л это в биении ее сердца, в ее учащавшемся дыхании. Но она слишком долго его избегала.
Когда Банрууд вновь вызвал ее к себе, он ждал, пока она не вышла из королевской спальни. В замке все было тихо, часовой спал, и Хёд встал прямо напротив двери, отрезав ей путь к бегству.
– Мне нужно идти, – прошептала она.
Он помотал головой:
– Не теперь.
– Банрууд услышит.
– Не услышит. Пройдемся. – Он протянул ей руку, приглашая идти за ним, и она застонала в ответ, тихо, чуть слышно, словно стояла у края пропасти и отчаянно хотела сорваться вниз.
Она не взяла его за руку, но отвернулась и пошла дальше по коридору, прочь от лестницы и от жара светильников. Она искала тьмы, и он двинулся за ней. Когда она остановилась, он тоже встал – на безопасном расстоянии от нее. Ему не хотелось давить на нее. Хотелось лишь быть с ней рядом.
– Чего ты хочешь, Хёд? – спокойно спросила она. Эти слова его ранили – но он даже не изменился в лице.
– Я тосковал по тебе, – признался он. – Я не хочу больше по тебе тосковать.
Опять тихий стон.
– Но зачем… ты здесь?
– Ты знаешь, зачем я здесь, Гисла.
– Ты не можешь называть меня так при посторонних. Я Лиис из Лиока.
– Мы одни. И для меня ты Гисла.
– Зачем ты здесь? – снова спросила она.
Он знал, что она говорит не о коридоре, не о замке. Она хотела понять, что у него на уме.
– Я не знаю, как иначе мне быть рядом с тобой. Арвин мертв. Сейлок гибнет. Я не могу стать хранителем. У меня нет клана. Нет семьи. Есть только ты. Только ты одна важна для меня. Вот почему я здесь.
– Прошло столько лет, – сказала она, и он услышал в ее словах сдавленное рыдание.
– Но я здесь, – повторил он.
– Ты воин короля Севера.
– Нет, я Хёд. Тот самый Хёд, которого ты знала десять лет. Тот самый Хёд, которого ты когда‐то любила.
– Ты воин короля! – твердо сказала она, но Хёд услышал, что в горле у нее стоят слезы.
– Я воин Гислы. Я всегда был верен тебе одной.
Ее сердце скакало, и билось, и стремилось к нему. Он чувствовал на ее коже желание, ощущал ее пристальный взгляд. Он снова потянулся к ней, моля, и на этот раз повернул руку ладонью вверх, так, чтобы стала видна так долго объединявшая их руна. На миг ему показалось, что она снова его отвергнет, что убежит от него.
В коридорах было тихо. Король спал в своей комнате, глубоко и мерно дыша. Из кухни, находившейся прямо под ними, доносилось бормотание множества голосов. Там, в тепле, двигались люди, готовя пищу для тех, кто проспит еще много часов. Но они были одни. Наконец. О блаженство. Одни. И вот он услышал, как она подняла руку, как прошелестел, коснувшись лифа платья, ее рукав, когда ее пальцы коснулись его ладони.
На краткий миг он позволил себе возликовать – и не смог больше ждать ни секунды, притянул ее к себе, ища ее рот, ее тепло, ее тело.
Но он не был готов к тому, какой оказалась настоящая Гисла, к тому, как прижались к нему ее груди, живот, ее бедра; от столкновения с ней реальной все его тело вздрогнуло, в голове опустело, и он потрясенно, сам до конца не веря в происходившее с ним, простонал ее имя.
Теперь она была уже не в его голове, не в его сердце, но рядом с ним, в его руках. Она обхватила его лицо, словно тоже цеплялась за сон, а потом он нашел губами ее губы, мягкие и настойчивые, и лиловое зарево, набухнув под языком, поднялось у него в голове.
Она оторвалась от него и принялась шептать его имя, «Хёди, Хёди, Хёди», как часто звала его в песнях, и на мгновение у него в голове поднялось его собственное лицо, словно он в этот миг смотрел на себя – так, как смотрела она. Угловатые черты и пустые зеленые глаза, плечи, пригнувшиеся, чтобы ее обнять, губы, влажные от ее поцелуев. Но его лицо тут же пропало, и Гисла вновь жадно приникла к его рту.
Соль от слез. Чьи это были слезы, ее или его?
Он целовал ее, желая слиться с ней воедино, прижимал ее к себе, желая прижать во сто раз сильнее, пробовал ее на вкус, мечтая распробовать сполна, а нетерпение вновь и вновь вело его ладони одним и тем же путем, вдоль бедер, вкруг талии, вверх по спине и вниз по круглившимся грудям, и он смотрел на нее единственным способом, на который был способен. Она прикусила его губу, впилась ему в рот, и он вновь услышал слова, что она уже говорила ему много лет назад. Я хочу быть в тебе. Хочу, чтобы ты был внутри меня.
Она оторвалась от него, дернулась прочь, но в следующий миг уже снова бросилась в его объятия, ткнулась лицом ему в шею, обхватила его за спину, чуть не впившись ногтями.
– Я не знаю, когда ты врешь, – сказала она.
Он напряженно застыл.
– Ты знаешь, когда я вру, но я не знаю, когда врешь ты, – прошептала она, не отнимая лица от его груди.
– Я тебе не врал. – Он не говорил ей всей правды, но никогда не врал.
– Все врут. Разве нет? Но у тебя преимущество: ты слышишь то, чего большинство людей не слышит… чего не слышу я.
– Преимущество? Но его даровал мне мой изъян… и потому вряд ли можно назвать его преимуществом.
– Я не знаю, когда ты врешь, – настойчиво повторила она.
Он выпустил ее из объятий, обхватил ладонями ее лицо. Под его пальцами она плотно сжала губы, выставила вперед подбородок. Он хотел снова поцеловать ее, но в ее горле теснились слова. Он чувствовал, как им не терпится вырваться наружу.
– А я не могу читать твои мысли, женщина. Тебе придется сказать, что у тебя на уме. – Голос его звучал мягко, хотя в словах не было нежности. Она не позволила обращаться к ней по имени, но не могла запретить ему называть ее женщиной.
– Ты сказал, что в тебе есть любовь ко мне.
– Нет. Я сказал, что люблю тебя.
Она сглотнула, и он ощутил, как ее горло дернулось у него под ладонями.
– Но как мне узнать, не врешь ли ты?
– Зачем мне врать тебе?
– А зачем врут другие? Затем, что правда слишком страшна.
– Ты знаешь, что я тебя люблю.
– Я ничего не знаю.
– Ты любишь меня, Гисла из Тонлиса?
– Нет, – сердито бросила она.
– Врешь, – парировал он.
Он усмехнулся, а она… рассмеялась, и звук ее смеха веселым шорохом скользнул по его губам, и он снова ее поцеловал. Она раскрыла рот навстречу его губам с тем же отчаянием, с тем же восторгом, которые чувствовал теперь он, но страх оказался сильнее, и она почти мгновенно оторвалась от него.
– Нас могут услышать, – простонала она. – Если тебя увидят со мной… увидят, что ты меня целуешь… он убьет тебя.
Она шагнула прочь, и он не стал ее держать. Не потому, что боялся за себя, но потому, что чувствовал ее смятение. Еще мгновение они просто стояли, пытаясь совладать с собой.
– Я отведу тебя обратно в храм, – сказал он. – Я и прежде тебя охранял. Никто ничего не заподозрит, если я просто пойду рядом с тобой.
– Хорошо, – прошептала она. В ее голосе он услышал разочарование.
Мельком коснувшись его руки, она пошла обратно к лестнице. Он подхватил посох и двинулся за ней, за ее сладостным запахом.
Часовой у лестницы даже не поднял на них головы. Страж у ворот замка покинул пост, дозорный на крепостной стене позабыл о своих обязанностях. Никто другой не различил бы в ночной тиши его храп, но Хёд слышал его так же четко, как если бы дозорный спал прямо здесь, у него в ногах.
Парадная площадь казалась пустой. На пути от ступеней замка к храмовой колоннаде не было никого, кто следил бы за Гислой с тревогой или просто с интересом. На Храмовой горе давно привыкли к ее ночным хождениям.
Он не чувствовал взглядов так же ясно, как слышал сердца, дыхание и движения, но счел, что вполне может сказать еще несколько слов, прежде чем она войдет в двери храма.
– Я буду ждать тебя на склоне горы. Если ты не сможешь прийти… я буду ждать завтра. И послезавтра. До тех пор, пока ты не поймешь, вру ли я.
Спустя три недели после того, как король вернулся из Берна, на Храмовую гору прибыл Дред из Долфиса с горсткой насквозь пропотевших воинов, с головы до ног покрытых дорожной пылью. Дред потребовал у Банрууда аудиенции, и король настоял, чтобы Хёд встал прямо между ними, на случай вероломного нападения.
– Я не верю Дреду из Долфиса. Он многие годы хотел меня убить, а сам не боится смерти. Пусть держится подальше. Если же он не захочет… ответь ему, как полагается.
Хёд сделал, как ему было велено, и встал перед возвышением, на котором высился трон. Дреда ввели в зал и оставили шагах в ста от короля. Хёд услышал тот миг, когда Дред его заметил: старый воин глумливо хмыкнул себе под нос. Хёд помнил Дреда из Долфиса со времен королевского турнира, в котором участвовал много лет назад. Дред ему очень нравился. Он не знал, к кому относилась презрительная ухмылка бывалого солдата – к нему ли самому или к королю, – но все равно ощутил неловкость.
Дред принялся излагать свое дело. Банрууд слушал его с притворной скукой и откровенной враждебностью во взоре.
– Берн нападает на наши пределы, а теперь, как мы слыхали, напал и на твой караван. Тебе, конечно, известно, что творится в глубинке, вдали от Храмовой горы. Но никто ничего не делает. Бенджи сидит в своей крепости и жиреет, пока его воины гибнут… или грабят соседей, – заявил Дред. – Сначала мы побывали у него. А теперь прибыли к тебе.
– Ты кто такой, Дред из Долфиса? Ярл? – вопросил, зевая, король.
Но скука его была притворной, Хёд чувствовал смятение Банрууда, знал, что того от тревоги бросило в пот.
– Ты сам знаешь, что я не ярл.
– Да. Я знаю, что ты не ярл. Но ты все равно приходишь ко мне, словно самый настоящий ярл.
Стиснув зубы, Дред молча ждал, что еще скажет Банрууд.
– За все эти годы я ни разу не видел мальчика из храма. Быть может, он тоже сидит в своей крепости и жиреет?
– Что ты станешь делать, Банрууд? Я здесь из уважения к трону. Я не хочу войны между кланами, но, если все останется по‐прежнему, нам придется пойти против Берна.