Было уже сильно за полночь, ближе к рассвету, но в святилище горели новые свечи. Гисла решила, что их зажгла Тень, и понадеялась, что та уже спит.
– П-пожалуйста, ник-кому не г-говори, – сказал Байр, указывая на свое лицо.
– Почему?
– Им т-только б-будет б-больнее. Они нич-чего н-не могут. – Ему было четырнадцать, на два года меньше, чем ей, но он уже оберегал всех, кто жил на Храмовой горе.
– Но хоть кто‐нибудь может хоть что‐то сделать? – В ней вновь волной поднялись гнев и беспомощность.
– Т-ты с-смогла, – прошептал он. – Т-ты спела. Т-ты его в‐вылечила.
– Это ненадолго. Лучше бы я этого не делала.
Он склонил голову набок, вопросительно поднял бровь.
– Я ему снова понадоблюсь.
Он печально кивнул, соглашаясь:
– Т-ты нужный ч-человек.
– Я привлекла к себе внимание. В этом нет ничего хорошего.
– Н-не ст-тану г-говорить, что это н-не т-так. – Щека распухла так, что улыбка у него вышла совсем однобокой.
– Ты умен, мальчик из храма. И твое заикание не может этого скрыть.
– Т-твой рост, Л-Лиис из Л-Лиока, т-тоже не мож-жет скрыть, что т-ты мог-гущественна.
– Может… если ты попробуешь петь, слова перестанут липнуть к твоему языку, – предположила она.
Байр рассмеялся и помотал головой. Коснувшись рукой горла и приподняв одну бровь, он издал странный хриплый клекот.
– Я не говорила, что пение должно быть красивым, – улыбнулась она.
Он снова помотал головой и развернулся, собираясь уйти.
– Мать всегда пела над моими ранами, – сказала Гисла. – Это… может помочь.
Он вновь повернулся к ней и, помедлив, нерешительно кивнул:
– Хор-рошо. П-пой.
Она подошла к нему и накрыла его щеку правой ладонью.
Плачь, плачь, дитя, плачь,
Пусть боль уйдет прочь из глаз.
Пусть слезы гонят ее прочь,
Плачь, пока не затянутся раны.
Ее песня словно руна, подумал он. Его внутренний голос не заикался. Она постаралась не отвлекаться на эту мысль и продолжала петь.
Я буду петь, пока боль не пройдет,
Пока ты снова не будешь здоров.
Глаза у Байра тут же наполнились слезами – так же бывало и с ней всякий раз, когда мать пела эту песню. Он рванулся прочь, смутившись своих слез, но она бросила на него хмурый взгляд.
– Так быстро не сработает, – сказала она. – Вернись.
– М-мне уж-же легче, – признался он. Щека и правда выглядела гораздо лучше. – У т-тебя к-кровь рун, – прибавил он.
– Дело не во мне, – возразила она. – В тебе. В твоих слезах. Это у тебя кровь рун. – Она не знала, правда ли это, и все же он позволил ей снова накрыть ладонью его щеку, снова спеть ту же песню.
Мысли Байра были так же добры, как мысли Элейн. Он был благодарен за то, что ему не придется скрывать лицо от Альбы с Дагмаром, что они не увидят оставленную королем отметину. Еще ему хотелось расспросить Лиис о ее матери, но, не умея говорить, как все, он хранил блаженное молчание. Она решила, что его заикание – одна из самых чудесных его черт. Благодаря этому он прекрасно умел хранить секреты.
Гисла в третий раз пропела свою песню, пропела нежно и скоро, так что слезы скатились у него по щекам и закапали с подбородка, унося с собой и отек, и черноту.
– Ну вот, – сказала она, опуская ладонь. – Против болезней или серьезных ран эта песня бессильна… но от мелких бед спасает. В следующий раз… можешь сам спеть эту песню. – Она надеялась, что следующего раза не будет, но боялась, что король всегда с ним так обращается.
– Сп-пасиб-бо.
– Ты никому не расскажешь? – спросила она, хотя и понимала, что он будет молчать.
Он помотал головой.
– Хорошо. Мастер Айво может решить, что я должна стать хранителем… но мне хочется сохранить волосы.
Он рассмеялся.
– Он боится тебя. Король… боится тебя, – сказала она.
Она не стала говорить, откуда узнала об этом, но Байр кивнул, словно и раньше об этом знал, и нырнул в туннель. Стена со скрипом повернулась у него за спиной.
Он тебя не тронул?
Поведав Хёду о том, как ночью пела для короля, она услышала в его голосе отчетливый страх.
– Нет. Он меня не тронул. Он ударил Байра. Но Байр не оставил меня с ним.
Когда Байр покинул святилище, она не вернулась в спальню. До рассвета оставалось совсем недолго. Петух уже пропел. Она прошла через сад и вышла за ворота в дальнем его конце, ободренная внезапно обретенной свободой и рассветным небом цвета лаванды.
Хёд уже не спал, она в этом почти не сомневалась. Коснувшись пальцем колючки на кусте терновника, она смотрела, как на коже набухает капелька крови. А потом она принялась обводить руну и звать его, напевая колыбельную, с которой началась эта ночь.
Почему Байр ему не ответил? Он убивал людей голыми руками. Он мог бы себя защитить.
Хёд говорил так, словно сам хотел убить Банрууда. Но он сам слишком хорошо знал ответ на этот вопрос.
– Он король, – сказала Гисла. – А Байр не хочет себя защищать.
Он хочет защищать всех остальных.
– Да. – Почувствовав, что вот-вот заплачет, она сморгнула слезы. Слезы не помогут ей снова стать целой, не исправят всех бед Сейлока. – Разве есть что‐то более могущественное, Хёд?
Более могущественное, чем что, Гисла?
– Чем страдания? Они одолели даже короля… а ведь он причинил столько боли.
Что ты видела, пока пела ему?
– Я видела Дездемону.
Дездемону?
– Мать Байра.
Покажи ее мне, прошу.
Она принялась тихо напевать колыбельную, только мелодию, без слов, так же, как для короля, и сосредоточилась на мерцавшем образе, который увидела у него в голове. На черноволосой красавице с мечом в руке, в утробе которой рос ребенок. Но потом выпустила образ на волю и вся отдалась во власть старой песни Сонгров и рассветного неба над головой. Она слишком устала от демонов, мучивших короля.
Я вижу самое прекрасное небо, прошептал Хёд.
– Ты видишь мое небо?
Да, выдохнул он. Какого оно цвета?
– Здесь много цветов.
Это радуга?
– Нет. Я вижу синий, и черный, и лиловый, и фиолетовый, а там, внизу, над холмами…
Золотой.
– Да. Там встает солнце.
Она продолжала напевать свою песню, показывая ему все, что видела сама.
Гисла, твоя сила растет.
Она усмехнулась, сухо и резко.
– Странно, правда?
Что странно?
– Я слышу мысли короля, могу усыпить его своим пением. И все же я его пленница.
Да. Я думаю… все мы… его пленники. Гисла?
– Да?
Пообещай, что не сдашься.
– Обещаю, что не сдамся сегодня.
Разговор с Гислой растревожил Хёда. Поднимаясь от пляжа вверх, к пещере, он почувствовал, что совсем не хочет встречаться с Арвином. Хёд еще не ложился. Он редко спал, пока спал Арвин.
– Скоро мы с тобой отправимся в Адьяр, – объявил Арвин.
– Я не хочу в Адьяр.
– Но я нашел тебе нового учителя. Он научит тебя ловко обращаться с посохом. Использовать его вместо оружия.
Значит, Арвин подыскал еще одного воина, который будет пытаться убить Хёда. А Хёду нужно будет во что бы то ни стало остаться в живых. Он вернется обратно в пещеру весь израненный и избитый, но ни на волосок не приблизится к тому, чтобы понять, как применять свои умения в жизни.
– Однажды верховный хранитель призовет тебя, Хёд. Ты должен быть готов, – предупредил Арвин. Эти слова он говорил ему уже тысячу раз.
– Зачем ему призывать меня, мастер? – со вздохом спросил Хёд.
Арвин фыркнул, подметив мрачный тон Хёда.
– Я тебе говорил. Говорил много раз.
– Скажи еще раз.
– Твоя мать привела тебя в храм. Она была больна. Ею двигало отчаяние. И она попросила мастера Айво тебя исцелить. Но верховный хранитель тебя узнал.
– Узнал меня? – Хёд чуть не расхохотался.
Всякий раз, когда Арвин рассказывал эту историю, она обрастала новыми, все более яркими и впечатляющими подробностями.
– Да! Он знал, что тебя послали боги. Тебя послал сам Один.
– И тогда он отправил меня сюда, к тебе, чтобы я здесь ждал, пока понадоблюсь Сейлоку, – заученно повторил Хёд.
Он устал. Сейлоку нужны были дочери, а не слепец, способный ловко крутить посохом и чертить руны.
Но Арвин уже разъярился:
– Не смейся надо мной, Хёд.
– Я не над тобой смеюсь, Арвин. Я смеюсь лишь над самим собой.
– Подожди, – прикрикнул на него Арвин. – Однажды ты все поймешь. И будешь благодарить меня за то, что я в тебя верил, а свою мать – за жертву, которую она принесла.
– За жертву, которую принесла моя мать, – прошептал Хёд.
Он уже давно не думал о Бронвин из Берна. Он не мог представить себе, какой была его мать. Арвин рассказывал, что она была молодой, красивой и одинокой, но сам Хёд почти ничего не помнил. Она привела своего маленького слепого сына к хранителю пещеры и почти сразу умерла. Арвин похоронил ее на поляне близ пещеры и поставил на ее могиле валун.
Хёд попытался собрать воедино воспоминания о матери. Вместо этого в голове у него возник образ, но не его матери, а Дездемоны. Гисла показала ему все, что сама увидела в мыслях короля. Дездемона. Дева со щитом. Мать Байра. Она тоже умерла. И тоже принесла себя в жертву сыну, Хёд в этом не сомневался. Быть может, как раз это роднило его с мальчиком из храма.
– Хорошо, мы пойдем в Адьяр, – уступил он. На какое‐то время путешествие его отвлечет.
– Вот и славно, – отвечал Арвин, мгновенно смягчаясь. – Верь мне, Хёд. Верь мне, и, когда придет время, ты будешь готов.
11 туннелей
Начался королевский турнир, и склон Храмовой горы запестрел радужным разноцветьем красок. Гисла мысленно показала все это Хёду: шатры, шумные толпы, людей из всех кланов Сейлока, теснившихся, чтобы поглазеть на храмовых дочерей и получить благословение от хранителей.