Сказав это, Чичиков погладил свой подбородок и подумал: „Какая, однако ж, разница между просвещенным гражданином и грубой лакейской физиогномией“» (в нижнем слое было: «Увидя, что речь повернула вона в какую сторону, Петрушка закрутил только носом»).
«– Дурак. Дурак! – думал Чичиков, промотает все, да и детей сделает мотишками. Оставался бы себе, кулебяка, в деревне» – превращается в верхнем слое в: «„Дурак. Дурак! – думал Чичиков, – промотает все да и детей сделает мотишкам<и>. Именьице порядочное… Поглядишь, и Мужикам хорошо, и им недурно. А как просветятся там у ресторанов да по театрам… все пойдет к чорту. – Жил бы себе Кулебяка в деревне“».
Тема ложного Просвещения возникнет у Гоголя и в правке верхнего слоя в описании книгохранилища Кошкарева: «„Пользуйтесь, пользуйтесь всем, вы Господин. Просвещенье должно быть открыто всем“. Так говорил Кошкарев, введя его в Книгохранилище».
Но главной правкой в главе второй, с которой долго не будут соглашаться последующие издатели второго тома (см. с. 210 наст. изд.) станет вычеркивание из верхнего слоя «преказусного анекдота» о немце-управителе: «…полюби нас чорнинькими, а белинькими нас всех полюбит…». Соответственно вычеркивается далее и авторское отступление о «грязном человеке», который «и в самом падении» «требует любви к себе».
В главе III, наряду с усилением в верхнем слое темы ложного Просвещения, усиливается и тема Европы, которой подражают и перед которой раболепствуют. Распекающий Петрушку Чичиков говорит: «Уж вот можно сказать удивил красотой Европу!» (в нижнем слое было: «Чай и теперь налимонился»). Но при этом вычеркиваются в общем-то вполне позитивные рассуждения Селифана и Петрушки о европейских («немецких») нововведениях Кошкарева («Слышь, мужика Кошкарев-барин одел, говорят, как немца») и т. д.
В эпизоде с Петухом перерабатывается образ Николаши, который из глуповато-наивного мальчика превращается в верхнем слое в молодого человека, откровенно ищущего себе выгоду (ср.: «Он рассказал с первых же разов Чичикову, что в Губернской Гимназии нет никакой выгоды учиться, что они с братом хотят ехать в Петербург, потому провинция не стоит того, чтобы в ней жить…». В нижнем слое было: «Он рассказал, что у них в гимназии не очень хорошо учат, что больше благоволят к тем, которых маменьки шлют побогаче подарки. Что в городе стоит Ингерманландский гусарский полк, что у ротмистра Ветвицкого лучше лошадь, нежели у самого полковника, хотя поручик Взъёмцев ездит гораздо его почище»).
Более лаконичным и сдержанным делается описание обеда, которым Петух угощает Платонова, сокращается описание вечерней прогулки на лодках, усиливается тема антагонизма между городом и деревней, в которой уже не хотят жить гоголевские герои. Николаша и Алексаша (ср.: «И озеро, и избы, побледнели огни, стал виден дым из труб, осеребренный лучами. Николаша и Алексаша пронеслись в это время перед ними на двух лихих жеребцах в обгонку друг друга. Пыль за ними поднялась , как от стада баранов» – нижний слой; «Чудная картина. Но некому было ими любоваться. Николаша и Алексаша, вместо того чтобы пронестись в это время перед ними на двух лихих жеребцах в обгонку друг друга, думали о Москве, о кондитерских, о театрах, о которых натолковал им заезжий из столицы Кадет» – верхний слой).
Серьезные изменения претерпевает обрисовка жены Костанжогло (Скудронжогло), которая из вялой и апатичной превращается в результате правки в разговорчивую и веселую хозяйку:
…встретила их жена, родная сестра Платонова, весьма миленькая на взгляд, белокурая белоликая, с выраженьем в лице прямо русским, также красавица, но также полусонная, как он. Кажется, как будто ее мало заботило то, о чем другой заботится, или оттого, что всепоглощающая деятельность мужа ничего не оставила на ее долю, или оттого, что она принадлежала по самому сложению своему к тому философическому разряду людей, которые имея <нрзб.> и чувства, и мысли, и ум, живут как-то вполовину (нижний слой);
Хозяйка Дома выбежала сама на крыльцо. Свежа она была, как кровь с молоком, хороша, как Божий день. Походила, как две капли, на Платонова, с той разницей только, что не была вяла, как он, но разговорчива и весела (верхний слой).
Правка эта была связана, по всей видимости, с оценкой А. О. Смирновой («она уж слишком жалка») и советом «дайте работу жене Костанжогло», которому Гоголь начал следовать в ходе переработки третьей главы. Дополнения эти (две вставки) между зачеркнутыми строками были вписаны карандашом, а затем обведены чернилами[376].
Появляется в результате правки в верхнем слое и «нравоучительный» диалог Платонова и Леницыной, вращающийся вокруг темы женского труда и русского и нерусского воспитания:
В комнатах мог только заметить Чичиков следы женского домоводства. ~ Сдать ее на руки чужеземной Гувернантке затем только, чтобы самой иметь свободное время для музыки. Нет, извини, брат, этого-то не сделаю.
Новой оказывается в верхнем слое тема соблазна и праздности как источника зла:
Много соблазну. Лукавый что ли миром ворочает, ей-Богу! Всё заводят, чтобы сбить с толку муж<иков>, и табак, и всякие такие …подмесь каприз<ов>, честолюбья, самолюбия и те мелкие личности, без которых не обходится ни один русской, когда он сидит без дела и нет решитель<но?> ничего.
А обличительная речь Костанжогло (Скудронжогло), направленная в нижнем слое против богоугодных заведений, отвлекающих от истинно христианского долга, в верхнем слое превращается в инвективу против европейских заимствований:
Вон опять один умник, что, вы думаете, у себя завел? Богоу<го>дные заведения, каменное строение в деревне? Христолюбивое дело! Уж хочешь помогать, так ты помогай всяко<му> мужику исполнить этот долг, а не отрывай его от Христианского долга (нижний слой);
А то ведь всякой механик хочет открыть ларчик с инструментом, а не просто. Он для этого съездит нарочно в Англию, вот в чем дело. Дурачье ~ И ведь глупей в сотеро (так. – Е. Д.) станет после того, как возвратится из границы (верхний слой).
Появляется в окончательном варианте и лирический пассаж – раздумья Чичикова о «не фантастическом имении», центральным мотивом которых становится «терпение»:
…он стал задумчив, и предположенья и мысли стали степенней и давали невольно значительное выраженье ли<цу>. «Терпенье! Труд. Вещь нет<рудная?> с ним я познакомился, так сказать, с пелен Детских. ~ Он думал о том, как последу<ют?> посевы, как бросит все глупые затеи, как будет рано вставать по утрам, как до восхода солнца распор<ядится,> как будет весело глядеть на это возрастанье и процве<танье> Именья, как весело потом глядеть и на детей.
А вслед за этим и загадочная фраза, отсутствующая в ранней редакции:
Странная мысль, не то чтобы Чичиков возымел. Но она вдруг сама собой предст<ала>. Дразня и усмехаясь, и прищуриваясь на него. Непотребница Егоза, и кто творец этих вдруг набегающих мыслей.
В последней главе правка была неравномерной, и потому отдельные части ее практически совпадают в верхнем и нижнем слоях, в то время как ряд других эпизодов Гоголь кардинально переписал. Существенному изменению подверглось начало главы. В нижнем слое текст начинался с описания Чичикова, сидящего в гостиничной комнате в персидском халате в окружении своих любимых вещей, после чего следовали: приезд Леницына, обеспокоенного слухами о подложном завещании, визит Чичикова к юрисконсульту и совет последнего не оправдываться, но опутывать дело «новыми посторонними статьями». В ходе правки Гоголь полностью отказывается от подобного начала: глава в верхнем слое начинается с не имеющего отношения к описываемым событиям рассуждения о различных приманках и соблазнах, которые бывают в свете, и лишь косвенно говорится о совершенном Чичиковым обмане («Всё на свете обделывает свои дела»).
Тема подложного завещания уступает в переработанном варианте более общим размышлениям о нарушениях самого процесса судопроизводства и призывом в речи генерал-губернатора восстать против неправды («Знаю, что никакими средствами, никакими страхами, ни какими наказаньями нельзя искоренить неправды»[377]).
Ярмарка, на которую отправляется Чичиков, становится в верхнем слое поводом для инвектив против нововведений французов и погони за европейскими наслаждениями. Появляется также пассаж о нового типа людях «европейского вида с бритыми подбородками, всё исчахл<ое?> и с гнилым<и> зуба<ми>».
Исчезают при правке из текста эпизодические лица, упоминавшиеся в нижнем слое – Вишнепокромов, Красноносов, Самосвистов, – как и само название города Тьфуславль.
Одновременно в речи Муразова усиливается мотив христанского подвига, к которому он призывает Хлобуева. Да и реакция Хлобуева на предложение Муразова отправиться в кибитке собирать деньги на храм по деревням существенно меняется:
Петр Петрович был изумлен этой совершенно новой должностью. Ему, все-таки дворянину некогда древнего рода, отправиться с книгой в руках просить на церковь! Ему с его хворостью трястись на телеге… А между <тем?> вывернуться и уклониться нельзя: дело богоугодное…. (нижний слой).
Ср.:
«Повинуюсь вам и принимаю не иначе как за указан<ие> Божие. Господи, благослови», сказал он внутр<енно> и почувствовал, что бодрость и сила стала проникать к нему в душу (верхний слой).
Меняется также и задание, которое Муразов дает Хлобуеву: если в первоначальной редакции ему поручалось не только собирать деньги на церковь, но и «воздействовать на бунтующих крестьян», то есть соединить в себе кающегося грешника и проповедника, то в новой редакции мотив «проповеди» отпал и тема покаяния осталась неосложненной