его было зайти к ней и спросить, где Сонька… Ан нет, не проще. Поколебавшись секунду-другую, я этот вариант отбросил. Во-первых, совсем не факт, что Марфуша располагала нужной информацией — Сонька отнюдь не склонна была ни с кем делиться, а Марфушу держала в черном теле. А во-вторых… Во-вторых, после того, что я узнал от Тимоши, у меня просто не хватало духу пойти разговаривать с ней про Соньку. В общем, я решил действовать своими силами. Для начала я позвонил Соньке домой — прямо с вокзала, как только приехал в город. К телефону никто не подошел. Я подумал-подумал и решил к ней поехать. Она могла не брать трубку, могла отключить телефон. В крайнем случае, я мог оставить ей записку — бросить в почтовый ящик или сунуть под дверь.
Я вышел на привокзальную площадь и остановился, пытаясь сделать выбор между метро и трамваем. Стоило мне склониться в пользу метро, как из-за угла показался нужный трамвай, и дело, таким образом, решилось без моего участия.
Трамвай тащился еле-еле, зато был почему-то совсем пустой. Я смотрел в окно и думал. Хотя «думал» — это опять-таки не совсем точно. Не «я думал», а «мне думалось» — вот это было бы точнее, хотя, кажется, так не говорят. То есть говорят, но в каких-то других случаях. В общем, было примерно так: то, что я видел за окном, смешивалось с мыслями, которые появлялись ни с того ни с сего и как-то совершенно помимо моей воли. За окном, кстати, тоже все было как-то расплывчато. Во-первых, наступали сумерки — самое неопределенное время суток, во-вторых, в голове был туман, ну и в-третьих, стекла в трамвае были ужасно пыльные. Это может показаться странным, но я совсем не думал о том, что только что узнал от Тимоши и от Ольги. Я даже про пистолет забыл. А думал я вот о чем: как могло получиться, что я совсем потерял Соньку из виду. Дело было не только в этих последних несчастных месяцах, когда я потерял ее из виду в буквальном смысле слова. Это случилось раньше, год назад или, может быть, даже два — мы как-то перестали интересоваться жизнью друг друга. По сути дела, я был к ней по-прежнему очень привязан, только мне все время было не до нее. Последний класс, экзамены, потом первый курс, новая жизнь, новые знакомства — не говоря уже о событиях последнего лета… А Сонька была данность, всегда тут как тут, ничего нового, сплошная привычка. И вот результат: я понятия не имел, чем она жила эти последние годы и как — черт возьми! — как могло все это случиться.
Дома ее не оказалось. Я кое-как нацарапал две записки и сунул одну под дверь, другую — в почтовый ящик, на всякий случай. Обе состояли из одной фразы, не считая подписи: «Сонька, очень прошу, позвони мне срочно».
Вечером звонка не было. На другой день все повторилось: я снова поехал к ней, никого не застал и зачем-то снова оставил две отчаянные записки. (Этот «другой» день нужно расписать подробно — если не по часам, чего я сделать уже не смогу, то, по крайней мере, по порядку, ничего не пропуская.)
Итак, утром я снова съездил к Соньке — и снова безо всякого толку. На обратном пути до меня вдруг дошло, что она собиралась куда-то уехать — во всяком случае так она сказала моей матери в день похорон. На сколько она уехала — я не знал. Вполне могла еще не вернуться, если, конечно, все это вообще не было отговоркой. И тут мной овладела какая-то лихорадка. Я был совершенно не в состоянии сидеть на месте и ждать, тем более не зная, сколько это ожидание продлится. Что-то нужно было предпринять. Почему-то я решил поехать к Тимоше. Не уверен, что сумею объяснить, зачем мне это понадобилось. Это была какая-то сомнамбулическая логика — неизвестно откуда взявшаяся уверенность, что Тимоша должен что-то знать. Однако на этот раз Тимоша, вопреки обыкновению, был отнюдь не расположен со мной беседовать. Он сидел на террасе с бутылкой пива, явно злой как черт, и щурил глаза, как будто ему больно смотреть на весь свет. На мое приветствие он не ответил. Я все-таки вошел и даже сел рядом с ним на табуретку.
— Чего тебе? — процедил он сквозь зубы.
Тут я как будто на секунду очнулся от спячки — и растерялся. В самом деле: с какой стати я решил, что он что-то знает? Лучше было повернуться и уйти, не задавая никаких вопросов, но я все-таки спросил, не знает ли он, где может быть Сонька. Он оскалился совершенно по-волчьи, а может, впрочем, и по-собачьи, и отрезал:
— Ничего я не знаю! Ничего — понял?
— Послушай, Тимоша… — зачем-то начал я.
— А пошел ты знаешь куда! — огрызнулся он, подхватил свое пиво и скрылся в доме.
Идти за ним следом явно не имело смысла. Выйдя за калитку, я снова в нерешительности уставился на нашу дачу и снова пришел к тому же выводу, что и вчера — не мог я заставить себя пойти к Марфуше, ну просто никак не мог. Я решил зайти к Ольге: мне так или иначе нужно было сообщить ей о результатах моих поисков, пусть даже и отрицательных. Я ведь обещал держать ее в курсе. Однако мне и тут не повезло: Ольги не оказалось дома. Тетка встретила меня чрезвычайно приветливо и стала уговаривать выпить чайку и подождать — «да она вот-вот вернется». При дальнейшей беседе выяснилось, что «вот-вот» наступит в лучшем случае часа через два. Я подумал, что два часа с теткой — это, пожалуй, слишком, и откланялся: «Рад бы, но не могу, очень тороплюсь, извините». Так и вернулся домой несолоно хлебавши, ухлопав полдня неизвестно на что.
Во дворе я увидел мать. Она стояла около своей машины и доставала ключи.
— Звонила Марфуша, — сказала она. — Хочет переехать в город. Поеду помогу ей перевезти вещи и кота заберу…
— Моя помощь нужна? — я не стал говорить ей, что только что вернулся оттуда. — Вещи таскать или что-нибудь…
Мать махнула рукой:
— Да какие там вещи, господи!.. Сами справимся. Иди себе…
Последующие несколько часов я опускаю — решительно не помню, чем я занимался в это время. И вообще это не имеет никакого значения. Около восьми раздался телефонный звонок. Звонила Ольга. Я сразу понял: что-то произошло. Ее голос звучал совсем не так, как накануне. Вялости и апатии как не бывало — голос дрожал от возбуждения.
— Знаешь, — сказала она, — по-моему, я догадалась. Ты понимаешь? Я знаю… про того… про второго… То есть я, конечно, не уверена, но…
— Как это? — тупо переспросил я.
— А вот так! — теперь в ее голосе звучало что-то похожее на торжество, и это меня почему-то напугало. — Я прочитала в газете.
Мне пришла в голову нелепая мысль, что она говорит о сегодняшней газете. Какая-то сегодняшняя газета напечатала сообщение о том, что преступление раскрыто…
— В той газете, — продолжала она, — ну в той, старой, которую мы с тобой смотрели, помнишь?
— Помню, — сказал я. — Но ведь мы ничего не нашли…
— Проглядели! — она почти захлебывалась от волнения. — Там сказано… И знаешь что? «Фауст» здесь ни при чем. Не знаю, какой дурак прислал эту открытку. Надо не «Фауста» читать, а «Первую любовь», только внимательно — там все сказано. Я нашла в газете, а потом сразу взяла «Первую любовь» — и догадалась. То есть, мне кажется, что догадалась… Она ведь сказала: «лишних подсократить»! Понимаешь — «лишних»!
Я подумал, что она повторяется — об этом мы уже говорили. И вообще — меня пугало ее истерическое состояние.
— Оля, — сказал я, стараясь говорить как можно более спокойно и веско, — пожалуйста, объясни толком…
— Нет, я не видела, — вдруг сказала она совершенно другим тоном. — Да, конечно, пожалуйста… — и тут же, после секундной паузы: — Это я не тебе…
— Прошу тебя, объясни мне все толком, — повторил я.
— Н-нет… — она замялась. — Мне не хочется… по телефону… Тут…
— Хорошо, — перебил я. — Я сейчас приеду.
— Не надо. Не приезжай. Куда ты поедешь на ночь глядя! И потом, — с досадой добавила она, — здесь все равно не поговоришь — полон дом народу.
— Кто там у вас? — поинтересовался я.
— Обычная компания, — она прикрыла микрофон рукой и прошептала так, что я едва разобрал: — Твоя мать здесь.
— Моя мать?! — опешил я. — Что она там делает?
— Не знаю, — раздраженно проговорила она. — Ходят тут всюду, что-то высматривают…
Я не понял, почему она употребила множественное число. Ходить и высматривать что-то в чужом доме было совсем не в духе моей матери, но мне было не до того, чтобы за нее заступаться.
— Приезжай завтра, — сказала Ольга. — Тут никого не будет. Даже Лели не будет, она с утра к врачу записана. Поговорим спокойно. А я за ночь все еще раз обдумаю.
Тут я должен сделать маленькое отступление. Есть два дурацких приема, на которые натыкаешься в самых разных детективах. Номер один: злодей в финале берет героя на мушку, но почему-то не стреляет, а начинает рассуждать. — Тем временем или помощь подоспеет, или герой сам сообразит, как выпутаться. Номер два: обладатель важной информации не сообщает ее вовремя кому следует, а оставляет при себе. В результате его убирают, тайна остается тайной, а сюжет получает дополнительный толчок. Любому дураку ясно, что это натяжка, правда ведь? Да… Если бы я в тот вечер не послушался Ольгу и все-таки поехал бы к ней, все, безусловно, было бы совсем по-другому. Вот вам и натяжка… До сих пор не могу понять, почему я подчинился этому ее «не приезжай». Подумал, что поговорить все равно не дадут… и потом — то, что она сказала про мать… Это, конечно, тоже сбило меня с толку. Больше того — пусть бы я даже и не приехал, но у меня хватило бы ума убедить ее рассказать все по телефону — и тогда все могло бы сложиться иначе. Тут я, правда, уверен не на все сто процентов, но очень на то похоже… Ведь наш с ней разговор подслушали.
Разумеется, я собирался приехать к ней на следующий день как можно раньше, но у меня ничего не вышло — из-за дурацкого стечения обстоятельств. Не иначе, как черт водил меня всю первую половину дня, честное слово! Начать с того, что я проспал и встал гораздо позже, чем собирался. Вечером я никак не мог заснуть, маялся, ворочался с боку на бок, а в голове у меня крутилась какая-то сумасшедшая карусель из газеты, «Фауста», «Первой любви» и каких-то знакомых лиц, гнусным образом превращавшихся из одного в другое. Зато под утро я заснул как убитый и пробудился в половине двенадцатого.