– Ты на его стороне. Гудрун – плохой человек. Банрууд… плохой человек. – Она выразилась чересчур мягко, но Хёд с ней согласился.
– Да. Они плохие люди.
– А ты все еще хороший человек? – прошептала она, чуть не моля о том, чтобы он кивнул. Но он не мог этого сделать.
– Я старался остаться хорошим человеком. Но мне не всегда известно, что правильно, а что нет. Порой… остается лишь желание выжить.
– А еще остается правда. Правда всегда права. Она не бывает плохой. Так сказал мне однажды мастер Айво. И теперь ты должен поведать мне правду.
– Вся правда, которую знаю я, – это ты, Гисла. Эти годы я провел, пытаясь вернуться к тебе.
Ей хотелось поверить ему. Он слышал это в ее рыданиях, чувствовал в запахе кожи. Но еще она боялась. Боялась его. И будущего. Боялась, что в конце концов им никто не поможет.
– Теперь отдохни, Гисла из Тонлиса, – сказал он. – Возвращайся в шатер. Сегодня не нужно ничего решать. А я не могу ни о чем думать, когда ты рядом.
– Я тебя ослепляю, – печально сказала она, вспомнив Арвина и давний разговор на другой, далекой лесной поляне.
– Да. Но ты единственная… кто помогает мне видеть.
Она двинулась прочь, но тут же обернулась к нему.
– Ты больше не уйдешь? – спросила она.
– Не уйду. Я шел к тебе слишком долго и теперь никуда не уйду.
23 комнаты
Они снялись с лагеря на рассвете, сознавая, как мало их осталось и как беззащитны они перед лицом нападения. Король отправил Хёда в начало каравана – усадил его в повозку с провизией и настоял, чтобы он прислушивался к возможным опасностям. Гисла и Альба вдвоем сидели верхом на могучем, бывавшем в боях скакуне, который накануне потерял ездока в схватке с людьми из Берна. Но поменялся не только способ передвижения женщин. Теперь их со всех сторон окружали мужчины, таращившие на Хёда восхищенные глаза и говорившие о нем с восторгом.
Он приближался к женщинам не чаще, чем того требовали его обязанности, и, охраняя их во время кратких остановок, вел себя холодно и сдержанно. На протяжении всего долгого и трудного дня он ни словом не обмолвился с Гислой, ни разу не повернул к ней головы. Она решила действовать так же, желая его защитить. Но слова, сказанные им прошлой ночью, без конца вертелись у нее в голове, а в груди пылали нежность и страх.
Когда со стен храма послышался звук рога и дорога наконец стала взбираться на гору, Гисла, лишившись последних сил, дрожала от усталости и напряжения. Совершенно разбитая Альба лежала в ее объятиях.
Едва процессия с грохотом завернула на мощенную булыжником парадную площадь, как стражи короля закричали, призывая на помощь слуг и носильщиков. Альбе и Гисле помогли спешиться – они не могли разогнуть ни ног, ни спин. Гисла заметила Хёда у ступеней королевского замка: он уже шагал следом за королем, заступив на новую вахту.
Она не видела его несколько дней и не смела справляться о нем, но среди людей короля и обитателей Храмовой горы поползли слухи о засаде на пути из Берна, и с каждым новым пересказом слава Хёда росла. Он стал новым мальчиком из храма, а его подвиги почти сравнялись со свершениями Байра, о котором на горе по‐прежнему ходили легенды. Но было одно существенное отличие: король Банрууд всегда ненавидел Байра, а к Хёду он явно привязался.
Спустя три дня после возвращения из Берна Гислу вызвали к королю, чтобы унять мучившие его головные боли, и ей пришлось вытерпеть час в его объятиях, пока Хёд стоял на страже прямо за дверью. Мысли Банрууда путались – он уткнулся лицом ей в шею, словно тонул, но обрывки образов, открывшиеся ей, пока она пела, показали, что короля успокаивало присутствие Хёда. Он чувствовал себя… в безопасности.
А она – нет. Она совершенно потерялась. Она будто бы снова плыла по Северному морю, барахтаясь меж двух жизней, моля небеса о помощи и зная, что помощи не будет.
Когда она вышла из спальни Банрууда, Хёд стоял в тени всего в десяти футах от двери, но она отвернулась, словно не заметив его, и подозвала стража, что нес караул на верху лестницы. Она еще чувствовала на шее липкое дыхание Банрууда и не хотела, чтобы Хёд учуял шедший от ее кожи запах короля.
На следующее утро мастер Айво вызвал ее в святилище.
– Слепой Хёд вернулся, – безо всякого вступления сказал он, обхватив ладонями подлокотники своего кресла.
На его пергаментной коже и вокруг обведенных черным глаз пролегла тень, которую не могло рассеять дрожавшее пламя свечей. Она часто спрашивала себя о том, как может он терпеть полумрак, но потом поняла, что он его ценит. В полумраке не было видно его сомнений.
– Да. Вернулся. Он состоит на службе у короля. – Она говорила твердо. Она заранее подготовилась к этому разговору.
– И как же это случилось? – продолжал Айво.
– Ты спрашиваешь меня, мастер? – потрясенно отвечала она. – Меня не посвящают в дела, которые вершит король в своем замке.
– Ты его не ждала.
– Я его не ждала.
Он задумался над ее словами и, казалось, забыл, что она все еще стоит перед ним. Небеса громыхнули, и по стенам храма застучали капли дождя. Святилище наполнилось запахом мокрого камня и иссохшей земли, пламя свечей потускнело.
– Идет гроза, – заметил мастер Айво.
– Гроза пришла, – отвечала она.
Она и не думала дерзить, но мастер Айво взглянул на нее исподлобья, с явным подозрением. В груди у нее все гудело от справедливости ее слов. Гроза пришла, и она… была ей едва ли не рада.
– Я не знаю, что с этим делать, – признался он.
Впервые за все время, что Гисла прожила в храме, она видела, что мастер Айво боится. Что он в нерешительности.
– С грозой, мастер?
– Со слепым воином, – отрезал он.
– Быть может… с этим ничего не следует делать. Быть может, это никак не связано с тобой, с богами, с рунами, с королем. – Она говорила ровно и мерно, изо всех сил стараясь не терять осмотрительности.
– Ты знаешь, почему Локи поручил свое дело слепому богу? – спросил мастер Айво и хмуро взглянул на нее.
Она ждала, зная, что он ей все объяснит. В груди клокотало возмущение. Хёд не был слепым богом. Он был человеком. А мастер Айво вполне мог оказаться глупцом.
– Локи понял, что норны его не увидят, – пробормотал Айво. – Они не умеют предотвращать то… чего не видят.
Она вспомнила, как много лет назад Хёд поведал ей эту легенду. Он жарил рыбу, готовя ужин, и рассказывал ей простую историю о слепом боге, в честь которого был назван. Мы видим лишь то, что можно увидеть.
– Я тоже его не вижу, – признался мастер Айво.
Это откровение ее потрясло:
– Ты не видишь… Хёда?
– Руны раскрывают нам многое, но не все. Далеко не все. – Он вытянул руки перед собой и распрямил свои цепкие, когтистые пальцы, давая понять, что совсем ничего не знает. – Он для меня тайна. Неизвестность. Я не ждал, что он вернется.
– И что ты станешь делать? – спросила Гисла.
Она представила, как он вызывает Хёда к себе, как требует, чтобы тот убрался с горы, и в груди у нее снова заклокотал гнев. Все эти интриги велись уже так давно, но ничего – ровным счетом ничего – не менялось.
Верховный хранитель встретился с ней глазами:
– Вопрос в том… что будешь делать ты, дочь.
– Я ничего не могу сделать! – воскликнула она. – Я провела на этой горе больше десяти лет, ожидая спасения. Я день за днем, ночь за ночью пела песни, спала рядом с сестрами и утешала измученного короля. Верховный хранитель, скажи, что мне теперь делать?
Он кивнул:
– Боюсь, что теперь… никто из нас уже ничего не может сделать.
Король отвел Хёду комнатку на верхнем этаже замка, на равном расстоянии от своих покоев и от помещений прислуги. Хёд не был ни важным гостем – в этом крыле замка никто не жил, – ни признанным членом семьи: покои Альбы и старой Эсы располагались в Башне королев, на самом верху извилистой лестницы, что тянулась вверх прямо от главного входа. И все же Хёд никак не рассчитывал на собственную комнату в замке. Такое жилье нравилось ему куда больше, чем койка в казармах королевской стражи. Кроме узкой кровати и железной ванны ему ничего не было нужно, и комната показалась ему превосходной. Но за право жить в ней нужно было работать.
Королю хотелось, чтобы он постоянно был рядом, а его отсутствие вызывало у Банрууда тревогу. Он стоял на страже, пока Банрууд ел, и караулил под дверью спальни, пока Гисла ему пела. Он охранял короля, пока тот говорил со своими советниками, и шел за ним следом, когда тот бродил вокруг замка. Ему даже велели каждую ночь, перед сном, обследовать все коридоры и проходить вдоль стен храма, прислушиваясь, нет ли какой‐то угрозы.
Хёду казалось странным, что многие боятся его… но Банрууд совсем не боится. Банрууд не видел в нем угрозы. Хёд подозревал, что король вообще не считает его мужчиной. Он был для Банрууда хорошо выдрессированным хищником – ловким, полезным, но при этом лишенным всяких чувств, человеческой природы. Словно у Хёда не было не только глаз, но и души.
Хёд умел оставаться полезным, но в то же время невидимым. Это умение помогло ему выжить в мире Гудруна. Храмовая гора не была похожа на Северные земли: жизнь здесь казалась одновременно более цивилизованной и более отстраненной, более открытой и более угнетенной. Ему не приходилось на каждом шагу уклоняться от летевших в него ножей, уворачиваться от ударов, но выносить охватившее гору тихое отчаяние оказалось куда тяжелее. Быть может, все дело было в том, что теперь он жил рядом с Гислой.
Сам храм заполонили встревоженные сердца. Он слышал Тень, Дагмара и мастера Айво. Слышал хранителей и дочерей, слышал Гислу. Даже когда он ложился спать в своей непривычной постели, в непривычной и новой комнате, он все равно ее слышал, и ее близость наполняла его восторгом и грустью.
У нее не было никакой свободы. Он знал, что она не может сама отыскать его. Но она дважды замечала его в коридоре возле спальни Банрууда и дважды сбегала. Его присутствие ее огорчало. Он слыша