Эйч показала мне большой палец, затем схватила обтянутый бархатом штурвал и запустила корабль в небо. Покружив немного над Пейсли-парком, она направилась на восток, к далекому силуэту Миннеаполиса на горизонте.
Эйч вывела на навигационный дисплей корабля карту Загробного мира. Планета, хоть и не овальная, все же вращалась как обычная – словно кулон с Символом любви, подвешенный на невидимой цепочке в виртуальном пространстве. По большей части поверхность покрывала сюрреалистическая, уменьшенная версия Миннеаполиса середины восьмидесятых, тут и там виднелись улицы и прочие локации Лос-Анджелеса, Парижа и некоторых других мест. На карте город делился на районы: Биг-Сити, Эротик-Сити, Кристалл-Сити, Биттаун и окраина. Эйч доставила нас прямиком в центр и посадила корабль посреди оживленного перекрестка, непосредственно перед отелем «Хантингтон».
Прежде чем выйти, Эйч достала блок питания в виде Символа любви и спрятала в свой инвентарь; корабль тут же заглох и погрузился во тьму.
Улица снаружи была забита неписью – пешеходами и мотоциклистами, многие сигналили и ругались на нас за оставленный посреди оживленного перекрестка огромный пурпурный НЛО. Не обращая на них внимания, Эйч направилась к большому, похожему на крепость черному зданию на противоположном углу улицы. Изогнутая вывеска над главным входом гласила: «ПЕРВАЯ АВЕНЮ».
Указав на дверь сбоку здания с небольшим навесом и вывеской «ВЫХОД НА СЕДЬМУЮ», Эйч велела ждать ее там, а сама побежала к главному входу в клуб, как Ланселот, штурмующий замок в одиночку.
Когда она нырнула внутрь, я включил на своем экране ее видеопоток. Эйч проталкивалась через танцпол, забитый сотнями неписей различных рас, вероисповеданий и социальных классов; подростки и взрослые, в ужасной толчее, отрывались по полной. Затем картинка задергалась и смазалась, и я не мог ничего толком разглядеть. Послышался шум, похожий на выстрелы из плазменной винтовки. Несколько мгновений спустя Эйч вылетела из здания, держа в руках белую гитару с золотыми регуляторами и колками на корпусе; прямо над золотыми звукоснимателями находился золотой Символ любви. То был один из самых прекрасных музыкальных инструментов, которые мне доводилось видеть.
– Бинго! – воскликнула Эйч, победно вскинув гитару над головой, затем добавила ее в свой инвентарь. – Она стреляет звуковыми разрядами, почти такими же мощными, как у Пурпурного Спешиал! Теперь осталось взять еще парочку штуковин, и можно выдвигаться на арену. Идемте! Нас ждет прослушивание.
И она вновь пустилась в путь.
Мы пробежали по ярко освещенному неоновому туннелю, представляющему собой Седьмую улицу, через несколько кварталов свернули налево, на Хеннепин-авеню, затем принялись петлять по лабиринту пронумерованных улиц и темных переулков с кучами битых бутылок, сломанными пожарными лестницами и стольким количеством случайным образом сгенерированных горящих бочек, что и Donkey Kong[45] позавидовал бы.
Эйч поворачивала преднамеренно, четко выверенным образом – словно вводила код на сейфе. Она провела нас направо, на Южную Пятую улицу, налево, на Южную Вторую авеню, опять направо, на Южную Четвертую улицу, вновь налево, на Южную Третью авеню, и еще раз направо, на Южную Третью улицу.
Пока мы носились по этому лабиринту, я глянул в переулок и наконец заметил нечто знакомое – вероятно, потому что оно не было напрямую связано с Принсем. В переулке в своих декорациях тусовались персонажи из Break Street и Ghetto Blaster – двух (весьма) олдскульных хип-хоп видеоигр, в которые я играл в детстве, используя на своем старом ноутбуке эмулятор Commodore 64. Их превратили в фотореалистичные мини-квесты и закрепили в закоулках Загробного мира. Когда я спросил Эйч, что они здесь делают, она улыбнулась и пожала плечами.
– Никто не знает. Это чудная маленькая пасхалка, оставленная одним из основных разработчиков планеты.
– Думаешь, ее могла оставить Кира?
– Как знать?
Она резко ушла направо, в другой переулок – по виду более темный и зловещий, чем предыдущие. Эйч, вероятно, тоже так показалось, поскольку она достала и активировала тепловой детонатор. Затем вскинула руку, останавливая нас, и указала на банду неписей, которые вышли из тени нам навстречу. У всех на шее висели большие золотые распятия. Судя по именным тэгам над головами, их было десять, и они называли себя Последователями. Каждый держал по пулемету, и, не говоря ни слова, они привели их в действие. Мы с Сёто прыгнули за горящие бочки, но Эйч осталась стоять на месте: пули отскакивали от ее щита. Затем она небрежно бросила свой тепловой детонатор в самую гущу бандитов. Возникла яркая вспышка света, и все десять Последователей превратились в пепел.
Эйч направилась вперед, разгоняя пепел рукой.
Выйдя из переулка, мы поддали газу, прошмыгивая, ныряя и перепрыгивая через толпу и сюрреалистический пейзаж, который казался коллажем из обложек альбомов Принса и его музыкальных клипов. Улицы были усеяны музыкальными площадками всех типов и размеров.
Подобно компетентному экскурсоводу, Эйч поведала нам, что все попадавшиеся на пути заведения – точные копии реальных клубов, концертных залов или стадионов, где когда-то выступал Принс. В любое из них можно зайти, сесть среди соответствующих времени неписей и посмотреть воссозданный концерт Принса – подробную симуляцию с полным погружением, основанную на старых фотографиях и архивных видео- и аудиозаписях.
Эйч советовала нам как-нибудь заценить выступление в Майами на Суперкубке XLI, проходившее во время ливня, а также концерт в канун Нового года в девяносто восьмом, когда все наконец-то могли веселиться так, будто на дворе девяносто девятый[46].
Мы также миновали копию Китайского театра Манна (теперь Граумана), где постоянно было двадцать четвертое июля восемьдесят четвертого года и на бесконечном повторе проходила премьера фильма «Пурпурный дождь». Мы увидели Пи-ви Германа на его крошечном «хот-роде», а всего в паре машин от него припарковался Принс Пурпурный Дождь собственной персоной; он вышел из пурпурного лимузина в сверкающем пурпурном смокинге и направился к красной ковровой дорожке, торжественно держа обеими руками пурпурную розу, а путь Великому расчищал его телохранитель – гигантский седобородый джентльмен с высветленным малеттом и в полосатом, как зебра, жилете.
Всего в нескольких шагах от Манна находилась копия павильона Дороти Чандлер, установленная на двадцать пятое марта восемьдесят пятого года, где постоянно проходила Пятьдесят седьмая церемония вручения премии «Оскар» – для желающих посмотреть на то, как Принс выходит на сцену (под руки с Венди Мелвойн и Лисой Коулман), чтобы получить свою статуэтку от Майкла Дугласа и Кэтлин Тернер.
Дальше по улице находился ночной клуб с неоновой вывеской «SUGAR WALLS», перед которым вышагивала взад и вперед NPC-реинкарнация Шины Истон. Когда мы ее заметили, сработала еще одна музмина – заиграла песня Принса U Got the Look. Мы с Эйч остановились, чтобы полюбоваться, как она расхаживает, пританцовывая и исполняя под фонограмму свой хит восемьдесят седьмого года.
– Знаете, – заговорил Сёто, – при написании этой песни Принс явно сплагиатил старые рекламные ролики джинсов «Джордаш».
Рассмеявшись, он принялся напевать строчки из рекламы, используя голографические вертушки, которые достал из инвентаря.
– You’ve got the look! – пропел он. – You’ve got the look. The Jordache look![47]
Эйч ничего не ответила, а только отступила от него, потянув меня за собой. Мгновение спустя с неба низверглась мощная пурпурная молния и пронзила Сёто прямо в маковку, впечатав его в тротуар. Удар едва не обнулил его шкалу здоровья: она замигала красным, пока он не наложил на себя несколько исцеляющих заклинаний. Эйч подошла к другу и помогла подняться.
– Ведь я предупреждала, а? – укорила она. – Говорила же, не богохульствуй здесь против Пурпурного… Но разве ты меня послушал?
Сёто молча покачал головой, и я осознал, что он не может говорить: по-видимому, в наказание за богохульство в дополнение к удару молнии боги Загробного мира отключили звук его аватара. Мне стало жаль друга. С гарнитурой ОНИ удар молнии – не шутка: ощущения почти такие же, как от разряда электрошокером.
– Помните, сколько вы меня доставали, узнав, что я не люблю ужастики? – Эйч обвиняюще ткнула в нас пальцем. – А теперь, представьте себе, вы очутились в моей шкуре! Так что слушайте, олухи, и слушайте внимательно: не вздумайте прикалываться над Артистом. И вообще, лучше молчите и делайте только то, что я вам велю. Просто захлопните варежку и следуйте за мной по пятам. Усек, Ларри? – Она пристально смотрела на Сёто, пока тот не кивнул. Затем повернулась ко мне. – А ты, Кёрли?
– Да, Мо[48], – ответил я, отступая. – Мы тебя услышали. Веди же нас, О Мудрейшая…
Эйч пихнула меня в плечо, затем продолжила путь. Завернув за очередной угол, на Хеннепин-авеню, мы миновали крошечную сельскую школу с единственным классом. Она явно выделялась среди многолюдной улицы в центре Миннеаполиса. Заглянув в одно из окон, я увидел Принса, который танцевал с целым классом маппетов и пел о том, что на завтрак будут морские звезды и кофе. Одна из маленьких кукол, подпевавших Принсу, чрезвычайно походила на самого артиста.
Я хотел было спросить Эйч, будет ли один из семи Принсев, с которыми нам предстоит сразиться, маппетом, но передумал. Ей явно было не до шуток: лицо суровое и сосредоточенное, взгляд цепко обследует сюрреалистические улицы Загробного мира в поисках опасностей.
Мы миновали Художественный музей Готэма, в котором я признал декорации к фильму Тима Бёртона «Бэтмен» девяностого года. Принс написал к нему музыку – хотя бы об этом я знал о Принсе без подсказок интернета.