я и сбежать.
Но она не шевелилась, и тогда он склонился к ней, так что его лицо оказалось совсем близко и уже невозможно было разгадать его выражение. Он прижался лбом к ее лбу, но не попытался достать губами до ее губ. Он просто сидел перед ней без движения, касаясь ее, но их мысли парили раздельно.
– Да. Я целовал женщину. Нескольких женщин. В Берне. Это было довольно противно. Арвин решил, что меня это чему‐то научит. Они не были нежны… или робки. Думаю, они были старыми и сильно устали от мужчин. У одних не было зубов. У других зубов было с избытком. Арвин постарался сделать мое знакомство с женщинами как можно более неприятным.
Его дыхание щекотало ей рот. Внутри у нее все перевернулось. Когда она представила себе его с другой женщиной – пусть даже старой и беззубой, – ей стало до странного больно. Она не могла этого объяснить. Он принадлежал ей, это был ее Хёд. И она верила, что опыта у него окажется не больше, чем у нее, что они всему будут учиться вместе.
– Зачем ты говоришь мне об этом? – простонала она.
– Я… не думал, что мне снова этого захочется, – признался он. – Но теперь мне так хочется поцеловать тебя.
– Правда? – спросила она.
Он чуть поднял голову и легонько коснулся губами ее губ.
Это было вовсе не неприятно… даже наоборот… и она забыла о боли.
Пару мгновений их губы порхали и трепетали, словно не зная, как лучше коснуться друг друга, но вскоре все сошлось, и трепетание переросло в исследование, в поиски. То был новый танец, и они сочиняли его сами, то сближая, то отдаляя губы, снова и снова. Гисле никогда не наскучил бы этот танец. Она обхватила лицо Хёда ладонями, притянула к себе.
– Я хочу тебя видеть, – прошептал он между поцелуями.
– А я хочу тебя целовать, – прошептала она в ответ. – Я не могу целоваться и петь.
– Тогда сделаем по‐моему, – сказал он.
Не отрываясь от ее губ, он скользнул пальцами по ее лицу, вниз по шее и дальше, через горный кряж, за которым начиналась грудь, и ее тело запело ему в ответ.
Его губы сильнее приникли к ее губам.
– Открой рот, Гисла. Я хочу попробовать тебя на вкус.
Она неуверенно отстранилась. Его невидящие глаза были закрыты, а голос звучал нежно. Умоляюще. И он вновь притянул ее к себе.
Будь на месте Хёда кто‐то другой, она бы скривилась. Что за нелепые слова. Что за нелепое занятие. Но с ней был Хёд, и она сдалась ему, подчинилась, раскрыла губы.
Его язык двигался осторожно, так же, как прежде его руки, словно от его движений зависели все их ощущения, и она раскрыла рот чуть шире, словно зовя его внутрь.
Пение переросло в дрожь – следом за Хёдом она тоже пустилась на поиски. А потом музыка сменилась, сменились движения, и поцелуй приобрел новый ритм.
Они были уже не так осторожны, не так нежны. Теперь они впились друг в друга, накинулись, яростно, словно разбойники, и поцелуев стало мало. Ей хотелось быть еще ближе. Хотелось пробраться внутрь, проникнуть к нему под кожу.
– Я хочу быть в тебе, – проговорила она, задыхаясь. – Хочу, чтобы ты был внутри меня.
Руки и губы Хёда замерли. Вздрогнув всем телом, он отстранился, поцеловал ее в лоб.
– Это глупо, Гисла, – прошептал он.
Проговорив про себя свои слова, она все поняла. Она знала, что делают мужчина и женщина, когда хотят завести детей. Моргана рассказала ей во всех подробностях.
На то и нужны сестры, Гисла. Мать тебе не расскажет. И отец не расскажет. А Гилли с Абнером вообще ничего не знают. Может, и знают, но только не с точки зрения женщины. Но в этом и для тебя тоже есть удовольствие – если только ты не слишком робка и сумеешь его ухватить. И если муж захочет тебе его дать. Если муж тебя любит, то точно захочет.
Тогда Гисле совсем не хотелось представлять, как Педер с Морганой хоть что‐то дают друг другу, а от объяснений сестры ей стало жутко и чуточку тошно. Но теперь она снова вспомнила о них – и опешила.
– Я не это… не это имела в виду, – в ужасе пробормотала она. Ей просто хотелось быть к нему ближе. Быть так близко, как только можно. – Я этого не хочу, – повторила она, сминая пальцами край его куртки.
Еще мгновение они просто вслушивались в дыхание друг друга. Он прижимался губами к ее лбу, она не отрывала рук от его груди.
Быть может, она хотела этого. Быть может, как раз этого она и хотела.
Ничто не могло их остановить. Весь мир спал, и теперь в нем были только они двое. У них не было никого, кроме них самих, а их время подходило к концу. От этой мысли Гислу пронзила боль, и она в отчаянии потянулась к Хёду. Он страстно ответил на ее неистовый, лихорадочный поцелуй, но потом снял ее со своих коленей и встал на ноги.
– Хёд? – прошептала она.
Он протянул руку, чтобы помочь ей подняться, и она ухватилась за нее, желая лишь вновь его коснуться, но он убрал руку, едва она встала.
– С тех пор как я в первый раз услышал твое пение, ты, словно светоч, освещала мой мир, – сказал он. Голос его снова звучал подавленно, как в начале ночи. – И я ничего не хочу сильнее, чем быть с тобой. Так, как только могу. Но ты дочь храма. Представь, что случится, если нас увидят.
– Не знаю. – Но она знала.
Его станут пороть, или посадят в колодки… или даже хуже. В памяти всплыл образ Билга, образы других мужчин, повешенных на северных воротах.
– Нас не увидят, – сказала она, не допуская и мысли о подобном исходе. – Этого не случится.
– Нет, не случится, – прошептал он, и она услышала то, чего он не сказал.
Он отступил назад, а она вгляделась в его невидящие глаза. В свете луны они мерцали как стекла, как те четырнадцать звезд, что светили ярче других. Теперь она не могла до него дотянуться – как не могла дотянуться до звезд.
– Я увижу тебя снова? – спросила она, зная, что их время вновь подошло к концу.
Он протянул ей свою ладонь, и она прижала к ней свою. Загрубевшая от работы кожа Хёда царапнула шрам у нее на руке, и от волнения у нее закололо в носу.
– Да. Завтра. Но я всегда здесь, рядом. – Он провел пальцем по руне у себя на ладони и сжал кулак. Быстро, решительно обнял Гислу и отступил обратно в тень.
Она закрыла глаза, не в силах смотреть, как он уходит, но он зашагал прочь так тихо, что ей была слышна лишь ее собственная тоска.
Она пошла обратно в храм по туннелю, но, приблизившись ко входу в святилище, услышала голоса по ту сторону двери и замерла, боясь, что ее снова ищут. Она прислушалась, стараясь понять, кто пришел в святилище в столь поздний час. В каменную дверь была вделана металлическая решетка: через нее Гисле был виден небольшой уголок помещения.
В святилище беседовали мастер Айво и хранитель Дагмар. Они не говорили о ней, не искали ни ее, ни кого‐то еще, и потому Гисла прислонилась к стене, собираясь дождаться, пока они уйдут, но тут же насторожилась, услышав вопрос верховного хранителя.
– Дагмар, ты помнишь женщину со слепым ребенком? – спросил Айво.
Он сидел в своем кресле, спиной ко входу в туннель, но Дагмар стоял прямо перед ним, и Гисла увидела, как хранитель нахмурился:
– Не помню.
– Ты привел ее в святилище. Ты должен помнить, – буркнул Айво.
Дагмар помотал головой.
– Это было во время королевского турнира, спустя несколько месяцев после рождения Байра. У тебя хватало хлопот. – Айво взмахнул рукой, словно речь шла о том, что случилось только вчера. – Глаза у мальчика словно подернул туман. В них не было зрачков. Он был совсем маленьким, лет трех-четырех. Но уже говорил.
Лицо Дагмара разгладилось.
– Помню. Я нашел ту женщину у стены сада. Она была больна и просила о благословении.
– О благословении для сына, – сухо поправил Айво.
– Да… да.
– Я не мог излечить его глаза. И ты знал об этом. Тот мальчик… теперь мужчина. Он – лучник, которого называют Хёдом.
– Не может быть! – воскликнул Дагмар. – Я видел его сегодня. Он меня изумил. Все на горе только о нем и болтают. Он напомнил мне Байра. Быть может, все дело в скромности, с которой он встретил свою победу, но на него было приятно смотреть.
– Хм-м, – пробормотал Айво. – Он очень способный. Я думал, что однажды он мог бы стать хранителем. Когда я впервые его увидел, он удивил меня своей склонностью к рунам.
Гисла старалась не дышать, но пыль, роившаяся в туннеле, щекотала ей ноздри.
– Сегодня он приходил ко мне вместе с учителем и просил позволить ему стать послушником.
Она прикрыла рот рукой, сдерживая стон. О, Хёд, почему ты мне ничего не сказал?
– Он не первый с начала бедствия, – сказал Дагмар. – И не последний.
– Да. И я отослал его так же, как отсылал остальных.
Она не могла дышать. Нужно вернуться обратно, на склон. Нужно найти Хёда. Но беседа в святилище продолжалась, и она не решилась покинуть свое укромное место.
– Теперь цели у нас иные, мастер, – сказал Дагмар. – Нам нужно думать о дочерях.
– Да… но я все равно отослал бы его.
– Почему? Ведь ты сказал, что у него склонность к рунам.
– Его обучал Арвин, хранитель пещеры. А значит, он всю жизнь был послушником. Его знания обширны, а умения огромны. И это меня тоже пугает.
– Почему?
– Я не знаю, что он такое: добро или зло.
Дагмар и Гисла ахнули в унисон.
– Как он может быть злом, мастер? – спросил Дагмар.
Айво вздохнул:
– Быть может, зло – не совсем верное слово. Тогда, ребенком, он начертил здесь, на полу, под алтарем, руну слепого бога. Теперь он вырос, но глаза у него все так же пусты.
– Слепой бог не был злом.
– Не был… но зло сумело его использовать. Зло использует тех, кто несведущ.
– И ты полагаешь, что зло может использовать слепого лучника?
– Этого я как раз не решил. Но знаю, что глупо не обращать внимания на знаки. А их множество.
– Но та женщина – теперь я вспомнил ее – сказала, что ты его благословил. Сказала, что ты и ее благословил. Она уходила из храма, воспрянув духом.