это обнаружить. Тест на наблюдательность и профессиональную пригодность — в чистом виде. Ведь не могла же она вас мистифицировать!
Зато он сделал другое открытие, по каковому поводу мы и встретились на бульваре в совершенно неурочное время — в полвосьмого утра. А позвонил он мне, соответственно, еще раньше. Я кое-как оделся и выскочил из дому как ошпаренный, не сомневаясь, что он разгадал загадку газеты. Оказалось — другое.
— Пока я ковырялся с этой статьей, — сказал он, — у меня в голове все время вертелись анаграммы — то есть не сами анаграммы, а вопрос вашего отца. И вот… я сделал… э-э… открытие… Нелепое какое-то открытие… Если переставить буквы в слове «асфоманты», получится: «фантомасы». Вот вам и анаграмма.
Я вытаращил глаза.
— Это еще что такое? Что за чушь?!
— Не чушь, — Мышкин отрицательно покачал головой. — Это только выглядит как детские игры. Вы смотрели фильмы про Фантомаса, Володя?
Я кивнул.
— Они были очень популярны… во времена нашего детства. Ведь это пародия, Володя. Шутка. Пародия на ужас. И слово «фантом» тут же… Вы понимаете?
Я молчал, тупо уставившись на него.
— Так что же, вся эта организация — шутка? — продолжал Мышкин.
— Ничего себе шуточки… — пробормотал я.
— Вот именно! Они не похожи на шутников. Трудно поверить, что они сами так себя назвали. Я думаю, это слово им подсказали…
— Кто? — спросил я совершенно автоматически. Конечно, мне и без того было ясно…
— Ну вы же и так поняли, Володя… Теперь так… Если свести воедино все, что нам на данный момент известно, то получится следующее… Очень похоже, что в письме именно об этом и говорилось…
— О чем именно? — переспросил я. — Допустим, эту кличку придумал отец. Ну и что? О чем тут писать?
— К примеру, о том, что анаграмма разгадана. Надо полагать, никому не приходило в голову взглянуть на слово «асфоманты» с такой точки зрения — кроме Сони…
— Господи! — воскликнул я. — Ну и что?! Что ж тут такого, я никак не пойму?! Ведь это игра, шутка — ну дурацкая, ну обидная, может быть, — но шутка!
— Нет, Володя, это не шутка, — мрачно возразил Мышкин. — Это не шутка, а знак… так сказать, обнажение приема… Это может быть очень обидно. Более чем обидно… Подумайте сами — ведь этой, как вы говорите, шутки было достаточно, чтобы понять… очень многое. Знаете, есть такой рассказ… фантастический. Человек жил-жил, беспокоился, радовался — а потом случайно выяснил, что весь его мир — на лабораторном столе и над ним ставят эксперименты…
— Знаю, — пробормотал я.
— Ну вот… Тут достаточно, чтобы хоть один из них что-нибудь соображал… Шутка… Знаете, с чувством юмора у этих людей обычно проблемы…
— Погодите! — воскликнул я. Только тут его мысль стала доходить до меня во всей своей красе. — Вы хотите сказать, что отец был с ними не просто связан…
— Возможно, я ошибаюсь, — сказал Мышкин. — Но у меня уже давно такое ощущение, что он их породил. Выдумал.
— Дикость какая-то! — воскликнул я почти в отчаянии. — Зачем?!
— Давным-давно, сто лет назад, был такой разговор… — начал Мышкин, словно рассказывая сказку. — Была встреча курса… Выпили — и как водится, стали говорить о политике. Почему-то я запомнил его слова. Он говорил, что Джек-потрошитель — насущная необходимость всякой власти, что он оправдывает ее существование, как никто. И так далее… Ну это, впрочем, мысль не новая… А дальше он говорил вот что. Беда в том, что Джек-потрошитель неуправляем. Поэтому хрустальная мечта всякой власти — «карманный» Джек-потрошитель, управляемый Джек-потрошитель… Мысль-то, может и не нова, новых, кажется, вообще не бывает… Но вот как он об этом говорил… Нет, конечно, тогда я ничего такого не подумал, но… вот ведь — запомнил… И вспомнил, как только… Хотите верьте — хотите нет, но эта мысль вертелась у меня в голове еще до убийства, как только заговорили про асфомантов. Что-то во всем этом было… в его духе… Ну и, конечно, сказал сам себе: забудь, глупости все это…
Меня тем временем осенила новая мысль.
— Так вот при чем здесь Кронос! — воскликнул я к немалому удивлению Мышкина. — Детище-то — это, оказывается, не я и не Петька! Он их, как вы выражаетесь, породил, а они вышли из повиновения и решили с ним разобраться — как Зевс со своим папашей!
— Все это, конечно, красиво, — страдальчески поморщился Мышкин. — Но к чему здесь еще Кронос? Кто приплел сюда Кроноса?
Я быстренько разъяснил ему, в чем дело, не преминув добавить:
— У меня, как вы знаете, стопроцентное алиби, а Петька все-таки слишком мал. Так что двух мнений быть не может.
— А Мё… Мёбиус?.. — это прозвучало даже как-то жалобно.
— А что — Мёбиус? Мёбиуса никто никуда не низвергал. Мёбиуса я тут не вижу.
— Погодите, Володя, — он потер лоб рукой. — То-то и оно, что его не видно… Допустим, все так и было, допустим, мы правы. Он создал некую структуру, так сказать, породил монстра, который впоследствии его и пожрал. Есть действие и есть его результат, пусть и не просчитанный заранее. Это еще не лента Мёбиуса. Что-то сюда приплелось — что-то, что он считал не имеющим отношения…
— И вы уже знаете, что это такое… — полувопросительно пробормотал я.
— Да и вы тоже, Володя, — отпарировал он, печально глядя на меня. — Знаете, знаете, не удивляйтесь. Вернемся на шаг назад. С чего мы, по-вашему, сегодня начали?
— С фантомасов, — послушно ответил я.
— Именно. Вот вам и анаграмма из Сониного письма Я хочу сказать — разгаданная анаграмма. Ею разгаданная, надо полагать.
Мне вновь стало очень тошно.
— Значит, Сонька тут прямо замешана, — вырвалось у меня помимо воли. — Значит, это все-таки она…
Тем самым я невольно поведал ему о своих подозрениях. На секунду меня охватил ужас. И напрасно — ничего нового я ему не сказал. Он, конечно, сам думал о том же.
— Вы думаете про револьвер, Володя? — мягко поинтересовался он.
Я молча кивнул.
— Так ведь это как раз не сходится. Подумайте сами. Если она была связана с асфомантами, то должна была знать, что покушение состоится. Зачем же в таком случае дублировать выстрел? Достаточно не препятствовать… Давайте лучше думать о письме… Предположим, Соня сообщила вашему отцу, что разгадала анаграмму… Судя по вашим словам, это его ужасно обеспокоило. Почему? Что еще было в этом письме? Может быть, она угрожала, что расскажет о своем открытии асфомантам? Могла ли она его шантажировать? Тут вам, Володя, и карты в руки. За неимением фактов придется довольствоваться психологическими характеристиками.
— Как вам сказать… — я старался тщательно взвешивать каждое слово. — Она, конечно, непредсказуемая… со странностями, прямо скажем… Но шантаж… Нет, это, пожалуй, вряд ли. Понимаете, она ведь максималистка, романтическая, литературная насквозь… Ей любовь нужна, а любви шантажом не добьешься — уж это-то она наверняка понимает. Не знаю… может, это, конечно, неубедительно…
— Да нет, вполне… Но что же тогда? Что его напугало?
Я пожал плечами.
— Если он заговорил о Мёбиусе… — продолжал бормотать Мышкин. — Заговорил, как только прочел письмо… Значит, что-то уже произошло. Возможно она успела кому-то сказать. Могла проговориться случайно… или из мести… Вот вам и Мёбиус, между прочим. Он думал тут две интрижки: одна любовная, другая политическая, а вышло, что все едино… Анаграмма эта несчастная… это же вроде бомбы. Причем сам он ее и заложил…
— Зачем?
— Кто его знает… Для остроты ощущений, надо думать. Итак — бомба. Но только при условии, что о «шутке» узнают заинтересованные лица.
— И Сонька зачем-то это условие выполнила, — задумчиво дополнил я. — Детектив из меня никакой. Какие-то обрывки… Ничего не складывается.
— В нашем деле всегда так, — сказал Мышкин. — Одно запомни, другое не забудь. Одно подходит, а другое, вроде, ни при чем. И наоборот… Впрочем, неважно. Я хотел сказать: не унывайте, Володя! Что вас, например, сейчас беспокоит?
— Да мало ли что! Ну скажем… тот разговор, о котором рассказал Петька. «А то, не ровен час, промажете!» Помните? Приветливо, с улыбочкой… Это как?
— По-моему, одно из двух, — задумчиво проговорил Мышкин. — Впрочем, суть дела от этого не меняется. Либо ваш отец зачем-то задумал эту инсценировку вместе с асфомантами, а те, узнав про анаграмму, внесли в план изменение. Всего одно, но очень существенное… Либо…
— Зачем? — перебил я.
— Зачем — что?
— Я говорю, зачем она ему понадобилась, на что она сдалась ему, инсценировка эта? Можете вы мне объяснить?
— Я могу только строить предположения. Ну, например… Не знаю, известно ли вам, Володя, что в последнее время полз слушок о его связях с асфомантами. Слыхали, я думаю… Наверняка просветили добрые люди. А тут — пожалуйста: очередной теракт, а заодно возможность все это дело опровергнуть. Так сказать, всем сестрам по серьгам. Или еще… Помните, а впрочем, вы, может, и не помните, пару лет назад была такая история: один кандидат в депутаты сам себе устроил взрыв прямо перед выборами? Разумеется, без членовредительства… В рекламных, как вы догадываетесь, целях…
— Он… отец… собирался баллотироваться… — пролепетал я.
— Ага! — воскликнул Мышкин.
— Ладно, — мрачно пробормотал я. — Там у вас было какое-то «либо».
— Да… Значит, либо он задумал так, а асфоманты скорректировали, либо они задумали все это сами, уже после Сониной информации, а это значит, что они с самого начала имели в виду убийство. Бунт марионеток против кукловода. Отцу же вашему преподнесли это как инсценировку. Зная его авантюрный характер, отплатили ему той же монетой — заставив готовить собственную смерть. И если Соня его не шантажировала, то, очень возможно, она его предупреждала.
— Ну хорошо, — сердито сказал я. — Если она его предупредила, то какого черта он туда поперся, хотел бы я знать! Что? Я знаю, что вы подумали. Суицидальные идеи? Безумная отвага? Ничего подобного! Не тот случай.
— Н-нет… — в раздумьи пробормотал Мышкин. — Я не о том. Меня интересуют те несколько дней… между письмом и спектаклем.