О том, что Гоголь «в качестве „разумной действительности“» абсолютизировал «откупщика Бенардаки» и самым причудливым образом перемешал «романтическую категорию идеального с категорией „положительного“ казенного образца», писал Б. М. Энгельгардт в своем труде «Путешествие вокруг света И. Обломова: главы из неизданной монографии»[640].
По другой версии, отдельные черты Костанжогло (Скудронжогло) могли быть подсказаны Гоголю личностью его малороссийского знакомца Василия Яковлевича Ломиковского (1777–1848), праправнука гетмана Данила Апостола, этнографа, знатока украинской истории (он был, в частности, автором словника «О Малороссии. О древних обычаях малороссийских, о службе воинской и гражданской, о чинах и должностях чиновников. Писано 1808 года»[641]). Ломиковский проживал на хуторе Миргородского уезда, названном им Парк-Трудолюб (ныне село Трудолюб). Имение его славилось различными хозяйственными нововведениями, в 1837 году он издал брошюру «Разведение леса в сельце Трудолюбы», в которой делился собственным опытом лесонасаждения. Деятельность Ломиковского как ученого, агронома, винодела, а до того еще и масона создала ему в народе репутацию чернокнижника и колдуна, что причудливым образом перекликается с демоническими чертами, которые впоследствии улавливались критиками в гоголевской обрисовке Костанжогло (Скудронжогло), делавшими его своеобразным двойником колдуна из «Страшной мести» (см. с. 352 наст. изд.)[642].
Высказывалась также версия о том, что прототипом Костанжогло (Скудронжогло) мог быть богатый фабрикант греческого происхождения М. И. Бостанжогло, семья которого происходила из Нежина. В 1820 году на Старой Басманной улице в Москве им была основана табачная фабрика, просуществовавшая до 1917 года. В вышедшем в 1846 году указателе московских заведений М. Рудольфа отмечалось, в частности, что дом № 35 по улице Никольской – «Бостанжогло Грека Михайлы Иванова. В сем доме магазин его Бостанжогло частный и табачный»[643]. Приписывали этому гоголевскому персонажу и литературные прообразы, как, например, персонажа комедии А. А. Шаховского «Пустодомы» Радимова, порицавшего фабрики, машины и суетную роскошь[644], или помещика Россиянинова из романа Ф. В. Булгарина «Иван Выжигин»[645].
Что касается Бенардаки, то существует предположение, что он мог стать прообразом еще одного «добродетельного» персонажа второго тома «Мертвых душ», а именно —миллионера Муразова[646]. Но вместе с тем в качестве прототипа Муразова назывался еще и А. Е. Столыпин, пензенский губернский предводитель дворянства, прадед М. Ю. Лермонтова и дед его товарища Алексея Аркадьевича Столыпина (Монго), наживший большое состояние на винных откупах[647].
Что касается Хлобуева, то, как утверждал М. С. Щепкин, для его характера «послужила Гоголю образцом личность П. В. Н<ащокина>»[648]. Версия эта была подхвачена А. Н. Веселовским и вслед за ним М. О. Гершензоном[649]. Среди аргументов в ее пользу назывались: богатство, унаследованное Нащокиным от матери, которое он «быстро спустил <…> в кутежах, стяжавших ему почетную известность среди бонвиванов обеих столиц», полученные затем неожиданно с разных сторон наследства и крупные выигрыши, которые опять им «проматывались» и «проедались»; состояние нищеты, «молодая сравнительно семья», «старые привычки роскоши и праздности среди крайней нужды», религиозное настроение среди разгульного образа жизни[650]. Со всем этим в целом совпадал и нравственный облик Хлобуева[651].
Существенный интерес в данном контексте представляет письмо Гоголя, отправленное 8 (20) июля 1842 года из Гастейна, в котором он уговаривает П. В. Нащокина определиться на службу в дом Бенардаки в качестве воспитателя. Письмо это, содержащее подробную характеристику самого Нащокина, примечательно как портрет, «нарисованный будущим творцом Хлобуева», чью судьбу в поэме также будет пытаться устроить добродетельный откупщик Муразов[652].
Недостатки ваши, – пишет Гоголь, – могут быть разве только в неподвижности и лени, одолевающей русского человека во время продолжительного бездействия, и в трудности подняться на дело. Но в той же русской природе есть способность, поднявшись на дело, совершить его полно и окончательно…
Сравним с этим письмом отповедь Муразова Хлобуеву во втором томе поэмы:
Подумайте не шутя, вас сгубила праздность. Вам нужно от ней бежать. Как жить на свете не прикрепленну ни к чему, какой-нибудь да должен исполнять долг.
И все же, наверное, самое большое количество домыслов о возможных прототипах, обнаруживаемых как в жизни, так и в литературе, породил образ полковника Кошкарева[653]. Как одного из прототипов В. И. Шенрок, ссылаясь на воспоминания О. Н. Смирновой (дочери А. О. Смирновой-Россет), называл полковника в отставке С. А. Викулина, знакомого В. А. Жуковского и самого Гоголя, – чудака, странности которого завершились сумасшествием:
Сегодня вечером мой милый Жук<овский> был у меня; он пришел один, Гоголь отправился к больному В<икулину> (сумасшедшему, кажется); за ним всегда посылают, когда тот слишком волнуется. Этот В<икулин> – Кошкарев из «Мертвых душ». Он так и умер сумасшедшим. У него был брат – ипохондрик. Гоголь их обоих знал, встретив в Германии[654].
По мнению Н. О. Лернера, прототипом Кошкарева мог быть помещик С. В. Цуриков[655], известный по описанию А. И. Дельвига, познакомившегося с ним в 1836 году:
Он образовал несколько контор по управлению имением, которые по самым пустым предметам составляли протоколы с изложением дела, справками, соображениями и заключениями, на которых он писал: «Согласен». С. Ц. <…> Чтением этих протоколов и наложением резолюций С. В. Цуриков занимал все утро <…>. Впоследствии я узнал, что мне не смели дать воды до утверждения протокола конторы по управлению домом Цурикова, в котором она указывала, какую воду должны мне доставлять для умыванья[656].
Как пример «старинного помещичьего бюрократизма», воплощением которого стал у Гоголя Кошкарев, Лернер называл также «Дело по донесению хозяйственного отделения управления дома графа Л. И. Соллогуба о глухом тетереве», относившееся к 1825 году[657].
Еще один возможный прототип Кошкарева – В. П. Кочубей, имевший, по свидетельству М. С. Щепкина, в своем малороссийском имении «разнообразные присутственные места»[658]. На самом деле экономические нововведения в имении Кочубея нередко служили примером для подражания М. И. Гоголь в ее хозяйственной деятельности, и они, конечно, были хорошо известны Гоголю[659].
Среди собственно литературных предшественников и аналогов образа Кошкарева назывался герой романа П. Л. Яковлева «Удивительный человек» (1831) – «помещик-бюрократ», «бедный разумом и просвещением», который «удаляется в деревню и там предается реформаторскому самодурству», желая посвятить время «на образование <…> поселян»[660]. Сочувственный отзыв на этот роман поместил А. И. Дельвиг в первом номере «Литературной газеты» за 1831 год, в котором были также опубликованы и опусы самого Гоголя: глава «Учитель» из «малороссийской повести» «Страшный кабан» и статья «Несколько мыслей о преподавании детям географии».
Другие возможные литературные прообразы Кошкарева – князь Радугин из комедии А. А. Шаховского «Пустодомы» (1819), реформатор Недосчетов из романа Д. Н. Бегичева «Семейство Холмских» (1832), увлекающийся политэкономией и различными западными теориями, а также англоман из анонимной «Повести о том, как Англия попала в Костромскую губернию» (1836, подписана «К. В.»)[661]. И еще Глуподумов, персонаж Н. Полевого, который изучал «науку земледелия, или, как он называл, агрикултуру», из арбузов производя сахар, а из соломы бумагу («устроил даже ветряную мельницу крыльями не с боку, а горизонтально»[662]). С его экспериментами, направленными на благосостояние крестьян, Глуподумова вместе с тем можно рассматривать не только как одного из типологических предшественников Кошкарева, но также и Костанжогло (Скудронжогло)[663].
Как литературный прототип одновременно Кошкарева и Костанжогло (Скудронжогло) Н. А. Энгельгардт называл также помещика Россиянинова из романа Ф. В. Булгарина «Иван Выжигин»[664].
Различные предположения высказывались о возможных прототипах образа Улиньки. По сообщению Г. П. Данилевского, в 1880‐е годы бытовало мнение, что имя жены А. С. Данилевского Ульяны Григорьевны «дало Гоголю <…> мысль» назвать подобным образом свою героиню[665]