Улыбка сползла с его губ, словно Гисла и его удивила.
– Неужто бездомной девчонки со сварливым характером больше нет? – спросил он, коснувшись ее подбородка.
– Нет, она здесь. Я по‐прежнему неуживчива… и не чувствую, что у меня где‐то есть дом.
Он чуть покачал ее на руках, словно младенца, оценивая ее вес.
– Ты выросла.
– Да. Мне сейчас восемнадцать, и я выгляжу на свой возраст. Но высокой я не стану.
– Твоя мать была права. Ваш народ медленно растет.
Она давно успела забыть, но теперь, едва он произнес эти слова, вдруг вспомнила миг, когда мать сказала их ей, латая дыру на платье, которое Гисла заносила прежде, чем оно стало ей хоть чуть‐чуть мало.
– Ты все помнишь.
– Да… но я помню тебя такой, какой ты была. Не такой, какая ты теперь. Наверняка и твое лицо изменилось. – Его пальцы вновь коснулись ее лица, а потом скользнули по свернутым в кольцо волосам, ощупали каждую туго сплетенную прядь косы, уложенной у нее на макушке. – Это корона, – потрясенно вымолвил он.
– Да. Все дочери кланов так носят волосы.
– Можешь расплести?
Дрожащими руками она размотала косу, пальцами распустила пряди. Следом за ней и он тоже запустил пальцы ей в волосы.
– Они мягкие… и волнистые, как ветер над морем. – Он провел ладонью по ее спине, словно отмеряя длину ее волос, и у нее в животе шевельнулось что‐то теплое. Он тут же отдернул ладонь, словно заметив, что она задержала дыхание, но на самом деле его отвлекло другое.
– Гисла, тебя ищут. Король послал за тобой стража, но никто не знает, где ты. Какая‐то женщина зовет тебя по имени.
Гисла вскочила, но Хёд не двигался, вслушиваясь.
– Она послала Дагмара поискать тебя в погребе.
Гисла повернулась к лазу, перепугавшись, что в любую минуту оттуда, выкликая ее имя, может выйти страж короля.
– Тебя не должны видеть со мной, – предупредила она, и страх за Хёда волной захлестнул ее. Она боялась за него гораздо больше, чем за себя. Как же глупо она себя вела. – Король тебя убьет.
– Не бойся, Гисла. Я лишь слепец. Меня никто не замечает.
– Но я заметила.
– Да… Я сразу почувствовал, что ты меня увидела.
– Ты приложил руку к сердцу, – прошептала она.
Он кивнул, и по его лицу разлилось прежде не виданное ею выражение.
– Мы увидимся завтра? – с тоской шепнула она. Ей было страшно.
– И завтра, и послезавтра, и послепослезавтра. Мы пробудем здесь всю неделю. Я буду участвовать в соревновании лучников и собираюсь выиграть.
– Как ты увидишь мишень?
– Я ее не увижу. Услышу.
– Как ты ее услышишь?
Он расплылся в улыбке:
– Арвин встанет рядом с мишенью. Я буду стрелять левее.
Он слышал пение Гислы – не в голове, а собственными ушами. И все же… это не приносило ему радости. Он за нее боялся. Она вернулась в храм по туннелю, и, прежде чем он, обогнув стену, миновал ворота, не запиравшиеся на протяжении всего турнира, и вновь вышел на площадь, ее уже увели в замок. Она с легкостью соврала искавшей ее женщине – Тени, – что заснула на скамье в святилище, где было прохладно и тихо. При виде Гислы Тень испытала такое облегчение, что не стала задавать вопросов.
Было уже совсем поздно, но ее задержали надолго, и ее голос парил, выводя мелодии, в которых не было слов – а если и были, то Гисла их не произносила. Он знал, что она поет для одного человека и что все прочие обитатели Храмовой горы не слышат ее так, как слышит он. Он бы услышал ее даже со склона горы, услышал бы, как колотится ее сердце, как танцует голос; и все же он подошел к самым стенам замка, подобрался как можно ближе и слушал, пока она не умолкла. Допев, она не двинулась с места и выждала, убеждаясь, что король взаправду заснул. Сердце у нее успокоилось, и Хёд услышал, как ее маленькие ступни зашелестели по деревянным полам, выскочили из зала в коридор, сбежали вниз по лестнице, в гулкую, словно пещера, переднюю.
Два стража провели ее через пустую, мощенную булыжником площадь: ее шаги теперь слышались в обрамлении их более широких, тяжелых шагов. Дверь в храм со скрипом раскрылась и захлопнулась у нее за спиной, а двое стражей, тихо переговариваясь друг с другом, вернулись обратно в замок. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп.
– В полнолуние король без нее не засыпает, – пробормотал один страж. – Я это давно подметил.
– Он не засыпает без нее… но и с ней спать тоже не может, – хмыкнул другой. – Лотгар и другие ярлы этого не потерпят.
– Он король. И будет делать все, что захочет.
– Как же, как же. Но лучше бы ему поостеречься. Сейлок теперь все равно что бочка с порохом.
– Он не может взять в жены одну из дочерей. Если он так поступит…
– …то Сейлок рухнет.
– Плотина не выдержит. Либо они не достанутся никому, даже королю, либо пусть достаются всем.
– Но тогда и другим дочерям несдобровать. Не только дочерям кланов… но и обычным женщинам. Он ходит по очень тонкой грани.
– Все мы по ней ходим.
– В деревне есть тринадцать дев, все на выданье…
– Уродливее их я еще никого не видал.
– …а повидал ты многих.
Критически настроенный страж позволил себе усмехнуться.
– Как бы уродливы они ни были, мужей они выберут сами.
– И нас они не выберут, хоть мы и служим королю.
– Нет… все хотят выйти за мужчин из кланов. Обе мои сестры выбрали воинов из кланов, хоть и не любили их.
– Лишь ради защиты?
– Конечно. Одна уехала в Йоран, другая в Долфис. Отец был рад их сбыть. Тяжело каждый день держать волков на привязи. За обеих ему дали хороший выкуп.
Двое стражей прошли через площадь обратно к замку, не обратив на Хёда внимания. Обычно он подмечал сбившееся дыхание или всплеск горячей крови – знак того, что его заметили, – но стражи верили, что в предрассветный час на площади никого нет.
К нему приближалась горстка выпивших воинов. По тому, как их голоса словно подлетали на каждом слове, он решил, что они из Адьяра, но языки у них заплетались, а ноги ступали нетвердо, и они, как и стражи, тоже не обратили на него никакого внимания.
Он выслушивал Гислу, надеясь, что она вновь его позовет, но она, скорее всего, боялась… или слишком устала… и потому молчала. Он несколько раз обошел гору по кругу, шагал вдоль стены, переходя из лагеря в лагерь, петляя между собравшихся на турнир воинов кланов и участников состязаний, пока все вокруг мирно спали. Он отмерял расстояния и оценивал опасности, запоминал рельеф, звуки и запахи, встречавшие его на каждом шагу. Так он делал в каждом новом для себя месте. Люди и животные создавали разные трудности. Передвигаться в горах было сложнее, чем на равнине. Ветер искажал запахи, а дождь мог в одно мгновение до неузнаваемости изменить почву. Он был способен – более чем способен – преодолеть любые препятствия благодаря собственным инстинктам и опыту: он вслушивался, изучал, менял свой маршрут, но все равно всегда заранее исследовал окружавшую его территорию и никогда не забывал, что он не всесилен.
Но при этом он никогда не позволял себе усомниться в своих способностях. Сомнения вызывали нерешительность, нерешительность приводила к ошибкам, а он всегда, почти в любой ситуации, знал, что делать. Но вот что делать с Гислой, он не знал.
Он прошептал ее имя – лишь ради того, чтобы освободить от него свои мысли, – и его вновь наполнило счастье, которое он испытал чуть раньше в ту ночь. Он с трудом мог поверить, что это произошло. Что это случилось взаправду. Им выпало провести вместе так мало времени, но каждое мгновение превзошло все его ожидания.
Он не боялся, что им нечего будет сказать друг другу: за четыре года, что они общались, такого никогда не случалось. Его любовь к ней не походила на нежность, которую питают к новому другу, в ней не было острой новизны запретной страсти. Его чувство было глубоким и прочным. Уже четыре года он молил норн о ее благополучии, просил богов присмотреть за ней. Он спрашивал себя, действительно ли теперь, когда они стали старше, его любовь к ней будет проявляться иначе. Ведь теперь они настолько лучше знали друг друга.
Он точно знал, что его чувство окрепло. А она стала взрослой.
Той птички, которой она казалась четыре года назад, уже не было; тогда, обнаружив ее на пляже, он побоялся даже прикоснуться к ней. Она осталась такой же тоненькой, такой же изящной, но бедра у нее округлились, груди налились, а ноги стали длиннее. Мужчина способен заметить подобные вещи, когда женщина обвивается вокруг него всем телом.
Он выбранил себя и замер на месте, стараясь не думать о ней. Она слишком сильно его отвлекала, а он не мог позволить себе отвлекаться, пробираясь среди шатров. Он глубоко вдохнул, пытаясь очистить свой разум, но в голове, вопреки его воле, зазвучал ее голос:
Небо темно, но она легка,
И пусть ее глаза слепы,
Она полна радости, а крылья ее крепки.
Она танцует под далекую песню.
Целых четыре года его далекой песней была она, Гисла. И теперь, оказавшись рядом с ней, он не знал, сумеет ли снова с ней расстаться.
14 звезд
– Я ничего не ви жу… а ты видишь так много всего. Я слышу, как птенцы в гнезде зовут свою мать, что летает среди деревьев, но мне не дано слышать мысли других людей, – сказал Хёд, когда они сидели рядом следующей ночью, укрывшись в небольшом углублении на склоне холма. Хёд казался встревоженным и подавленным. Он без конца спрашивал у Гислы про короля.
– Обычно чужие мысли ничего не проясняют, но лишь сильнее сбивают с толку. Я вижу обрывки… части… не цельную картину. Я слышу сомнения мастера Айво. Слышу, что Дагмар жаждет оградить Байра от опасностей, что Тень предана Альбе. Слышу о горестях своих сестер и о страхе хранителей.
– И ощущаешь их беды как свои собственные.
– Да. Каждая крупица знания – все равно что невидимая заноза в пальце, камушек в башмаке. Я чувствую их, но избавиться от них не могу.