, у кого нет твоего дара, не смог бы так использовать руну. Ты обводишь руну, чтобы их услышать?
– Нет. Мне достаточно касаться их, когда я пою.
Руны раскрывают в нас самые разные вещи. Вот почему мы их изучаем. Вот почему ими нельзя злоупотреблять, нельзя использовать не по назначению. В дурных руках… они могут принести много зла.
– А что, если мои руки дурны? – простонала она. – Что, если я принесу зло? Я не хочу знать то, что услышала.
Что ты услышала?
– Тень любит Дагмара.
Но ведь в этом нет ничего дурного?
– Нет, нет. В этом нет. – В животе у нее что‐то оборвалось. – Но это не все.
Гисла?
– Покойная королева – не мать Альбы. И я не уверена, что ее отец – король Банрууд.
Гисла никогда еще не вызывала Дагмара на разговор. Обычно она лишь наблюдала, слушала и ждала, пока все вокруг зададут свои вопросы. Лишь после этого она спрашивала сама. Но теперь ее мучила тревога, куда большая тревога, чем когда‐либо прежде.
У нее было множество вопросов, и она жаждала ответов.
– Дагмар? – окликнула она, подходя к склонившемуся над свитками хранителю.
Услышав ее голос, он удивленно поднял голову.
– Можно с тобой поговорить? – спросила она.
– Конечно. Что тебе нужно, Лиис? – Он протянул ей руку, но она ее не взяла. Прямо сейчас она боялась коснуться кого бы то ни было.
– Ты говоришь, что мы – дочери – спасение Сейлока, – выпалила она.
– Да, – ответил он, не опуская руки. Глаза у него забегали.
– В чем… именно… заключается спасение Сейлока?
– Без женщин Сейлок рано или поздно… погибнет, – мягко ответил Дагмар.
– Но ведь… если нас будут держать в храме, ни одна из нас не станет матерью.
Глаза у Дагмара широко раскрылись, а рот скривился, словно столь юному существу не дозволялось думать о подобных вещах. Сложив руки на груди, он откинулся на спинку кресла.
– Так вот что тебя волнует. Для этого, Лиис, еще много времени. Ты все еще ребенок.
– Мне пятнадцать! – выпалила она. – И скоро будет шестнадцать.
Он недоверчиво нахмурился. Она никогда еще не говорила, сколько ей лет на самом деле, но сейчас злые, горячие слова сами вылетели у нее изо рта. Она больше не ребенок. Ей недолго довелось побыть ребенком.
– Кто решит, что со мной будет? Ярл Лотгар, король Банрууд? Или верховный хранитель? – настойчиво спросила она.
Казалось, ее вопросы потрясли Дагмара. От этого она разозлилась еще сильнее. Неужели хранители ничего не понимают?
Она смерила его холодным взглядом, ожидая ответа.
– Не знаю, – прошептал он. – Я не знаю, кто это решит.