Темно-зеленое бархатное платье Люсиль путалось в ногах, незаметным психокинетическим усилием она расправила складки и поддернула края длинных белых перчаток, то и дело собиравшихся нелепой гармошкой. Несмотря на рассеянные попытки самокоррекции, дико болели ноги в туфлях на высоченных каблуках, и не меньшую боль доставляла грудь, на целые сутки оторванная от маленького, но усердного дояра Северена. Жерар Трамбле почувствовал ее дискомфорт и положил ей руку на локоть.
Ничего, Джерри, все в порядке.
Не морочь голову, детка, что я, не вижу, покорный раб у твоих ног, коррекция наша специальность.
Ты хотя бы придерживался скрытого модуля, хочешь, чтобы вся метапублика узнала, что у жены лауреата ноги ломит и сиськи разрываются? Ну вот! Ее Величество уселась, и нам можно… О-ох!
Pauvre de toi! note 125
Заткнись! Господи, сколько брильянтов! А меха-то, меха, это что, соболь? Надо же, пропасть бедных животных постреляли, и вообще, не сравнишь с той милой, домашней церемонией, которую устроили в прошлом году Джеймсу и Тамаре в Осло…
Ага, очень милой, особенно взрыв бомбы!
Да ладно тебе, как будто не понимаешь, что я имею в виду! Там король, и тот был такой приветливый, земной, как все остальные… А эта толпа, ей-ей, ослепну, ничего подобного в жизни не видела – mate-moi ca! note 126 Неужели это настоящие изумруды, надо поглядеть глубинным зрением… Боже Праведный, настоящие, вижу инклюзии, подумать только, величиной с каштан!
Слышишь, дорогая, опять фанфары, как ни печально, придется снова вставать при входе героев.
– Нет-нет, мсье, вовсе не обязательно! – раздался шепот справа.
Люсиль удивленно повернулась: только что пустовавшее место справа теперь занял благообразный старичок в белом галстуке.
– На сей раз, – тихо продолжал он, – лауреатов приветствует стоя одна королева, тем самым признавая их в этот вечер равными себе.
– Как мило, – пробормотала Люсиль.
Под звуки духового оркестра в зал строем вошли лауреаты, каждый об руку с каким-нибудь шведским академиком, отдавшим ему свой голос. Люсиль зрелище показалось абсурдным: раззолоченный зал с мраморными статуями, тяжелыми портьерами, флагами, факелами, юная королева в сверкающем платье и диадеме, слова древней приветственной речи, а главное – собственный муж, какой-то пришибленный, бесцветный рядом с блестящей валькирией (известным профессором психиатрии), которой надлежит представить его публике и произнести соответствующий панегирик. Люсиль скользнула взглядом по рядам почетных гостей, лауреатов прошлых лет, отыскивая среди них Джеймса Сомерледа Макгрегора и Тамару Сахвадзе, получивших Нобелевские премии Мира в 2002-м. Люсиль не посмела бы тревожить мужа в такой момент, а к ним обратилась без колебаний на личном модуле. Оба повернули головы к ложе, отведенной для близких родственников. Тамара ободряюще улыбнулась ей; Джеймс подмигнул и передал карикатурный умственный образ: оборванец с медалью Нобелевского лауреата сидит на углу заснеженной улицы и протягивает прохожим кружку для подаяний.
Зазвучали аплодисменты. Герои церемонии склонили головы перед Ее Величеством и под музыку расселись. Председатель Нобелевского комитета взобрался на кафедру.
– Сегодня большой праздник для всех оперантов, не так ли? – заметил сосед Люсили. – Наконец-то ваш гениальный супруг получил заслуженное признание, а годом раньше – двое его коллег. Да к тому же премию в области физики присудили профессору Сюн Пиньюну за его универсальную теорию поля.
– Наверняка он теперь гадает, есть ли кому-нибудь до этого дело, кроме горстки профессоров да разряженной толпы, – вставил Джерри.
Старик тихонько хмыкнул.
– Что, в вашей стране так плохи дела?
– Как везде, – сказала Люсиль. – Мне думается, нынешний широкий жест приобрел бы еще большую ценность, если б у входа не стояли усиленные наряды полиции.
– Ну, мы ведь тоже проживаем в свободной стране, мадам. Однако хочу подчеркнуть, что очень и очень многие всем сердцем расположены к вам. – Он слегка нагнулся к ее руке. – Я – доктор Паульсон, член Королевской академии наук. А вы, мадам, равно как и знаменитый доктор Трамбле, в представлениях не нуждаетесь.
– Куда мне до некоторых! – со смешком возразил Джерри.
– Всем хорошо известно, что вы ближайший друг и коллега профессора Ремиларда. Ваши работы по принудительной технике являются краеугольным камнем, на котором другие исследователи воздвигли целое научное здание. Профессор Ремилард высоко оценивает вашу деятельность и не скрывает, сколь многим вам обязан.
– Наоборот, это я всем обязан Дени. – Он перевел взгляд на сцену. – Для меня большая честь, что он нашел применение моим скромным разработкам.
– Джерри и профессор Гленн Даламбер с самого начала были в одной команде с моим мужем, – сообщила Люсиль. – Кроме того, многие другие сотрудники Дартмута внесли посильный вклад в развитие метапсихологии. – Она улыбнулась. – Даже я.
– Однако самая трудная часть исследования – его синтез, вы согласны? Ученые вносят свою долю в растущий организм познания, а потом один блестящий ум складывает все кусочки в последовательное логическое целое.
– В самую точку! – заявил Джерри Трамбле. – За то Дени сегодня и чествуют. Жаль, что с опозданием.
– Многие члены Комитета придерживаются такого же мнения, доктор Трамбле. Но моя родная академия весьма консервативный орган. Мы увенчиваем лаврами не столько за единичные открытия, сколько за многолетнюю плодотворную деятельность.
– Да будет вам! – отмахнулся Джерри. – Тут замешана политика, и вы это знаете не хуже меня. Основополагающая работа Дени – «Метапсихология» – была опубликована тринадцать лет назад. С тех пор он лишь разрабатывал тему. Его уже не раз выдвигали, а вы отбрыкивались, да и норвежцы десять лет тянули с присуждением премии Мира Джеймсу и Тамаре. И все почему?.. Потому что скандальные фигуры. Каждая собака знает, что они давно заслужили премию, но ваши политиканы боялись создать прецедент, отметив высшие умы. Такая же участь постигла и старика Сюна. Он два десятилетия корпел над своей теорией в Уханьском университете. Его еще в восемьдесят восьмом выдвигали! Беда в том, что, когда операнты открылись миру, он последовал их примеру. Бедняга, он-то за что пострадал? За каплю телепатии да крохи творчества – и говорить-то не о чем! А в остальном у него традиционный склад ума, сродни эйнштейновскому. Однако же его жалких метафункций оказалось достаточно, чтобы вся ваша академия от него нос воротила. Профессор Сюн Пиньюн нечестно играет, он супермозг, так ведь?..
На них начали оборачиваться, поскольку шепот Жерара Трамбле звучал все громче и яростней. Старый швед слушал, опустив голову. Взрыв аплодисментов возвестил окончание речи председателя. Джерри тоже умолк и откинулся на стуле, плотно сжав губы. Люсиль, протянув руку в перчатке, коснулась его пальцев.
Остынь, Дон Кихот.
А теперь Комитет расщедрился исключительно из чувства вины… операнты нынче в загоне, все нормальные вызверились на нас…
Джерри, опять ты сместился с интимного канала! Умоляю, держи себя в руках!
– Как ни прискорбно, доктор Трамбле, но все, что вы сказали, правда. И мы, и норвежский Нобелевский комитет в случае с профессором Макгрегором и академиком Сахвадзе действительно попытались исправить положение. Мы крайне удручены проявлениями враждебности, обращенной против оперантов. Главным образом это от непонимания и страха. Но поверьте, наряду с нарастающими публичными демонстрациями нетерпимости люди доброй воли все больше ценят вашу деятельность!
– Хотелось бы верить! – вздохнула Люсиль.
На сцене член Королевской академии наук по-шведски превозносил талант Сюн Пиньюна. Закончив дифирамбы, он сказал старому математику несколько фраз по-китайски. Затем лауреат, одетый в строгий черный костюм с высоким воротом, поднялся, пересек сцену и склонил свою седую голову перед Ее Величеством. Настроив умственный слух, Люсиль и Джерри уловили обмен любезностями между лауреатом и юной королевой.
– Склоняюсь перед вами, королева Виктория Ингрид, не как перед особой, облеченной монаршими обязанностями, а как перед прекрасным живым смыслом великой нации, оказавшей мне такую честь.
Королева протянула ему руку, глаза ее лукаво блестели.
– Поздравляю вас, профессор Сюн Пиньюн. Вот ваш диплом и медаль. Позже, когда мы с вами будем сидеть рядом на торжественном обеде, вы популярно изложите мне свою теорию. Если хоть что-нибудь пойму, я тоже охотно склонюсь перед вами.
Старик довольно рассмеялся, отвесил еще один поклон и возвратился на место под аплодисменты присутствующих.
– Прежде, – прошептал Паульсон, – бедняге пришлось бы два раза подниматься на сцену и спускаться. Первый раз для приветствия монаршей особы, а второй непосредственно для вручения. Но наш покойный король Густав упразднил этот обычай и посадил лауреатов на сцене. Все-таки шведы медленно прогрессируют вместе со всем остальным человечеством. Старые традиции уступают дорогу новым, как бы ни был мучителен процесс.
Получил диплом лауреат в области литературы, потом в области химии, но Люсиль уже отвлеклась на свои мысли. Паульсон, конечно, прав: переходный период самый тяжелый. А вот прав ли он насчет того, что нормальные начинают понимать. С приходом к власти Баумгартнера гонения на оперантов усилились. Он ликвидировал мозговой трест, а теперь в Верховном суде ожесточенно дебатируется Акт Бенсона об исключении оперантов из правительственных учреждений. Такой закон противоречит Конституции, тут двух мнений быть не может…
Выше нос, Люсиль, детка, справедливость восторжествует.
Прости, Джерри, я понимаю, глупо здесь распускать нюни.
Нобелевские премии повысят престиж оперантов и помогут нам сражаться с охотниками на ведьм, вот увидишь, Верховный суд вынесет решение в нашу пользу, ведь мы такие же граждане, они не в силах лишить нас всех гражданских прав.