– Королю не понравилось, что она сбежала, – ответил рыгавший крестьянин.
– А теперь иди, слепой Хёд. Тебя ждет отец.
Снова хохот. Один из мужчин бросил к его ногам монету, словно он был попрошайкой, и группа двинулась прочь.
– Что сделал король? – крикнул Хёд, и крестьяне замерли, почуяв в его голосе неприкрытую враждебность.
– Примолкни! Ради Одина. От твоего крика у меня череп взорвется, – простонал человек, причитавший из‐за семнадцати выстрелов в голову.
Обладатель отрыжки замахнулся на Хёда, но тот заранее почувствовал и услышал его движение. Крестьянин, что бросил монету к его ногам, попытался ее поднять, а другой ухватился за кошелек, висевший у Хёда на поясе. Хёд ткнул посохом вору прямо в живот и тут же хлестнул им по его шее. Точно так же он разделался с остальными пятью, а они лишь помогали ему, спотыкаясь и падая друг на друга в своих нелепых попытках удрать.
Бой вышел нечестным… совсем нечестным. Крестьяне, в отличие от него, были пьяны. Но драку затеял не он. Злее всех оказалась женщина, но ее он бить не хотел. Он ткнул посохом ей прямо под ноги и прижимал им ее руку всякий раз, когда она пыталась подняться. На третий раз она ударилась лбом о землю, и тогда он оставил их – стонавшую кучу-малу – и направился к Храмовой горе.
На полпути к вершине он услышал биение сердца Гислы, а едва подойдя к воротам, обнаружил Арвина.
Арвин шагал нетвердо, едва переводя дыхание, и разрыдался, когда Хёд произнес его имя. Хёд взвалил старика себе на спину и понес вниз с горы.
– Я думал, ты умер. Я думал, ты умер, – причитал Арвин, но, когда Хёд попытался выяснить у него, что случилось, он словно лишился дара речи.
Они переночевали на том же месте у развилки, где Хёд просидел весь предыдущий день, но к утру Арвин совсем ослабел от жара, и Хёду пришлось купить у какого‐то крестьянина телегу и лошадь, чтобы доставить учителя домой.
– Как быстро заживает, – удивленно заметила Тень спустя неделю, когда меняла Гисле повязку на ладони. – Сильно болит?
– Совсем не болит, – сокрушенно ответила Гисла.
Боль в руке отвлекала ее от мучительных мыслей, но теперь ладонь заживала, и ее отчаяние росло.
Руны больше не было. Шрам в форме звезды и тонкая паутина здоровой кожи скрыли ее целиком. Гисла не могла обвести линии руны кровью – линий больше не было. Заливая ладонь слезами и кровью, она пела до хрипоты, но Хёд ей так и не ответил.
Правда, она не утратила другой своей способности – или умения, или дара, Гисла не знала, как это назвать. Она по‐прежнему проникала в чужие мысли, когда пела. Она поняла это, когда Элейн села к ней на кровать и сжала ее левую руку. Гисла успела пропеть всего несколько слов, и ее голову неостановимым потоком заполонили мысли Элейн. То, что когда‐то открыла в ней руна – если, конечно, все дело было в руне, – хранилось теперь под свежим шрамом у нее на ладони.
Когда рука чуть зажила, она попробовала заново начертить на ней так хорошо ей знакомую духовную руну. Но резать кожу левой рукой было гораздо сложнее, чем она предполагала, а боль в едва зажившей ладони показалась ей нестерпимой.
Сделанные ею порезы воспалились, и она мучилась с неделю, но потом Айво попросил показать ему рану. При виде гноившихся струпьев он проклял норн и короля, но едва он начертил свои руны и пробормотал нужные слова, как рука снова начала заживать.
Оставаясь одна, она чертила духовную руну на земле – она хорошо помнила форму руны, углы, под которыми расходились ее линии, но не знала, с чего начать. Руны нельзя рисовать как попало, но духовная руна считалась запретной, и она ни у кого не могла о ней спросить.
Поначалу она боялась, что Хёд решит, будто ее любовь угасла. Потом ее охватил другой, куда более жуткий страх – что с ним что‐то случилось. Два месяца подряд у нее не было месячных, но на третий месяц кровь пошла так обильно, что пропитала ее постель, разбудив ее посреди ночи. Тогда она разрыдалась – но не от облегчения и даже не от утраты надежд.
Она оплакивала еще одну неслучившуюся любовь, еще одну жизнь, в которой ей было отказано. Как раз в ту ночь король, подобно неумолимой судьбе, послал за ней. Пока она битый час пела ему, стоя посреди королевской спальни, пока старалась пением усмирить мучившие его головные боли, у ее ног образовалась целая лужа крови.
Вскоре после этого мастер Айво вызвал ее в святилище, а когда она встала перед ним, смиренно скрестив руки, он сделал неожиданное признание.
– Недавно я понял, что я дурак, – сказал он.
Она недоуменно вскинула брови, но не стала ему возражать.
– Все это время – все эти годы – ты говорила со слепым юношей… а вовсе не со слепым богом.
Она моргнула, не отрицая и не подтверждая его слова.
– Признаюсь, в последнее время я насмехался над твоей находчивостью… ибо сердце мое не болело из‐за тебя.
– Разве оно должно было болеть, мастер?
– Считаешь меня бессердечным?
Он не колеблясь отослал Хёда прочь из храма. Я буду спать спокойнее, когда он уйдет.
– Хранитель пещеры… Арвин… многое мне поведал, когда я велел снять с него колодки. Он верит, что ты ведьма.
– Я никогда этого не отрицала.
Айво фыркнул.
– Он твердил, что ты запудрила всем нам мозги. Но я не верю всему, что он говорил. Он и сам не в своем уме. Он не поблагодарил меня за милосердие, которое я ему оказал. К тому же я отчасти виню его в том, что стало с твоей рукой.
– Он не слишком пострадал?
– Я видел, как он своими ногами вышел за ворота. Уверен, что он покинул гору и встретился со своим учеником.
Она боялась, что Арвин не сумеет отыскать Хёда, и была признательна даже за эти обрывки новостей.
– Арвин говорил, что море тебя выбросило на берег и ты зачаровала юного Хёда. Говорил, что это он привел тебя к Лотгару, – осторожно прибавил Айво.
Она кивнула, и Айво глубоко задумался.
– Это песни? Ты говоришь с ним через песни? – мрачно спросил он.
Она не стала уточнять, о ком он ведет речь. Ей был известен ответ.
– Не знаю. Он… больше не говорит со мной.
– Не знаешь… или не хочешь мне рассказать?
– Не знаю, – повторила она.
– Я хочу тебе верить. Но ты уже обманывала меня.
Она задумалась над тайной, которую хранила, и поняла, что хранить ее больше не было смысла.
– Прежде чем я покинула Лиок, он вырезал у меня на ладони духовную руну. Такую же руну он вырезал у себя на ладони. Когда я пела, он меня слышал, – тихо сказала она.
Ее слова потрясли верховного хранителя. От изумления он разинул рот и сразу стал походить на птенца, которому вот-вот принесут червячка.
– Он использовал духовную руну?
– Да.
– Это запрещено. Это… запрещено. Как… как он… Это запрещено! – забормотал Айво, а потом ударил посохом об пол, но теперь его гнев уже мало что значил. – Покажи, – прошипел он.
Шагнув к его креслу, она разжала изрезанные пальцы и показала ему свою ладонь. При виде следа, оставленного звездой королевского амулета, Айво поморщился. Но рука больше не болела. Зато вид шрама приводил Гислу в ярость.
– Мне нечего тебе показать. Руны нет. Осталась только эта уродливая звезда, но со мной больше нет моего самого дорогого друга.
– Ты не можешь ему доверять. – Айво снова стукнул посохом по каменному полу святилища.
– Но я ему доверяю. И страшно скучаю по нему.
Эти слова словно высвободили что‐то, крепко сидевшее у нее в груди, и она ощутила острую, но… приятную боль. Эта боль принесла долгожданное облегчение.
– Тебе известна история Хёда?
– Да.
– Расскажи мне ее.
– Он был сыном Одина. Братом Возлюбленного Бальдра. Он был слеп.
– Да. Что еще?
– Локи хитростью заставил его убить Бальдра.
– Говорят, что его обхитрили, вынудив убить брата. Но я не уверен в этом. Хёд знал, что делает.
Гисла ждала продолжения. Мастер Айво всегда говорил медленно, словно давая своим ученикам возможность высказать собственные соображения. Но она была слишком взволнована, чтобы думать, и могла лишь ждать.
Щелкнув ногтем, Айво высек капельку крови из подушечки своего пальца.
– Дай мне руку, дочь.
Она протянула ему руку, ладонью вниз, и Айво принялся чертить что‐то у нее на коже.
– Мало знать, как выглядит руна. Важно знать, как ее чертят. От этого порядка нельзя отходить. Сила руны не только в руке, которая ее оживляет, но в точном соблюдении правил, принятых для каждой руны. Руна слепого бога складывается сверху вниз, слева направо.
Айво начертил на тыльной стороне ее ладони два полукруга, спиной к спине. Один полукруг смотрел влево, а другой вправо. Первый полукруг разделяла надвое стрела, ее черенок проходил через второй полукруг, и оба они словно висели на ней.
– Вот руна Хёда.
Она подняла глаза на верховного хранителя. Ей захотелось взять его за руку и запеть, чтобы узнать, о чем он думает. Он говорил намеками и загадками, а она не осмеливалась ему ответить, признать, что эта руна ей хорошо известна.
– Скажи, что ты видишь, когда смотришь на нее, – твердо произнес Айво, вынуждая ее перевести взгляд обратно, на начертанную кровью фигуру.
Она всмотрелась в линии, пытаясь собраться с мыслями и усмирить бившую ее дрожь. Ей сразу вспомнилось, как они с Хёдом говорили об этой же самой руне.
– Полукруги похожи на два тела, – отважилась она. – Два тела, изогнутые от боли… спиной к спине… пронзенные одной стрелой.
– Да, – выдохнул он.
И начертил другую руну. Снова два полукруга, спиной к спине, но в этот раз один над другим. Один полукруг был горой, другой – долиной, соединявшая их стрела шла вертикально, словно тело, а округлое острие напоминало голову.
– Что ты видишь теперь? – настаивал Айво.
– Похоже на четырехногого паука… или, быть может, на человека, что воздел к небу руки и широко расставил ноги.
– Да. Это руна Бальдра. Бога войны.
– Бальдр – бог войны? – не веря, переспросила она.