— Итак? — спросил Росс, и ей показалось, что он прочел ее мысли.
— Что — итак?
— Итак, мы приехали, — улыбнулся Росс.
Когда он улыбался, на левой щеке у него появлялась ямочка. Выглянув в окно, Мередит увидела, что они въезжают на стоянку «Старбакса».
Росс вышел из машины и распахнул перед Мередит дверцу. В кафе они обнаружили, что у прилавка стоит очередь из нескольких человек.
— Что бы вы хотели? — галантно осведомился Росс.
Впервые за много лет у Мередит не было готового ответа на этот вопрос.
До того как Бруно Давидович начал проводить испытания на детекторе лжи, ему пришлось побывать профессиональным футболистом-полузащитником, ресторанным вышибалой и даже — благодаря неожиданному карьерному виражу — редактором на телевидении. Он был точен, как швейцарские часы, и всегда прибывал к назначенному времени минута в минуту. Именно поэтому Илай решил обратиться к его услугам. Другая причина, повлиявшая на выбор детектива, состояла в том, что Бруно обладал воистину устрашающими размерами. Увидев такого громилу, люди сразу понимали: с ним шутки плохи.
— Постарайтесь расслабиться, — обратился Бруно к Спенсеру Пайку, закончив приготовления.
Пайк, вопреки ожиданиям Илая, легко согласился на тестирование, заявив, что хочет покончить с этим делом раз и навсегда. Теперь его грудь и живот охватывали трубки пневмографического датчика, к среднему и указательному пальцу были присоединены металлические пластины, на руку выше локтя надета манжета для измерения давления.
— Сегодня среда? — начал испытание Бруно.
— Да, — последовал ответ.
— Ваше имя Спенсер Пайк?
— Да.
— Вы здоровый человек?
Пауза.
— Нет.
— В жизни вам приходилось лгать?
— Да.
— Вы лгали по серьезным поводам?
— Да.
— Вы лгали, чтобы избежать неприятностей?
— Да.
Илай слушал, как Бруно задает вопросы, постепенно переходя к самым важным. Весь секрет, сообщил он Илаю до начала работы, состоит в том, чтобы ни на секунду не спускать с объекта глаз.
Результаты тестирования на детекторе лжи нельзя использовать на суде: считается, что они не обладают достаточной степенью точности. На их основании нельзя решить, виновен ли Спенсер Пайк. Но Илаю нужно было понять, почему профессор так решительно отрицает, что убил жену. Ведь он признался в убийстве ребенка, не зная, что тот выжил. Какой смысл отрицать второе преступление? Ведь Пайк понимает, что возмездия ему опасаться нечего. По крайней мере, на этой земле.
— Ребенок родился мертвым? — продолжил Бруно.
— Нет.
— Вы держали его на руках?
— Да.
— Вы убили ребенка?
— Да, — выдохнул Пайк едва слышно.
— Вы ударили свою жену до начала родов?
— Да.
— Вы били ее после родов?
— Нет.
— Вы причиняли вред вашей жене?
— Да, — потупил голову Пайк.
— Вы повесили вашу жену? — спросил Бруно, буравя старика взглядом.
— Нет, — раздалось в ответ.
— Спасибо, — кивнул Бруно и, захватив диаграммы, вычерченные прибором, вышел в коридор.
Илай последовал за ним.
Едва не подпрыгивая от нетерпения, он наблюдал, как Бруно изучает показания детектора.
— Ну что?
— Смотрите. Я спросил, причинял ли он вред своей жене, и он ответил утвердительно. Это был контрольный вопрос. Потом я спросил его, убил ли он свою жену. Изменения его физического состояния оказались менее выраженными, чем при ответе на предыдущий вопрос.
— Значит, он не убивал, — подытожил Илай.
— Похоже что нет, — сказал Бруно. — Хотите, я его слегка припугну, и посмотрим, что из этого получится?
Илай через открытую дверь бросил взгляд в палату. Водянистые глаза Пайка были устремлены в пространство, руки лежали на подлокотниках кресла-каталки.
— Нет, — нахмурился Илай. — Его уже ничем не испугаешь.
Когда девушка, стоявшая за стойкой в «Старбаксе», сняла фартук и принялась протирать столы, Росс и Мередит поняли, что провели в кафе не меньше пяти часов.
— Даже животные задумываются о наследственности! — заявила Мередит. — Возьмем, к примеру, горилл. Знаете, какие самцы пользуются наибольшим успехом у самок? Седые! По одной простой причине — если самец прожил так долго, что успел поседеть, его потомство тоже будет долголетним! Даже обезьяны это понимают. — Мередит всегда горячилась, если ей приходилось отстаивать необходимость своей работы, а четыре чашки карамельного макиато придавали ей пылу. — Я в своей лаборатории пытаюсь всего-навсего немного помочь природе.
— А вам не кажется, что, разделавшись с эмбрионами, обреченными на неизлечимые болезни, мы постепенно начнем отсеивать тех, у кого неподходящий цвет глаз? — возразил Росс. — Например, захотим вывести новую породу людей исключительно с голубыми глазами?
Мередит задумалась.
— Технически это возможно, — признала она. — Дело в том, что за цвет глаз отвечает один лишь ген. Но в большинстве своем качества, которые люди обычно считают нежелательными, являются результатом взаимодействия множества различных генов. Все рассуждения Гитлера о новой породе людей — следствие того, что он совершенно не разбирался в генетике. Мы не можем, воздействуя на цепочку ДНК, избавить человечество от глупых, слабых и некрасивых особей.
— Это дело времени, — возразил Росс. — Но уж если наука движется в этом направлении, рано или поздно будет изобретен способ ликвидации… нежелательных черт. И мир постепенно наполнится белокурыми бестиями.
— Во-первых, согласитесь, создавать особую человеческую породу — это одно, а при помощи генной инженерии способствовать рождению человека, не предрасположенного к болезням, — совершенно другое. Уверяю вас, девяносто девять и девять десятых процента ученых занимаются подобного рода исследованиями вовсе не потому, что страдают манией величия и хотят создать новую совершенную расу. А во-вторых… Думаю, ваш критический азарт изрядно угас бы, если бы вы поговорили с женщиной, трое детей которой умерли от лейкемии. Она пришла в нашу лабораторию в надежде, что ей помогут родить жизнеспособного ребенка. — Мередит покачала головой. — На дверях моего кабинета можно было бы повесить табличку: «Островок последней надежды». Люди, которые обращаются ко мне, зачастую находятся на грани отчаяния. И когда у них наконец появляется здоровый малыш, я счастлива, что смогла им помочь. Неизлечимо больной ребенок — это испытание, которого не пожелаешь никому.
— Значит, по-вашему, у неизлечимо больного ребенка нет шансов появиться на свет? — спросил Росс, вертя в руках чайную ложечку. — У моего племянника пигментная ксеродерма. Знаете, что это такое?
— Разумеется.
— Попадись вам такой эмбрион, вы наверняка рекомендовали бы его уничтожить. Но Итан — самый сообразительный, умный и смелый мальчишка из всех, кого я встречал за свою жизнь. Возможно, он проживет всего десять лет, возможно, тринадцать, возможно — тридцать. Но кто сказал, что это хуже, чем не жить вообще?
— Во всяком случае, не я, — вздохнула Мередит. — Родителям решать, готовы ли они иметь больного ребенка.
— И многие родители решили бы, что от Итана лучше избавиться…
— Не от Итана, — поправила Мередит. — От крохотного комочка слизи.
— Все равно. Так или иначе родители решают, жить или умереть будущему человеку. А что, если генетический анализ определит болезнь, которая может проявиться лишь в возрасте тридцати-сорока лет? Предрасположенность к раку или к болезням сердца — с вероятностью, что этого вообще не случится? Что, если вы найдете способ выявлять, скажем, склонность к суициду? — Росс отвел глаза. — По-вашему, люди должны распоряжаться дальнейшей судьбой подобных эмбрионов?
Мередит вскинула бровь:
— Знаете, порой глухие родители, узнав, что ребенок тоже родится глухим, принимают это как должное. Они готовы к предстоящим испытаниям.
— Только не говорите, что ваши пациенты приходят к вам для того, чтобы культивировать инвалидность.
— Нет, конечно, — согласилась Мередит. — Но такое тоже случается. Все, что я пытаюсь вам объяснить: в моей работе нет абсолютно ничего безнравственного. Что плохого в том, что родители заранее знают о проблемах, с которыми может столкнуться их ребенок?
— А что, если ребенок, став взрослым, выяснит, что обстоятельства его рождения оказались вовсе не такими, как он считал прежде? — пристально глядя на нее, спросил Росс.
— Открывать ребенку правду или нет — решать родителям. Думаю, если ребенок здоров и счастлив, ему не так важно, при каких обстоятельствах он появился на свет. Главное, у него есть родители, которых он любит и которые любят его.
— Любовь не имеет никакого отношения к науке, — заметил Росс. — Любят не за что-то, а вопреки всему…
— Все это так, — кивнула Мередит. — И все же давайте говорить начистоту. Неужели у вас нет ни одной черты, от которой вы были бы не прочь избавиться?
В течение нескольких секунд Росс хранил молчание.
— Скажите, а ген счастья вы уже открыли? — наконец спросил он.
Теперь настал черед Мередит растерянно молчать. Она пристально смотрела на него, размышляя, почему он задал подобный вопрос. В тишине раздавалось лишь хлюпанье тряпки: уборщица протирала кафельный пол почти у самых ног засидевшейся парочки… Мередит наконец поняла, чем Росс Уэйкман отличается от всех ее знакомых мужчин. Она провела вместе с ним пять часов, а он только сейчас приоткрыл ей свою душу. Они говорили о чем угодно — о Люси, о здоровье Руби, о работе Мередит… только не о нем. На предыдущих свиданиях потенциальные ухажеры Мередит считали вполне естественным, что разговор крутится вокруг их драгоценных персон. Росс — да, надо отдать ему должное! — делал то, чем обычно занималась она. Проявлял интерес к собеседнику.
Она не знала о нем ровным счетом ничего. Кроме того, что рядом с ним голова у нее идет кругом, а сердце слегка замирает, стоит ему улыбнуться. Нет, еще она знала, что он давний знакомый ее бабушки. И у него есть племянник, страдающий пигментной ксеродермой.