— Но Спенсер сегодня дома, — шепчу я, охваченная паникой.
Серый Волк стоит на крыльце, отблески утреннего солнца лежат у него на плечах, как плащ матадора.
— Спросите у меня, что хотели, — требует он.
Испуганно оглядываюсь. Спенсер сейчас в ванной. А мне хочется спросить Серого Волка о многом.
— Вы знали мою мать?
Он кивает утвердительно, и это ничуть меня не удивляет.
— Какая она была?
— Похожа на вас, — отвечает он, и взгляд его смягчается.
Внезапно все слова, которые я знала, вылетают у меня из головы.
— Еще, — лепечу я, с трудом вспомнив нужное слово.
И он рассказывает мне о моей матери. О том, как она стояла на этом крыльце — крыльце дома, где она родилась и выросла. Описывает оттенок ее светлых волос — в точности такой, как у меня. Рассказывает, что она умела свистеть громче, чем все другие девушки, которых он знал. Что от ее одежды всегда пахло лимоном. Серый Волк работал тогда на ферме, принадлежавшей ее отцу. Потом участок земли вместе с фермой был продан нашим нынешним соседям.
Еще он рассказывает, что однажды на спор мама ночью заехала на тракторе на лужайку перед университетом.
Он говорит, что больше всего на свете она хотела иметь дочь. Ей казалось, что вместе с дочерью она еще раз проживет собственное детство.
Я слушаю, прислонившись к стене дома и закрыв глаза. Всю свою жизнь я ждала этого момента. Выпадет ли подобное счастье моему ребенку? Найдется ли много лет спустя человек, готовый рассказать ему обо мне?
— Я скоро умру, — говорю я, глядя в глаза Серому Волку.
— Лия, мы все умрем, — отвечает он.
Внезапно дверь отворяется. На крыльцо выходит Спенсер. Волосы у него еще мокрые, рубашка кое-где прилипает к влажному телу.
— Я услышал, что ты с кем-то разговариваешь! — говорит он.
Любопытно, ощущает ли Серый Волк, что слова Спенсера остры, как лезвие бритвы?
— Это Серый Волк, — бросаю я. — Я наняла его на работу.
Спенсер внимательно смотрит на Серого Волка, очевидно пытаясь понять, почему его лицо кажется ему знакомым. Но ничего не вспоминает. В тот день, когда они встретились на улице, он хотел лишь поставить индейца на место. Серый Волк был для него слишком незначителен, чтобы его рассматривать.
— Ты же знаешь, нам нужно починить крышу, — обращаюсь я к Спенсеру. — И здесь, над крыльцом, и в леднике. Ты сам говорил, надо нанять мастера, который этим займется. — Поворачиваюсь к Серому Волку и добавляю: — Серый Волк, это мой муж, профессор Пайк.
Спенсер переводит взгляд с меня на Серого Волка и обратно.
— В гараже есть лестница, — произносит он наконец. — Возьми ее. И начни с ремонта водосточных труб.
— Да, сэр, — с непроницаемым лицом отвечает Серый Волк.
Поворачивается и идет выполнять работу, о которой минуту назад и думать не думал.
Спенсер смотрит ему в спину.
— Где ты его отыскала? — спрашивает он.
— Хардинги посоветовали нанять его, — бессовестно лгу я.
— Кол Хардинг? — Это производит на Спенсера впечатление, наш сосед — человек въедливый и осмотрительный. — Надеюсь, Кол хорошо проверил его рекомендации.
— Спенсер, мы нанимаем его чинить крышу, а не нянчить ребенка.
Со стороны гаража доносится грохот, — вероятно, Серый Волк что-то переставляет, чтобы достать лестницу.
— Мне не нравится этот тип, — бурчит Спенсер.
— Не понимаю почему, — пожимаю плечами я.
Евгеника есть не что иное, как научная проекция нашего чувства самосохранения и наших родительских инстинктов.
В раннем детстве я любила приходить в отцовский кабинет в университете и представлять, что вращающееся кожаное кресло — это трон, а я — королева мира. Мои подданные — карандаши, ручки, пресс-папье — благоговейно внимали моим речам или же наблюдали, как я кручусь в кресле. Мой придворный шут — каретка пишущей машинки, — призывно звякая, ожидал, когда я брошу на него снисходительный взгляд. Тогда росту во мне было всего три с половиной фута, однако я воображала, что могу тут самовластно распоряжаться, как и мой отец.
Вхожу в кабинет. Отец сидит за столом. Он сосредоточенно просматривает записи в своем блокноте, но, увидев меня, откладывает его в сторону.
— Сисси! Вот приятный сюрприз! Какие дела привели тебя в город?
За последние несколько дней живот мой так раздулся, что того и гляди лопнет.
— Твой внук захотел поздороваться с дедушкой, — отвечаю я.
Отец замечает взгляд, который я украдкой бросаю на его кресло, и улыбается:
— Не хочешь немного покрутиться, по старой памяти?
Печально качаю головой:
— Я в него не помещусь.
— Вот глупости! — смеется отец. — В это кресло удалось втиснуться даже Аллену Сайзмору, а объемы у него, сама знаешь, впечатляющие!
Увидев, что я не смеюсь вместе с ним, отец встает из-за стола, подходит ко мне и берет за руку:
— Скажи, что случилось?
Господи, с чего же начать? С бритвенного лезвия, дарующего возможность покинуть этот мир? С кошмарных снов, в которых отец и Спенсер вытаскивают из меня ребенка? А может, стоит обратиться к отцу за научной консультацией? Спросить, как наука относится к гипотезе, согласно которой страх — это квадратная комната без окон и дверей?
Вместо этого с моих губ срывается одно-единственное слово.
— Мама, — шепчу я еле слышно.
— О, она бы так тобой гордилась! — улыбается отец. — Она была бы счастлива увидеть малыша. — Некоторое время он молчит. — Сисси, твоя тревога вполне естественна. Но, милая, у тебя совсем другое сложение, чем у твоей матери, упокой Господь ее душу. Ты намного сильнее и крепче.
— Почему ты так в этом уверен?
— Потому что ты — и моя дочь тоже. — Отец почти силком усаживает меня в кресло и начинает медленно вращать его.
— Папа!
— Не бойся ничего, моя девочка. Все будет хорошо.
Откидываю голову назад, вцепляюсь в поручни и, уставившись в одну точку, раскручиваю кресло все сильнее и сильнее. Наконец отец меня останавливает.
— Сегодня вечером я загляну к вам, Сисси. Слышал, ты наняла чинить крышу какого-то джипси?
— Да, — роняю я.
Интересно, что еще ему сказал Спенсер?
— Сам я никогда не имел дела с индейцами, — говорит отец. — Правда, в начальной школе у нас был один. Звали его Линвуд… Господи, вот уж не думал, что помню его имя! Ну, это был индеец из индейцев! Косички и все такое. Разумеется, в те времена мальчишки больше всего любили играть в индейцев и ковбоев. Мы учились находить следы в лесу, делать стрелы и так далее. Но это все была игра, и не более того. А Линвуд… он этим жил. Умел ставить ловушки, охотиться, стрелять из лука. Он и сам мог смастерить лук! — С удивлением улавливаю звучащие в голосе отца нотки неподдельного восхищения. — В школу он ходил в мокасинах, — вспоминает он. — В общем, он умел делать то, чего не умел ни один из нас.
«Неужели детские впечатления, поразившие папу в детстве, привели его к занятиям евгеникой?» — думаю я. Случайная встреча, казалось бы совершенно незначительная, с течением времени может превратиться в событие чрезвычайной важности. В кожаных мокасинах индейского мальчика не было ничего особенного, однако отец помнит их спустя долгие годы. Человек, который смотрел на меня из-за сцены на празднике в честь Дня независимости, ничем не поразил мое воображение. Но возможно, его привела туда сама судьба.
— А мама? Она была знакома с индейцами? — спрашиваю я, пристально глядя на отца.
Огоньки, горящие в его глазах, потухают.
— Нет, — качает он головой. — Она боялась их до смерти.
13 июня 1933 года
Мисс Марте И. Лейтон
Отдел развития сельского хозяйства
Дорогая мисс Лейтон!
Полагаю, что темой следующей дискуссии со старшими мальчиками из 4-H[13] станет «Сохранение генетического фонда человечества».
Искренне Ваш,
Генри Ф. Перкинс
Городской ресторан выглядит, как всегда, — грубо сколоченный дощатый сарай, настоящее бельмо на глазу у города. Но сегодня вокруг него происходит нечто странное. Никогда прежде я не видела в Берлингтоне такого скопления машин всех марок, цветов и размеров. Мимо меня проносится мальчишка на роликах. Сворачиваю за угол и вижу мужчину с длинными волосами. Он вручает мне свое сердце…
Резко просыпаюсь и обнаруживаю себя в объятиях Спенсера.
— Что случилось? — бормочет он.
— Ничего. Просто я видела странный сон.
— И что же тебе снилось?
Ответить на этот вопрос не так легко.
— Наверное, будущее, — говорю я после недолгого размышления.
Спенсер поглаживает мой живот, в котором спит наш сын.
— Этот сон должен быть счастливым, — шепчет он.
Стайла Нестор, жена двоюродного брата Джона «Серого Волка» Делакура, связывает периодические запои и сексуальную распущенность своего деверя с бродячей жизнью, которую он вел, подобно многим представителям племени джипси. Она отмечает также, что к бродяжничеству его вынуждало желание городских властей и жителей избавиться от его присутствия. Согласно ее утверждению, единственным относительно постоянным местом жительства ее родственника была тюрьма штата Вермонт.
Полуденное солнце, как игривый котенок, щекочет мой подбородок. Сажусь в постели и смотрю на часы. Не верю глазам своим! Господи, сколько же я проспала! Интересно, почему Руби меня не разбудила?