– Значит, вы согласились бы уехать за границу?
Джойс кивнула:
– Да, и как можно дальше.
– Мистер Эллеби сейчас здесь, беседует с кандидатками. Я вас к нему отправлю.
Еще через минуту Джойс сидела в кабинке и отвечала на вопросы. Что-то в ее собеседнике казалось ей смутно знакомым, но она не могла его вспомнить. А потом неожиданно ее мозг немного пробудился, и она осознала, что последний вопрос несколько необычен.
– Вы ладите с пожилыми дамами? – спрашивал мистер Эллеби.
Джойс невольно улыбнулась.
– Думаю, да.
– Понимаете, у моей тети, которая живет вместе со мной, довольно тяжелый характер. Она меня очень любит и очень милая старушка, это правда; но мне кажется, у молодой женщины могут иногда возникнуть с ней трудности.
– Я считаю себя терпеливой и добродушной, – сказала Джойс, – и я всегда очень хорошо ладила с пожилыми людьми.
– Вам придется выполнять кое-какие поручения для моей тети, и еще вы будете воспитывать моего маленького мальчика, ему три года. Его мать умерла год назад.
Наступила пауза.
– Тогда, если вы думаете, что вам подойдет эта работа, будем считать вопрос решенным. Мы отправляемся на следующей неделе. Я сообщу вам точную дату; и, полагаю, вам пригодится небольшой аванс в счет жалованья, чтобы купить все необходимое.
– Большое спасибо. Это очень любезно с вашей стороны.
Они оба поднялись. Внезапно мистер Эллеби смущенно спросил:
– Мне… мне очень неловко вмешиваться в чужие дела… я хочу сказать, что хотел бы… мне хотелось бы узнать… то есть с вашей собачкой всё в порядке?
Джойс в первый раз посмотрела на него. Лицо ее покраснело, синие глаза стали почти черными. Она смотрела прямо на него. Недавно она сочла его пожилым, но он не был таким уж старым. Начавшие седеть волосы, приятное обветренное лицо, слегка сутулые плечи, в карих глазах что-то от застенчивой собачьей доброты. «Он немного похож на собаку», – подумала Джойс.
– Ох, это вы, – произнесла она. – Я потом подумала… ведь я вас так и не поблагодарила.
– В этом нет необходимости. Я этого и не ждал. Я понимал, что вы чувствуете. Как насчет бедного старичка?
Глаза Джойс наполнились слезами. Потом слезы ручьями потекли по щекам. Ничто на свете не могло бы их остановить.
– Он умер.
– О!..
Больше он ничего не сказал, но для Джойс это «о!» было самым большим утешением, которое ей доводилось слышать. В нем было все то, чего нельзя выразить словами.
Через пару минут он сказал, запинаясь:
– Собственно говоря, у меня была собака. Умерла два года назад. В то время со мной было много людей, которые не могли понять, почему я так горюю. Отвратительно, когда приходится вести себя так, будто ничего не случилось.
Джойс кивнула.
– Я знаю, – сказал мистер Эллеби.
Он взял ее руку, сильно сжал и вышел из кабинки. Джойс тоже вышла через минуту-другую и обговорила некоторые детали с дамой из бюро.
Когда она вернулась домой, миссис Барнс встретила ее на пороге с мрачной радостью, характерной для представителей ее класса во время печальных событий.
– Они прислали трупик бедняги-песика домой, – объяснила она. – Я поговорила с Барнсом, и он готов выкопать хорошую ямку в садике за домом…
Цветок магнолии
I
Винсент Истон ждал под часами на станции Виктория. Время от времени он с беспокойством посматривал на эти часы и думал: «Сколько других мужчин ждали здесь женщину, которая не пришла?»
Его пронзила острая боль. А что, если Тео передумала? Женщины иногда так поступают. Уверен ли он в ней? Был ли когда-либо в ней уверен? Знает ли он о ней вообще хоть что-нибудь? Разве она не была для него загадкой с самого начала? Казалось, что существуют две женщины: одна – милое, смешливое создание, жена Ричарда Дарелла; и другая – молчаливая, таинственная, которая гуляла с ним по саду Хеймерс-клоуз. Похожая на цветок магнолии – именно так он о ней думал, – вероятно, потому, что именно под магнолией случился их первый, восторженный, робкий поцелуй. Воздух тогда был наполнен сладким ароматом цветов магнолии, и пара лепестков, бархатисто-нежных и душистых, слетели сверху на ее поднятое к нему лицо, такого же кремового цвета и такое же нежное и молчаливое, как они. Цветок магнолии – экзотичный, душистый, таинственный…
Это произошло две недели назад, на второй день после того, как Винсент с ней познакомился. А теперь он ждет, что она придет к нему навсегда… Снова его пронзил укол недоверия. Она не придет. Как он вообще мог поверить в это? Это означало бы отказаться от столь многого. Прекрасная миссис Дарелл не могла сделать такое, не поднимая шума. Предстояло заставить всех недоумевать девять дней, должен был разразиться громкий скандал, который никогда окончательно не забудут. Существовали лучшие, более разумные способы сделать это – например, тактичный развод.
Но они об этом даже не подумали – по крайней мере, он не подумал. «А она?» – задал он себе вопрос. Он никогда не знал, о чем она думает. Винсент предложил ей уехать с ним почти робко – ведь, в конце концов, кто он такой? Ничего особенного – один из тысячи садоводов, выращивающих апельсины в Трансваале. Какую жизнь он готовит ей после блеска Лондона? И все же, поскольку он так отчаянно нуждается в ней, он не мог ее не спросить.
Тео согласилась очень спокойно, без возражений и протестов, словно его предложение было чем-то самым обычным на свете.
– Завтра? – спросил Винсент, изумленно, почти не веря своим ушам.
И она обещала, тем нежным, надломленным голосом, который так не вязался с ее обычным, непринужденным и веселым поведением в обществе. Он сравнил ее с бриллиантом, когда впервые увидел, – с драгоценным камнем, вспыхивающим искрами, отражающим свет сотнями своих граней. Но то первое прикосновение, тот первый поцелуй чудесным образом превратил ее в нежную, туманную жемчужину, похожую на цветок магнолии кремово-розового цвета. Она обещала. И теперь он ждал, что она сдержит свое обещание.
Винсент еще раз посмотрел на часы. Если Тео не появится вскоре, они опоздают на поезд.
Внезапно его окатило волной сомнения. Она не придет! Конечно, она не придет. Как глупо было с его стороны на это надеяться… Что такое обещания? Когда вернется к себе, он найдет письмо с объяснениями и протестами; в нем будет сказано все то, что обычно говорят женщины, когда оправдывают себя за недостаток смелости.
Его охватил гнев – гнев и горечь отчаяния.
И вдруг он увидел, что Тео идет к нему по платформе, со слабой улыбкой на лице. Она шла медленно, неспешно, без суеты, как человек, впереди у которого целая вечность. Одетая в черное, в мягкую черную ткань, которая облегала ее тело, с маленькой черной шляпкой на голове, обрамлявшей прекрасную кремовую бледность ее лица.
Винсент схватил ее за руку и глупо пробормотал:
– Так вы пришли, вы пришли… Все-таки!
– Конечно.
Как спокойно звучал ее голос! Как спокойно…
– Я думал, вы не придете, – сказал он, отпуская ее руку и тяжело дыша.
Ее глаза широко распахнулись – огромные, прекрасные глаза. В них было удивление, простое удивление ребенка.
– Почему?
Он не ответил. Отвернулся в сторону и подозвал проходившего мимо носильщика. У них оставалось мало времени. Следующие несколько минут были полны суматохи и спешки. Потом они сидели в заказанном заранее купе, а мимо проплывали однообразные дома Южного Лондона.
II
Теодора Дарелл сидела напротив него. Наконец-то она принадлежала ему. И Винсент понял теперь, насколько он не верил в это до последней минуты. Он не смел позволить себе поверить. Его пугала в ней эта волшебная неуловимость. Казалось невероятным, что она когда-либо может принадлежать ему.
Теперь тревожное ожидание осталось позади. Сделан окончательный шаг. Винсент смотрел на нее, сидящую напротив. Она была совершенно неподвижна, забившись в угол. Легкая улыбка застыла на ее губах, глаза были опущены, полукружье длинных черных ресниц лежало на кремовой выпуклости щеки.
Он думал: «Что у нее на уме? О чем она думает? Обо мне? О своем муже? И что она вообще о нем думает? Был ли он ей когда-то небезразличен? Или она его никогда не любила? Она его ненавидит или же она к нему безразлична? – И его пронзила неприятная мысль: – Я не знаю. Никогда не узнаю. Я люблю ее, но я ничего о ней не знаю: не знаю, о чем она думает и что чувствует».
Его мысли вертелись вокруг мужа Теодоры Дарелл. Винсент был знаком со многими замужними женщинами, которые изъявляли слишком большую готовность говорить о своих мужьях – о том, как мужья их не понимают, как игнорируют их тонкие чувства. Винсент Истон цинично подумал, что это один из самых известных гамбитов.
Но Тео никогда не говорила о Ричарде Дарелле, разве только случайно упоминала о нем. Винсент знал о нем то, что знали все. Дарелл пользовался популярностью, был красив, обладал приятными, беззаботными манерами. Он всем нравился. Казалось, его жена с ним в прекрасных отношениях. Но это ничего не доказывало, размышлял Винсент. Тео была хорошо воспитана, она никогда не стала бы проявлять свои чувства публично.
И друг с другом они не обменялись ни словом о нем. С того второго вечера их встречи, когда они гуляли вместе по саду, молча, соприкасаясь плечами, и Винсент почувствовал слабую дрожь, которая возникала у нее при его прикосновении, не было никаких объяснений, они не пытались обсудить свое положение. Тео отвечала на его поцелуи – молчаливое, дрожащее существо, лишенное того яркого блеска, который, наряду с ее кремово-розовой красотой, сделал ее знаменитой. Ни разу она не заговорила о муже. Винсент был ей за это тогда благодарен. Он был рад, что ему не приходится выслушивать доводы женщины, которая хочет убедить себя и своего любовника в том, что их любовь служит им оправданием.
И все же сейчас этот тайный заговор молчания его тревожил. Его опять охватило то паническое ощущение, что он ничего не знает об этом странном существе, которое с готовностью связывает свою жизнь с его жизнью. Он боялся.