Вторжение — страница 11 из 14

«ВЕЛИКАЯ РУСЬ» СВОБОДНА

LVII. «УДАР! И СВЕТ ТУШИ…»

— Справитесь? — спросил у писателя вождь.

Станислав Гагарин, находясь в обличье майора морской пехоты, собрал в каюте еще недавних — вчерашних! — десантников, неумело утешал плачущую Олю — жалко ей было упавшего за борт автомата, с беспокойством поглядывал на растерянную Елену Сергеевну.

За парней он был уверен, эти не подведут, на подобных сынков Батя мог положиться.

— Вы о чем? — мысленно спросил писатель Иосифа Виссарионовича.

— Отобьете «Великую Русь«? — деловито осведомился вождь.

— И эту освободим, — усмехнулся Александр Ячменев, — и ту, которая без кавычек. При том, что на Бога надеяться не будем, в обоих случаях. Сейчас прикинем — с чего начать.

— Вы, с двух сторон моряк, вам и карты, понимаешь, в руки, — резонно заметил Иосиф Виссарионович. — На всякий случай имейте в виду: монстров на борту «Великой Руси» нет. Ничего сверхъестественного! А с обыкновенными смертными разберетесь самостоятельно. Действуйте!

Товарищ Сталин отключился.

Майор Ячменев внимательно оглядел боевых товарищей и вздохнул.

«Хотя бы завалящий ножичек иметь», — подумал он, сокрушаясь общей безоружностью.

— С чего начнем, Александр Иванович? — подал голос Андрей Павлов.

— Руки бы чем-нито надставить, — промолвил комбат. — Неуютно голыми руками бой начинать…

— Так вы ж нас к иному приучили, — возразил Олег Вилкс. — Морской пехотинец без оружия стоит троих-четверых «надставленных», а вооруженный десантник может вырубить взвод обычной пехоты. Разве не так?

— Для начала раскрыть чемоданы и одеться по форме! — приказал майор.

…Торжествующие бандиты в каюте люкс отмечали успех операции.

Неожиданно появился Бровас.

— Встать! — скомандовал Шкипер.

Бандиты вытянулись, не выпуская из рук бокалов.

— Господин президент! — принялся докладывать Шкипер. — Подменная вахта группы захвата отмечает нашу победу! Виват в честь господина президента!

— Виват! — заревели боевики.

На глазах Броваса возникли слезы умиления и радости. Он подошел к Шкиперу и дважды поцеловал его.

— Так держать, мой капитан! — распорядился Автандил Оттович.

И снова каюта комбата. Она уже превратилась в штаб по освобождению теплохода «Великая Русь».

— Значит, начнем с того, — продолжал выстраивать план операции майор Ячменев, — о чем я вам уже сказал. Андрей Павлов и Олег Вилкс приступят первыми, потом подключимся мы, Алеша Камай страхует, только пусть оставит в каюте стихи Есенина, как бы не зачитался, — улыбнулся Александр Иванович.

Елена Сергеевна забилась в угол каютной койки, завернувшись в цветную шаль. Ее знобило.

Ребята настроились по-боевому. Они уже переоделись в форму морских пехотинцев.

Четверо в лихих беретах, а Гончаренко в полевой камуфлированной шапочке с козырьком.

— А где же твой берет, Иван? — спрашивает десантника Батя.

— Хлопчику из Казачьей бухты подарил, — отвечает Гончаренко. — Дюже гарный хлопчик… Як мой меньшой братчику у Киеви.

— Куда подевалась Оля? — спохватился вдруг майор.

Елена Сергеевна встрепенулась, поднялась с койки, отбросила платок.

— Я поищу ее, Саша, — сказала молодая женщина и вышла из каюты.

— Быстро найди ее и возвращайся… А вы приготовьтесь, — распорядился майор.

Ячменев вдруг — может быть и не ко времени? — вспомнил, как Этьен Кабе в утопическом сочинении «Путешествие в Икарию», которого командир батальона никогда не держал в руках, доказывает, что коммунизм может быть установлен исключительно силой общественного мнения, силой убеждения. Кабе полагал, что можно в социальных переменах обойтись без насилия.

«Наивный Кабе считает, — усмехнулся майор, нисколько не удивляясь тому, что размышляет о сомнениях человека, про которого не слыхал прежде, — Кабе убежден: угрозы и насилие не могут приблизить торжество истины и потому бессмысленны… Чтобы он сказал в нынешнем положении, когда ничем, кроме насилия — и еще какого насилия, чертям сейчас будет тошно! — нельзя ответить захватившим «Великую Русь» бандитам?! Пожалуйте к нам на подмогу, месье Этьен!»

Елена Сергеевна медленно шла по пустынной палубе, озиралась, искала Олю. Неожиданно дорогу ей преградили два вооруженных бандита. Это были Красавчик и Горилла.

— Куда изволите, мадам? — с наглой ухмылкой спросил один из них.

Елена в ужасе попятилась. Один из бандитов, Горилла, зажал ей рот ладонью. Сунув пистолет в наплечную кобуру, надетую поверх голой волосатой груди, террорист заламывал женщине руку.

— Позабавимся? — с хищной ухмылкой спросил Горилла. Красавчик пожал плечами.

— Шкипер запретил эти штучки, — проговорил он с сомнением.

— Ему не до нас, — бесшабашно ответил Горилла. — Затащим ее в любую каюту и…

Обратились к бесстрастному небу расширенные от ужаса глаза Елены.

Бандиты бесцеремонно поволокли жену комбата, обессилевшую от страха.

Но тут из-за надстройки выскочила Оля Русинова. Девушка приемом каратэ вырубила Красавчика. Горилла бросил Елену, которая мешком упала на палубу, и попытался схватить Ольгу. Резко подпрыгнув, Оля провела Горилле прием шлагбаум. Горилла рухнул бездыханно.

Красавчик поднялся на ноги, пошатываясь, пошел на девушку. Террорист готов был на все, лишь бы уничтожить эту соплячку.

Оля несколькими ударами заставила его отпрянуть к борту. Красавчик бессильно повис на релингах. Оля схватила бандита за ноги и резким рывком перебросила за борт. Красавчик с глухим криком полетел в воду.

Девушка молниеносным движением выхватила пистолет из кобуры Гориллы. Затем подошла к Елене Сергеевне, помогла ей подняться, и обе женщины скрылись в коридоре, ведущем к каюте майора.

В каюте они застали майора Ячменева одного.

Ребят уже не было, они получили от Бати задание, приступили к его выполнению. Оля ввела пошатывающуюся Елену и протянула пистолет комбату.

— Ну, ты даешь, дочка! — восхищенно улыбаясь, проговорил майор.

Затем комбат отвел Елену в пустую каюту, оставил там жену, ободряюще погладил по плечу, приставил палец к собственным губам.

— Никуда не отлучайся, Ленуся. Я приду за тобой…

— Что будет, Саша, что будет…

Елена судорожно приникла к груди майора.

— Все будет хорошо… Надейся и жди!

Молодая женщина изо всех сил старалась не разрыдаться.

— А ты сиди здесь и никуда не отлучайся, — возвратившись, строго наказал комбат девушке.

Но едва Александр Иванович вышел из каюты, сунув пистолет в карман, Ольга метнулась к дорожной сумке, стоявшей в углу, резко рванула замок-молнию, достала из сумки линялые джинсы, короткие сапожки, тельняшку и берет.

Несколько мгновений она рассматривала себя в зеркале. Затем быстрыми движениями распустила косички, рассыпала волосы по плечам. Рывком сбросила простенькое цветастое платье из дешевого ситца. Ловкими и быстрыми движениями надела джинсы и тельняшку, натянула короткие сапожки, заправила в них брюки.

Затем примерила перед зеркалом берет морского пехотинца, сдвинув его на лоб.

Еще секунду-другую Оля смотрела на себя в зеркало, затем снова бросилась к сумке, достала из нее широкий пояс и затянула его на талии. По бокам пояса висели широкие чехлы с четырьмя отделениями для металлических ножей в каждом. Оля вытащила один из ножей, попробовала пальцем лезвие, удовлетворенно хмыкнула и возвратила нож на место. В это время дверь каюты за ее спиной распахнулась, в дверях показался бандит по кличке Амбал.

— Попалась, птичка!

Протянув руку к Оле, которая увидела его в зеркале, террорист согнутыми пальцами стал подзывать ее.

Молниеносным движением Ольга выхватила нож, резко повернулась… Амбал судорожно цепляясь за косяк двери руками, вывалился в коридор. Нож, брошенный Олей, торчал у него из горла. Переступив через труп, Оля стремглав бросилась бежать по коридору.

Андрей Павлов осторожно пробирался на корму, затем через люк проник в ахтерпик, в рулевое отделение. Здесь он отключил рулевую машину.

«Ну что, — подумал Станислав Гагарин, — все правильно. На месте комбата я бы начал операцию именно с этого… Так держать!»

На мостике «Великой Руси» собрались шкипер, его телохранители, главарь теневиков и вымогателей всех направлений Бровас, еще недавно бежавший из колонии.

— Сколько еще нам топать? — спросил босс-беглец.

— Восемь часов хорошего хода, Автандил Оттович, — почтительно ответил шкипер.

— Ты уверен, Шартрез Валентинович, что за нами не пошлют погоню?

— Кто пошлет? Ихний поезд уже ушел! — усмехнулся Шкипер. — Радиста мы взяли без шума и шороха, диспетчерскую сводку передали сами. Команда надежно изолирована, пассажиры не вякают, обделались от страха. Так что все о'кей до полного ол'райта!

— Да, это так, если играть по-нашему, — возразил ему Бровас. — Но через два часа «Великая Русь»… Тьфу ты! Надо менять название… Словом, это морское корыто по расписанию должно войти в порт. И, если судно не придет вовремя, поднимется шум, вселенский хипиш. И комфлота в Севастополе, этот вездесущий адмирал Хронопуло враз подсуетится, вышлет какой-нибудь торпедный катер.

Шкипер усмехнулся.

— У моряков, увы, есть кое-что и похлеще… Но ихняя всеобщая бюрократия — наш союзник, босс… Кладите еще час, а то и два, и три, на выяснение отношений между портовым начальством и военным флотом. Ведомства-то разные… За это время мы будем уже далеко.

Андрей Павлов постепенно осваивался в румпельном отделении. Теперь он хозяин положения, ибо рулевое устройство в его руках. Парень удовлетворенно вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб.

Сержант-десантник продолжал колдовать у рулевой машины.

И снова ходовой мостик лайнера. Рулевой с недоумением всмотрелся в указатель положения руля, потом испуганно сообщил Шкиперу:

— Судно не слушается руля!

Автандил Оттович глянул на Шкипера, тот явно растерялся, но быстро овладел собой. Какой-никакой бандит, а все-таки морской штурман, привык в океане к внезапно возникающим нестандартным ситуациям.

— Жора, — крикнул он одному из телохранителей, — бери двух парней и быстро на корму, в румпельное отделение!

Бандиты бросились вниз по трапу, побежали по шлюпочной палубе на корму теплохода.

«Держись, Андрей Павлов, — мысленно ободрил морского десантника и поэта Станислав Гагарин. — Первое для тебя испытание, коллега!»

Андрей, затаившись, ждал головорезов.

LVIII. СПАСТИ КАПИТАНА

«Почему из множества античных философов мне ближе других Анахарсис Скифский?» — размышлял Станислав Гагарин в самое, казалось бы, неподходящее время — собственным воображением он подправлял события, развернувшиеся на теплоходе «Великая Русь».

Впервые серьезно взявшись за философию в бытность учебы в аспирантуре кафедры теории государства и права Юридического института, писатель занимался наукой наук постоянно.

Большая часть домашней библиотеки Станислава Гагарина состояла из серьезных книг по философии, истории, литературоведению. И книги эти писатель штудировал с естественным, практическим интересом, применяя диалектические законы и определения в житейских целях.

И Анахарсис был ему по душе и потому, что родом философ происходил из Скифии, прародины славян, то бишь, вроде как соотечественник опять же, и правильные слова говорил о моряках.

Это Анахарсиса цитировал сочинитель в романе о капитане Волкове: «Люди бывают трех родов: живые, мертвые и те, кто плавают в море».

У Диогена Лаэрция изречение философа-скифа, правда, по матери он был эллином, звучало несколько иначе. На вопрос, кого больше, живых или мертвых, Анахарсис переспросил: «А кем считать плывущих?»

А вот узнав, что корабельные доски толщиной всего в четыре пальца, Анахарсис сказал, что моряки плывут на четыре пальца от смерти. Когда же его спросили, какие корабли безопаснее всего, философ ответил: «Вытащенные на берег».

«Теперь, впрочем, я прежде ценю слова Анахарсиса о виноградной лозе, — усмехнулся Станислав Гагарин, прикидывая, как приступить к освобождению капитана лайнера. — Прав Анахарсис. Лоза приносит три грозди: наслаждения, опьянения и омерзения. Позднее Магомет запретил правоверным впадать во вторую и, естественно, третью ипостась божеского дара. Наш Президент начал с того же, но пороху сравниться с великими людьми, защищающими трезвость, у ставропольского пророка не хватило… А жаль. Это был неплохой для него шанс, увы…»

Майор Ячменев отогнал от себя мысли об Анахарсисе, вовсе не полагая их праздными, они парадоксально помогли ему сосредоточиться на практических приемах операции.

С Алешей Камаем комбат подбирался сейчас к каюте капитана, одновременно просчитывая в сознании и видя мысленным взором Андрея Павлова в румпельном отделении, Ивана Гончаренко с Федором Ивановым, которые соблюдая осторожность, пробирались в машинное отделение, к пульту управления главным двигателем.

И видел бандита, охранявшего вход в каюту мастера.

Ячменев снова выглянул из-за поворота. Когда бандит поворачивался в его сторону, комбат успевал спрятаться за углом.

— Отвлеки его, сынок, — предложил майор Алексею Камаю.

Камай забежал с другой стороны, спокойно вышел к часовому, простодушно улыбаясь, протянул ему руку.

— Привет, браток, — произнес он с улыбкой.

Бандит оторопел. Затем схватил автомат и направил его в грудь морскому пехотинцу.

— Не подходи! — истерично закричал он.

Вид пусть и безоружного морского десантника внушил ему неподдельный ужас.

Майор Ячменев броском из-за угла захватил бандита левой рукой под подбородок и ударил его рукояткой пистолета в висок.

Камай ловко выхватил у потерявшего сознание охранника автомат.

— Постереги подходы, — предупредил майор Камая, открыл дверь капитанской каюты и втащил поверженного гангстера в помещение.

В первой комнате, кабинете-салоне капитанской каюты, никого не было. Майор Ячменев осторожно подкрался ко входу во вторую комнату-спальню. Заглянув в приотворенную дверь, он увидел капитана, сидящего в рубашке с короткими рукавами привязанным к стулу. Рубаха была разорвана на груди, и грудь капитана покрыта пеплом от сигарет.

«Такое я уже видел, — содрогнулся от давних юношеских воспоминаний Станислав Гагарин. — Пятьдесят второй год, пароход «Волховстрой», южно-корейская контрразведка… Позднее, осенью был Парамушир, исчезнувший в мгновение ока Северо-Курильск, теплоход «Красногорск», звериная, апокалиптическая, бессмысленная мощь цунами… Но это уже из другой, ненаписанной еще мною оперы!»

Стерегли капитана два бандита. Один полулежал на капитанской койке, второй стоял рядом с мастером, затягивался сигаретой и подносил ее к испещренной ожогами груди капитана. С вывертом гасил окурок и щелчком отбрасывал его.

Александр Иванович резким пинком распахнул дверь, ворвался в спальню, держа пистолет у бедра. Один из бандитов вскочил с постели с автоматом в руке, но тут же свалился, сраженный пулей комбата. Во второго бандита майор Ячменев выстрелить не успел. Тот прыгнул за спинку стула, на котором пытал капитана, и присел, прикрываясь телом мастера, будто щитом.

— Стреляйте! — закричал капитан. — Стреляйте!

Капитан резко рванулся в сторону, стул опрокинулся, и майор умело послал вторую пулю, которая поразила бандита в лоб.

«Почин дороже денег», — жестко усмехнулся Станислав Гагарин и легонько дунул в отверстие пистолетного ствола.

Тройка головорезов, посланных Шкипером, проникла уже в румпельное отделение. Боевики озирались, держа наготове оружие. У Жоры был в руках пистолет, у двух — автоматы без прикладов — оружие, исполненное в десантном варианте.

Пропустив их мимо себя, затаившийся Андрей выжидал.

Бандиты подошли к рулевой машине, забросили автоматы за спину. Жора спрятал пистолет в висящую на груди наплечную кобуру и принялся осматривать рулевую машину. Он тоже был из моряков и кое-что понимал в этом. Жора чертыхался, разговаривал с сообщниками.

Андрей Павлов осторожно подкрался к ближайшему от него уголовнику, резким движением захлестнул на горле автоматный ремень и утащил обезвреженного бандита в сторону. Исчезновение товарища двое других не заметили.

Иван Гончаренко и Федор Иванов продолжали, тем временем, спускаться в машинное отделение.

Застрелив двух головорезов в каюте капитана, Александр Иванович перевел дух и почувствовал, как некто иной, вместившийся в его существо, свершил временный переброс, увидел себя в номере гостиницы флота сидящим напротив товарища Сталина.

— Стремитесь исключить в собственной практике элементы случайного, понимаешь, — наставлял ученика и сподвижника в борьбе с ломехузами вождь. — Исключить деспотизм Его Величия Случая в земной жизни невозможно, но стремиться к этому, молодой человек, надо.

— Случайное и необходимое, — задумчиво произнес майор Ячменев, нимало не удивляясь ни собеседнику, ни тем словам, которые он произносил и которых не было в прежней лексике командира батальона.

Он знал, что это философские категории и сумел бы простыми словами, по-житейски объяснить суть понятий, хотя и не задавался никогда целью глубоко постичь особенности этих двух видов объективных связей материального мира.

Но сейчас перед Ячменевым будто открылась некая заслонка. Майор явственно, едва ли не физически представил, что необходимость вытекает из внутренней сущности явлений и обозначает их закон, порядок, формообразующие принципы. Необходимость есть то, что обязательно должно произойти в конкретно сложившихся условиях.

И совсем наоборот — случайность. Основание ее не в сущности данного явления, а в воздействии на данное явление иных явлений. Случайность есть то, что может и произойти, и не произойти.

— Это как в нашей истории, — произнес командир батальона. — Я и мои ребята могли оказаться на «Великой Руси», но кто нам мешал выйти в море на «Иване Франко», или «Федоре Шаляпине». А вообще любое явление немыслимо как без внутренней необходимости, так и без внешних случайных предпосылок. Потому необходимое всегда с неизбежностью дополняется случайным, которое в свою очередь имеет основанием необходимое, есть форма его проявления.

— Не запутались? — участливо улыбнулся Иосиф Виссарионович. — В земной жизни я, понимаешь, соображал по этой части, но как-то отвлеченно, никак не сумел научиться переносить эти понятия на конкретную деятельность. А вы должны помнить: за случайностью всегда скрывается необходимость, она и определяет ход развития в природе и обществе. Там, где на поверхности, понимаешь, происходит игра случая, там сама эта случайность всегда оказывается подчиненной внутренним, скрытым законам. Все дело лишь в том, чтобы открыть эти законы.

— Можно попасть под случайную пулю, а можно, призвав на помощь боевой опыт, и уклониться от нее, — заметил майор Ячменев.

— Первый вариант для вас исключаю, — сказал вождь. — Приказываю уклониться! При вашем-то, понимаешь, опыте, майор…

— Постараюсь, — ответил Александр Иванович. — Навык, разумеется, есть.

— Небольшой, понимаешь, экскурс в историю, — заговорил после небольшой паузы товарищ Сталин. — Теперь уже и широкая публика понимает, что Февральской революции в России предшествовала масса случайных явлений. Случайно оказались в министерских креслах такие ничтожества, как Добровольский и Протопопов, а во главе Государственной Думы стоял не талантливый, понимаешь, Гучков, а нерешительный и неумелый Родзянко.

Но хуже всего случилось с Петроградским двухсоттысячным гарнизоном. И командующий округом генерал Хабалов, и начальник Генерального штаба генерал Занкевич совершенно не знали строевой службы, о чем хорошо было известно Императору. И Николай Александрович подобрал на командирскую, понимаешь, должность в Петрограде генерала Константина Николаевича Хагондокова — решительного, боевого офицера, блестяще знающего гарнизонную службу, дислокацию войск в столице…

— И что же? — спросил майор Ячменев.

— Генерала Хагондокова 26 октября 1916 года приняла в Царском Селе Императрица, и… назначение человека, который мог бы спасти Россию от смуты, не состоялось. Императрица нашла, что лицо у командира казаков, знаменитых текинцев, гвардейского корпуса, человека, подавившего, понимаешь, восстание в Маньчжурии еще до войны с японцами, «очень хитрое».

— Человек с таким лицом и нужен был в то время Отечеству, — заметил Александр Иванович.

— Недавно я встретил в Ином, понимаешь, Мире князя Владимира Михайловича Волконского, — продолжал Сталин. — Он и рассказал мне к слову, что назначение не состоялось по причине самой, понимаешь, банальной. Генерал Хагондоков по прибытии в Петроград нелестно отозвался о Распутине. И это случайно стало известно Императрице.

Вот от какой малости зависит порой судьба Великой Державы, понимаешь… Поэтому будьте осторожны, майор. Отбейте у бандитов «Великую Русь», но сами не схлопочите случайную, понимаешь, пулю. Вы не имеете на это право.

— Не имею, — согласился командир батальона.

«Я тоже постараюсь уберечь моего героя», — мысленно передал Станислав Гагарин вождю.

— Сделайте милость, — возник в сознании писателя слегка насмешливый голос Иосифа Виссарионовича.

Станислав Гагарин воспарил воображением над открытым морем и увидел, как теплоход «Великая Русь» описывает в открытом море концентрические круги. Теперь Автандил Оттович вконец растерялся.

— Шкипер! Шкипер! — закричал он, — Так сделай что-нибудь! Прими срочные меры! Я буду у себя в каюте…

Патрон Бровас спешно ретировался, на мостике вдруг стало ему жутковато, а Бобик-Шкипер бросился к телефону.

В румпельном отделении зазвонило. Жора вздрогнул, озираясь пошел к телефону, прикрепленному к переборке. Рванул к себе трубку, крикнул:

— Але!..

С ходового мостика спрашивал побледневший, полный недобрых предчувствий Шкипер:

— Что вы там возитесь, мать вашу через канифас-блок?!

— Кто-то заклинил рулевую машину, — торопливо ответил Жора. — Пока разбираемся, командир.

Окинув взглядом румпельное отделение, Жора вдруг заметил отсутствие одного из бандитов.

— Рыжий, — кричит он, — а где Алекс?

Рыжий поглядел-поглядел по сторонам и вдруг выпустил веером длинную очередь. Подождав, когда бандит закончит стрелять, Андрей встал во весь рост и, направив автомат на бандитов, спокойно произнес:

— Пошто патроны напрасно тратишь, козел?! Вот он я, здесь! Достань меня, волос нечесаный!

Бандит с автоматом остолбенел. Затем быстро пришел в себя, направил ствол автомата в сторону Андрея, но Андрей короткой очередью безжалостно убил его наповал.

— Черноперый! — отчаянно закричал Жора в трубку. — Здесь черноперый! Морская пехота!

Он отбросил трубку, трубка повисла на телефонном шнуре, выхватил пистолет, выстрелил в Андрея, но тот уже переместился в безопасное место. Жора бросился ко второму выходу, телефонная трубка висела, раскачиваясь вдоль переборки. Из нее слышался тревожный голос Шкипера:

— Жора, что случилось? Жора, отвечай!

А Жора выбежал на палубу и попал прямо в руки Олега Вилкса. Он, выбив у бандита пистолет, заломил ему руку, рывком подтащил к фальшборту и выбросил в море. С душераздирающим криком Жора упал в воду. Он плавал у борта теплохода и кричал истошным голосом.

Но поскольку головорез стал теперь безопасным, добивать его десантники не стали.

И тут с мостика принялся бить немецкий пулемет МГ-34, отрезая морским пехотинцам путь к средней надстройке.

На мостике Шкипер включил звонки громкого боя, сигнал общей тревоги. По теплоходу, его палубам, каютам и отсекам, раздались возбуждающие человеческие души звуки.

В каюте капитана майор, тем временем, освободил хозяина от пут.

— Вы можете идти? — сказал Ячменев.

Мастер кивнул. Держался он молодцом.

— Где моя команда? Что с людьми? — спросил капитан.

Сигнал тревоги был слышен и в этой каюте.

Экипаж теплохода «Великая Русь» бандиты согнали в столовую комнату. Услышав сигналы тревоги, люди встрепенулись, с надеждой прислушивались к колоколу громкого боя. Один из охранников дал поверх их голов автоматную очередь.

— Не виртухаться! — закричал он. — Сидеть смирно! К рыбам отправлю…

А пассажиры, охраняемые бандитами, пребывали в ожидании участи в музыкальном салоне.

— Вступить в переговоры! — снова шепотом горячилась шляпа в горошек. — Надо выслать делегацию… Пообещать нашу политическую поддержку президенту и этому симпатичному демократу-капитану, когда прибудем на Запад. Плюрализм и демократия! В этом Запад нас поймет, заграница нас поддержит… Плюрализм, господа, означает…

— Заткнись ты, гнида, плюралист вонючий, — сердито ответила ему дородная женщина и рывком нахлобучила шляпу на нос.

Федор Иванов и Иван Гончаренко проникли в машинное отделение после короткой схватки с бандитами, стоящими у машинных пультов. Вскоре они овладели ситуацией.

Выполняя приказ комбата, морские пехотинцы вырубили главный двигатель.

…Теплоход «Великая Русь» двигался по инерции и вскоре остановился в открытом море.

На капитанском мостике возник переполох, головорезов охватила паника.

Олег Вилкс, укрываясь за надстройкой, короткими очередями вел огонь из автомата Калашникова по наступающим на него террористам.

Один из них приказал бандиту по кличке Вырви Глаз зайти морскому пехотинцу в тыл. В то время, когда бандит появился за спиной Олега Вилкса, пуля сорвала с головы матроса берет, и тот полетел к ногам Вырви Глаза. Террорист наклонился, схватил берет и с ухмылкой натянул его на себя.

Но тут откуда ни возьмись возникла Ольга.

— Сними берет, ты, бандюга! — крикнула Русинова Вырви Глазу, уже готовившемуся стрелять в спину Вилкса.

— Ах ты сучка! — взревел бандит и отвел ствол автомата от Вилкса, норовя выстрелить в девушку.

Бросок ножа!

Нож по самую рукоятку вошел в левый глаз террориста. Схватившись за лицо руками, Вырви Глаз рухнул на палубу. Берет морского пехотинца лежал рядом с его головой.

Ольга подняла берет, отряхнула, затем вытащила нож, брезгливо вытерла его об одежду боевика и отправила в полуопустевшие уже ножны.

Олег Вилкс продолжал стрелять. Ольга подошла к нему и протянула берет.

Парень благодарно улыбнулся и на мгновение оставил оружие. Двумя руками одержимо натянул берет, и продолжал бой.

Ольгу вдруг тронули за локоть. Она резко повернулась, готовая поразить возможного противника.

Позади стоял уже знакомый читателю мальчишка.

— Ты меня научишь бросать ножи? — деловито спросил он.

— Ты кто такой?

— Юнга Александр…

LIX. СЛУЧАЙНАЯ ПУЛЯ ДЛЯ КОМБАТА

«Поэт-элегик и сатирик, основатель элейской философской школы Ксенофон Колофонский настаивал на том, что люди создают богов только по собственному подобию. И если бы животные имели богов, то изображали их в обличье медведей, крокодилов и жирафов, — подумал Станислав Гагарин. — А вот те, с кем мы сражаемся сейчас, люди они или животные? Хотя по внешнему обличью они и похожи на остальных землян… Кого можно создать по их подобию, каких чудовищных монстров увидим мы, как выглядят идолы Зла?»

Еще недавно писатель сомневался: не слишком ли он жесток по отношению к головорезам Броваса и Шкипера? Ведь десантники и юная мстительница в тельняшке безжалостно уничтожали террористов и будут уничтожать их впредь. Бой не закончился, увы, схватка в самом разгаре. И сочинитель не знает, на чьей стороне будет победа. Хотя нет… Ведь товарищ Сталин поручил создать вариант, который исключил бы воздействие случайного на необходимое.

Это так… Значит крайне нужен и его собственный вклад в боевую операцию.

«Стреляю неплохо… Во время óно и школу инструкторов боевого самбо закончил, — без ложной скромности подумал о себе Станислав Гагарин. — Сыграть в фильме «Парни…» комбата морской пехоты собираюсь осознанно и серьезно. Но ведь то фильм, игра… Сейчас же идет настоящий бой, в котором режиссер не скажет «Камера стоп!», и актеры пойдут пить кофе. Надо продолжать драться.

Как обозначали сие одним словом древние римляне: Laboremus! Будем трудиться! Ибо война, это прежде всего работа…»

Матрос, не пустивший Олю на борт «Великой Руси» в Севастополе, фамилия его была Киреев, в робе, испачканной краской, выбирался из подшкиперской, где застал его захват судна.

Киреев пытался пройти на капитанский мостик, но повсюду натыкался на вооруженных террористов.

На одном из переходов Киреева заметил бандит по кличке Ширяла. Выполняя приказ Шкипера боевик тут же выстрелил в матроса, ведь любой пассажир или член экипажа, оказавшийся в коридорах или на палубе, должен был быть уничтожен.

Ширяла загнал Киреева в угол. Кровожадно улыбаясь, он поднимал пистолет, готовясь пустить пулю в матроса. И тут же схватился за плечо, в него вонзился нож вовремя подоспевшей Ольги.

Киреев вытер пот со лба. Он был скорее растерян, нежели напуган, слабо улыбался.

— Спасибо, сестренка, — говорит матрос. — А с этим мясом что делать?

Ширяла был еще жив, он стонал и матерился.

— В пустую каюту! — скомандовала Оля. — Связать его и на ключ! Нож возьмите себе… Пригодится!

Перед ними возник вдруг юнга Александр.

— Сюда! — показал он. — Здесь пустая каюта, а вот… и ключ от нее.

И обращаясь к Ольге, спросил:

— А мне ты дашь ножик?

Капитан «Великой Руси», сопровождаемый майором Ячменевым и Алешей Камаем, подбирался к мостику.

Подходы к мостику были надежно перекрыты молодчиками Шкипера, и тогда капитану теплохода, Сергею Ивановичу Цветкову — комбат дал и ему, пистолет, майору Ячменеву и морскому пехотинцу Камаю приходилось стрелять.

Когда возникали критические моменты, на помощь им приходила Ольга Русинова с метательными ножами.

Порой появлялся на поле боя и вездесущий юнга Александр.

— Ольга, — сказал девушке комбат в минутную передышку, — сейчас мы пойдем на последний рывок к мостику. Надо захватить радиорубку…

— Я готова, товарищ майор!

— Не то, — поморщился Ячменев.

Ему хотелось отправить девушку в место побезопаснее, и в тоже время комбат понимал: Ольга ни за что не станет отсиживаться в каюте.

— Надо найти Андрея Павлова… Он должен быть на корме, в районе румпельного отделения. Если не получится по верхним палубам, попробуй проникнуть туда по туннелю гребного вала. Ты знаешь, где это?

Девушка хмыкнула, пожимая плечами.

— Обижаете, Александр Иванович…

— Ладно, ладно, — улыбнулся майор. — Ты у нас не только славная дочь Отечества, но и морячка хоть куда…

Ольга спускалась в машинное отделение.

Там ее попытался задержать затаившийся бандит, но Русинова перехватила у него оружие, вырубила приемом каратэ.

Снова внезапно появился юнга Александр, он это умел — появляться вдруг. Парнишка показал Ольге, как сподручнее сориентироваться в машине. Ольга, подобрав автомат, проникла в туннель гребного вала.

Здесь началась беспорядочная перестрелка. Стреляли в туннеле и при выходе в румпельное отделение.

Комбат Ячменев довольно быстро захватил мостик. Опасная перестрелка в рулевой и штурманской рубках была позади.

Шкипер остервенело отстреливался от Алеши Камая, который хотел прорваться к радиорубке. Но первым туда проник все-таки майор Ячменев. Только не успел он подойти к рации, как в дверях появился Шкипер с автоматом в руках.

Майор бросился на палубу, падая, он выстрелил и задел пулей белую мичманку Шкипера, она слетела с головы Шартреза Бобика. Но Шкипер успел поразить комбата в бедро, а затем разбил автоматной очередью радиоаппаратуру.

Сам он вывалился в иллюминатор, едва в рубку ворвался Алеша Камай.

«Вот и случайная пуля для меня, — грустно помыслил Станислав Гагарин. — Не уберегся комбат, сплоховал, увы, товарищ Сталин…»

А Шкипер пробирался к каюте Броваса.

В это самое время Олег Вилкс, ухайдакав одного из боевиков по кличке Филин, пригнул его к палубе и спросил:

— Где твои боссы, подонок?

— В каюте люкс, — хрипел Филин.

Вилкс резко ударил его по шее, чтобы террорист потерял сознание и стал на некое время безопасным.

Матрос-десантник в черном берете подхватил оставленный кем-то из пассажиров транзистор и убежал с ним во внутренние помещения судна.

В каюте люкс начался переполох.

Обеспокоенные стрельбой теневики и мафиози встревоженно переглядывались, охраны ихней здесь уже не было, боевики сражались с морскими пехотинцами, «черноперыми», как их называли бандиты.

Один из морпехов, черноперый Олег Вилкс, возник вдруг на пороге и громко крикнул:

— Полундра, мать вашу бандитскую так! Смирно! Эттеншн! Набахт! Руки на стол!

Перепуганные боссы выложили руки на стол, за которым они сидели.

Вилкс поставил транзистор на стол.

— Это адская машина, сеньоры и мистеры, волосаны проклятые… Не делать резких движений, не убирать руки со стола! И молчать! От человеческого голоса — смертельный взрыв… Включаю.

Олег щелкнул тумблером. Возник шорох радиоэфира.

Матрос приложил палец к губам, сделал зверское лицо, показал глазами на приемник и попятился за дверь.

Поджав губы, мафиози, как завороженные, держали руки на столе, не отрываясь, глядели на потрескивающий разрядами радиотранзистор.

В переходе Шкипер столкнулся с бандитом по кличке Жиган.

— Шкипер! — сообщил тот. — Я знаю, кто у них главный… И жену его видел. Она где-то здесь.

— Молодец, Жиган! Найди эту бабу и волоки к Бровасу… Я буду там. Вперед!

Камай и Гончаренко вытащили из радиорубки раненого комбата. Алексей ловко разрезал ему штанину и сделал перевязку.

Из-за надстройки появился боевик с пистолетом в руках. Иван сделал ему подножку. Тот растянулся на палубе, тут же вскочил и бросился на Гончаренко.

Иван сошелся к террористом врукопашную, последовал прием, другой — и отжатый к борту боевик полетел в воду.

Гончаренко подошел к комбату, нога Александра Ивановича была перевязана уже Алешей.

— Что с ним? — обеспокоенно спросил Иван.

— Сомлел Батя… Шок у него. Надо в каюту, в покой. Берем его, Ваня…

Андрей Павлов и Олег с досадой смотрели, как с верхней надстройки бьет пулемет, не давая им пройти с кормы в среднюю часть теплохода.

— Заставить их замолчать, — сказал Андрей. — Но как?

— Давай! — скомандовала Ольга и показала на трос штага, который тянулся с кормы на среднюю надстройку.

— С ума сошла! Сорвешься! — возразил Андрей.

С надстройки неумолимо, настойчиво бил пулемет.

Ольга ловко взобралась на мачту, затем ступила на трос, перекинутый к надстройке. Уверенно пошла по нему, балансируя раскинутыми руками.

Когда девушка оказалась над пулеметчиками, их было двое, она прыгнула прямо на спину одного из них. Отпрянувшего от неожиданности второго девушка поразила ножом.

Радостно потрясая автоматом, Андрей Павлов побежал к умолкнувшему пулемету.

— Совсем забыла, — проговорила Ольга. — Комбат ждет тебя на капитанском мосту… А как же он сам?

И тут Ольга будто приняла сигнал беды от раненого майора, укрытого десантниками в каюте.

Оля встрепенулась, подобрала выпавший у одного из пулеметчиков пистолет Макарова и побежала вниз.

Двое морских пехотинцев, Иван и Алеша, снесли комбата в его каюту и уложили на полу так, что майор казался мертвым. Одна штанина была у него разрезана, нога перетянута жгутом, рана замотана белой окровавленной тряпкой. Комбат лежал на полу, спиной опираясь о край дивана, безвольно свесив голову. Парни, быстро проверив оружие, выбежали из каюты.

Появилась Ольга с пистолетом Макарова в руке. Она увидела лежащего у дивана комбата, бросилась к нему, становясь на колени, положила на пол пистолет и обеими руками попыталась бережно приподнять голову майора Ячменева. Но голова майора, не пришедшего в сознание, бессильно свалилась на бок.

Ольга с ужасом смотрела на человека, которого она искренне, по-девчоночьи, вопреки разнице в возрасте полюбила. Затем схватила пистолет и направила ствол в собственную грудь.

Но в это мгновение майор Ячменев открыл глаза и резким движением руки выбил пистолет. Ольга беспомощно упала на грудь комбата, и пережитая ею только что мука разрядилась горькими, но очистительными слезами. Ячменев погладил Ольгу здоровой рукой и полусердито-полуласково спросил:

— Что ты задумала, дурочка!

Ольга приподняла заплаканное лицо, восхищенно-радостно глянула на комбата, оказавшегося живым, и, заикаясь, произнесла слова признания:

— Зачем мне жить, если вы… вас…

Комбат понял, что хотела сказать ему Ольга, и благодарно поцеловал ее.

И вдруг Александр Иванович увидел, как в иллюминаторе каюты возникла физиономия бандита.

— Ольга! — громко крикнул майор.

Отпрянув от комбата, Ольга резко повернулась. Из иллюминатора полетела в каюту брошенная бандитом толовая шашка с детонатором и горящим бикфордовым шнуром.

Едва шашка упала на каютный столик, метнувшаяся к нему Ольга схватила взрывчатку и выбросила ее через иллюминатор.

Шашка упала на грудь неуспевшего укрыться террориста, взорвалась и разнесла его в клочья.

«Бр-р, — сказал себе видевший это с палубы Станислав Гагарин и отвернулся. — Прямо скажем, зрелище не из приятных…»

LX. ПИСАТЕЛЬ И ВОЖДЬ О НАСТАВЛЕНИЯХ ЛОМЕХУЗАМ

— Не много ли этих указаний по части уничтожения коренного населения планеты Конструкторами Зла? — спросил товарищ Сталин. — Нет ли здесь некоего перебора… И потом… Не окажутся ли в выигрыше вовсе не те, для кого вы раскрываете идеи ломехузов, а именно эти, понимаешь, антигерои?

— Полагаете, что к наставлениям необходим комментарий? — осведомился Станислав Гагарин. — Думал на сей счет… И неоднократно. Вы правы: пояснения нужны.

— С одной стороны, — продолжал Иосиф Виссарионович, — присутствует элемент преувеличения силы ломехузов, и тогда публикуемые, понимаешь, наставления им на руку, хотя и раскрывают их намерения, изуверские, чудовищные планы.

Вождь развивал собственную мысль дальше.

— Затем — положительное воздействие на перспективных или едва завербованных, понимаешь, агентов космических сил Зла. В-третьих, известный фактор запугивания аборигенов. Начитаешься мудрых, понимаешь, наставлений, вникнешь в коварную историю ломехузов — и оторопь возьмет, безысходность одолеет, руки опустятся в безнадеге.

— Позвольте! — воскликнул писатель. — А мой роман «Вторжение»? Разве не есть это свод обширных комментариев вообще по всей ломехузной проблеме?! Иначе я сей опус и не воспринимаю…

— Разумеется, — согласился вождь. — Но я о том, что к любому, понимаешь, измышлению ломехузов и их хозяев, Конструкторов Зла, необходимо относиться с максимальной осторожностью. Как, например, к нынешним митинговым завываниям неорадикалов всех и всяческих, понимаешь, мастей. В этих свежих призывах существует и второе, и третье, и четвертое дно. А в конечном итоге — кабала для российских, понимаешь, народов. Худший вид кабалы — чужеземный. Прав экономист Сергеев — нас вынуждают ползти в мировую экономику на карачках, встать раком перед международным, в основном ломехузным, понимаешь, капиталом.

— До этого, надеюсь, не дойдет, — вздохнул председатель «Отечества», — хотя… Та же валютная экспансия зеленых бумажек. Доллар на поверку вовсе не сильнее рубля. А вот поди же ты… Помешались соотечественники на валюте.

— Соотечественников дурачат собственные, понимаешь, провокаторы от экономики, — сердито проворчал вождь. — Подрыв финансовой системы Державы — дело рук целой компании врагов Отечества, от транснациональных акул империализма — вас не шокирует, понимаешь, вроде как устаревший термин? — до ЦРУ, — пояснил Иосиф Виссарионович. — Деньги — главный инструмент в злокозненных деяниях ломехузов. И вы правы, когда показываете, неизменно приводите главный, понимаешь, их лозунг: деньги правят миром.

…В самом разгаре боя, находясь в судовых помещениях «Великой Руси», писатель почувствовал вдруг нервную усталость. Едва Станислав Гагарин ощутил это, как в сознании возник голос вождя и предложил взять, как он выразился, тайм-аут, сделать передышку, значит.

Писатель согласился, и был тут же изъят в некий временной вакуум, в котором пребывали они с Иосифом Виссарионовичем вне развертывающихся событий, вне того пространства, где морские пехотинцы дрались за освобождение теплохода, захваченного головорезами бандита-интернационалиста Броваса.

И Станислав Гагарин уже знал: в бухте Казачьей прозвучал сигнал боевой тревоги. Отряды морских пехотинцев спешным порядком грузились в десантные корабли на воздушной подушке, а со взлетно-посадочных полос срывались боевые вертолеты.

Владимиру Ивановичу Романенко, генералу, возглавляющему береговую оборону Черного моря, с ним сочинитель познакомился у комфлота Хронопуло, комбриг Кочешков доложил о готовности выйти туда, где самоотверженно дрались комбат и его ребятишки.

«Недолго вам осталось, — с теплым чувством помыслил писатель. — Потерпите…»

— А вы уверены в том, что не вмешается, понимаешь, какая-либо случайность? — спросил Иосиф Виссарионович.

— Майор Ячменев — диалектик, — ответил Станислав Гагарин. — Пусть интуитивный, но диалектик. А это означает, что он в состоянии постичь законы, которые управляют случайными факторами. Что же касается избытка публицистики в романе «Вторжение», то признаю — имеет место быть, как говаривал в бытность мою знакомства с ним Олег Попцов, нынешний министр несуществующего пока российского телевидения, получивший этот искариотский пряник от Ельцина за партийное ренегатство.

— Эту иудину, понимаешь, братию, ждет незавидная участь, — заметил мимоходом вождь.

— Публицистическая струя романа, может быть, и чересчур с напором — допускаю… Но помните, что сказал в романе «Бесы» Достоевский? Главное в том, что я, мол, выскажусь, хотя и в художественности потеряю… Намеренно иду на это, товарищ Сталин.

— Что ж, исполать вам, молодой человек, — по-доброму усмехнулся вождь. — Наступило смутное время Верховенских и Малют Скуратовых, такой вот широкий спектр или гамма — любимые словечки вашего Президента…

Кстати, нам, видимо, придется встретиться с ним. Вот проверю посыл одного из моих конфидентов…

— Что-нибудь серьезное? — обеспокоился писатель.

— Если убийство, понимаешь, это серьезно, то — да, — пыхнул дымом, неторопливо перед этим затянувшись из трубки, товарищ Сталин. — Но это пока перспективное убийство. Вернитесь к вашим баранам на «Великую Русь». Вы уж не позволяйте парням перерезать их всех. Следствию нужны разговорчивые подельщики. И возьмите вот это.

Вождь протянул писателю листки.

— Вариант наставлений, сочиненных Конструкторами Зла для ихних, понимаешь, агентов на земле. Поместите в романе подробное содержание. Поскольку вы согласились поступиться художественностью ради истины, пусть ваши соотечественники прочтут текст, который добыл для них товарищ Сталин.

Подлинный материал, который лично передал автору романа Иосиф Виссарионович:

Наши люди уже играют на струнах варварских душ, те мелодии, которые заказываем мы.

Струны эти — строение умов аборигенов, тенденции сокровенных желаний, особенности характеров различных социальных групп и классов, их пороки и недостатки.

Разумеется, талантливые сотрудники нашей власти будут не из числа землян-аборигенов, которые привыкли исполнять административную работу, не задаваясь мыслью, чего ею надо достигнуть, не думая о том, на что подобная забота нужна. Администраторы землян подписывают бумаги, не читая их, они служат либо из корыстных побуждений, либо обуреваемые честолюбием, тщеславия для.

Мы все окружим наше правительство целым легионом экономистов. Вот почему экономические науки составляют главный предмет преподавания ломехузами их детям. Нас будет окружать целая плеяда банкиров, промышленников, капиталистов, а главное, легальных и подпольных миллионеров, ибо Деньги движут миром — и среди аборигенов нет ни одного человека, которого нельзя было бы купить.

Вопрос лишь в сумме, которую вы ему предложите. И потому: покупайте, покупайте, покупайте! Приобретайте их души по сходной цене — Конструкторы воздадут каждому из вас по заслугам…

Подбирайте людей с темным прошлым, о чем не знают остальные. Этим мы привяжем их к нашим интересам, они будут стараться и служить нам из-за страха быть разоблаченными.

Применяя эти наставления, учитывайте характер народа, в стране которого вы действуете, ибо одинаковые применения сих принципов в деле перевоспитания аборигенов на необходимый для нас лад не может иметь успеха. Варьируйте безустанно! Но действуя осмотрительно и осторожно, взвешивая и прикидывая, вы увидите, что через десяток лет можно обратить в наше лоно любое правительство, любой народ можно зачислить в ряды тех, кто покорился во имя вселенских сил Зла.

Пусть нашим паролем будут слова — свобода, равенство и братство. Они сослужат нам хорошую службу в тот период, пока мы рвемся или ползем — смотря по обстоятельствам — к власти. Но когда воцаримся, мы заменим словами не пароля уже, а лишь идейности. Мы скажем — право свободы, долг равенства, идеал братства — и поймаем козла за рога…

Фактически мы уже стерли всякое проявление, кроме нашего, хотя юридически мы не победили всюду.

Главный бастион аборигенов на пути к нашему мировому господству, основная крепость, которую необходимо разрушить — Россия. Пока она существует, мирового господства ломехузам не достичь. Так говорят Конструкторы Зла, и мы верим в их Космический Разум.

Опасность нашим планам представляют и немцы, которые вновь объединились. Если они когда-нибудь подружатся с русскими, это будет означать крушение надежд для ломехузов. Дважды мы сталкивали лбами Германию и Россию, но уничтожить тех и других не удалось. Примемся за Россию в третий раз! Теперь мы взорвем ее изнутри, взрывчатого вещества накоплено довольно, преданные нам люди, агенты влияния укоренились в фундаменте этого государства, в его экономике, политических структурах, в науке и культуре, средствах массовой информации.

Либо мы — либо русское быдло!

Третьего не дано!

Когда мы совершим государственный переворот, мы скажем тогда народам: «Все шло ужасно плохо, как все мы исстрадались. И вот мы разбиваем причины ваших мук: цензуру, тоталитарность, обветшалые устои и нелепые традиции. Вы свободны, как птицы, нет больше у вас никаких обязательств ни перед кем!»

Тогда они вознесут нас и утвердят всенародным голосованием.

А потом мы покажем им кузькину мать, лицемерно опираясь на всеобщность выборов, которые подняли нас к власти.

Надо привести всех к голосованию, надо установить абсолютизм большинства, которого не добиться без ликвидации соображающих что к чему особей. Надо сломать значение семьи, натравить детей на отцов, устранить само выделение из толпы личностей.

Толпа, руководимая нами, послушная нашим лозунгам, не даст ни выдвинуться им, ни даже высказаться. Она уже приучена слушать только нас, которые платят ей за внимание и послушание.

Этим мы создадим такую слепую мощь, которая никогда не будет в состоянии никуда двинуться помимо руководства наших агентов, поставленных нами на место ее бывших лидеров. Народ подчинится такому режиму, ибо будет знать: от этих лидеров зависят заработки, подачки и получение разнообразных благ.

Когда мы ввели в государственный организм яд либерализма, политическая структура изменилась. Государство заразилось смертельной болезнью — разложением крови.

Конституция и дебаты вокруг нее есть ничто иное, как школа раздоров, бесплодных споров, несогласий, партийной агитации и бесчисленных тенденций.

Парламентская трибуна не хуже либеральной прессы приговорила правителей к бездействию и бессилию. Тем самым она сделала их ненужными, лишними. От того они и были так легко свергнуты в той же Восточной Европе.

И потому мы заменили во многих странах правителя карикатурой на власть — президентом, выбранным нами из толпы, из среды наших креатур, послушных, зависимых от нас людей.

Президент будет, по нашему усмотрению, толковать смысл тех из существующих законов, которые можно истолковать различно. Мы же позаботимся, чтоб Сенат, Конгресс, Верховный Совет понапринимал таких законов предостаточно. К тому же президент получит право анулировать законы, когда ему будет указана нами в том необходимость.

Кроме того, президент будет иметь право предлагать временные законы и даже изменения действующей конституции, ссылаясь, естественно, на требования высшего блага государства.

Такими мерами мы мало-помалу, шаг за шагом отойдем от того, что были вынуждены ввести в конституцию, а затем перейдем к незаметному изъятию всей конституции, когда придет время превратить любое правление в Наше Самодержавие.

Признание Нашего Самодержца может наступить и ранее уничтожения конституции. Момент этого признания наступит, когда народы, измученные неурядицами, беспорядками, нами же организуемыми, слабостью и несостоятельностью выборных, так называемых демократических правителей, которую мы сами подстроим и углубим, воскликнут: «Уберите их! Дайте нам Всемирного Царя, который объединил бы нас и уничтожил причины раздоров — границы, национальности, религии, государственные расчеты, который дал бы нам мир и покой, дал то, что не можем найти с нашими правителями и народными депутатами…»

И для того, чтобы это случилось, чтоб народы взбунтовались, необходимо беспрестанно мутить во всех странах отношения народа и правительства, чтобы переутюжить нации разладом, общей враждою, борьбою всех против всех, ненавистью и даже мученичеством, голодом, прививкою массовых болезней нуждою, чтоб аборигены не видели другого исхода, как прибегнуть к нашему денежному и полному владычеству…

Земляне — баранье стадо, а мы для них волки. А вы знаете, что бывает с овцами, когда в овчарню забираются волки?..

Аборигены закроют глаза на все еще и потому, что мы пообещаем им вернуть отнятые свободы после усмирения врагов мира и укрощения всех партий…

Стоит ли говорить о том, сколько времени будут ожидать этого возврата?..

Когда мы, наконец, окончательно воцаримся при помощи государственных переворотов, мы постараемся, чтобы против нас уже не было бы заговоров.

Для этого мы немилосердно казним всех, кто встретит наше воцарение с оружием в руках. Всякое новое учреждение какого-либо тайного общества будет тоже наказано смертной казнью, а те, которые нам известны, будут высланы в исправительно-трудовые лагеря на бессрочные каторжные работы.

Туда же мы отправим и тех наших помощников из числа аборигенов, которые слишком много знают. А те, которых по тем или иным причинам помилуем, будут оставаться в вечном страхе перед превентивным арестом.

На решение наших административных органов никакие обжалования, апелляции приниматься не будут.

Особый режим будет установлен для бывших граждан России — единственного в мире серьезного врага нашего. Русские люди вряд ли смирятся с той ролью, которую мы отвели остальным землянам, и потому постепенно будут уничтожены, мы сотрем память о них, будто их и не было никогда на планете Земля.

Смерть есть неизбежный конец для всякого русского. Лучше этот конец пораньше приблизить к тем, кто мешает нашему делу.

…Собственным влиянием мы свели исполнение законов землян до минимума. Престиж закона подорван либеральными толкованиями, которые мы ввели в юридическую сферу.

В важнейших политических и принципиальных делах и вопросах суды решают, как мы им предписываем, прокуроры видят в том свете, в каком мы им представляем события обыденной жизни. Необходимо и впредь действовать через подставных лиц в административных органах, купленных нами журналистов, которые через газеты и журналы, эфир и телевидение обращают внимание общественности против правоохранительных органов, держат их в страхе и послушании.

Под особый контроль должны быть взяты народные депутаты, они ведь тоже люди со всеми человеческими слабостями, и не поймут, что ими управляют с помощью столичной прописки, персональных автомобилей, заграничных вояжей, наградных в конвертах, и даже предпраздничных продовольственных наборов.

Чисто животный мир аборигенов не способен к анализу и наблюдению, а тем более к прогнозированию того, что последует за этими жалкими подачками.

Аборигены только зрят, но лишены способности предвидеть, не умеют изобретать, разве что материальные предметы. Из этого бесспорно вытекает, что сама Природа и Космический Разум Конструкторов предназначили нам руководить и править миром.

Победив, мы искореним либерализм из всех важных стратегических постов нашего управления. Только абсолютизм! Другой формы собственного правления не потерпим…

Наша власть будет славною, потому что она будет могущественна, будет править и руководить, а не плестись за лидерами и ораторами, выкрикивающими безумные слова, которые они называют великими принципами, и которые ни что иное, говоря откровенно, как утопия!

Только безусловно способные к твердому, хотя бы и до крайней жестокости, неукоснительному правлению, получат его бразды от Конструкторов Зла.

Подданные слепо повинуются только сильной, вполне независимой от них руке, в которой они чувствуют меч, карающий за ослушание.

Повелитель обязан убить все общества, нелояльные по отношению к нам, которых избрали Конструкторы, хотя бы и залив эти общества, целые социальные слои их собственной кровью.

Истинная сила не поступается ни единым правом из числа захваченных ею. Никто не смеет приступить к ней, чтобы отнять у нее хотя бы пядь ее мощи.

И завершив намеченную нами по рекомендации Конструкторов операцию «Вторжение», мы как никогда будем близки к обещанному нам двадвать пять веков тому назад мировому господству…

Ничего не жалеть для того, чтобы приблизить его приход!

LXI. НОЖ В ЗАДНИЦУ

— Мне надо на мостик, — упрямо проговорил командир батальона.

Он полусидел в собственной каюте, со сдержанной злостью посматривая на отказавшуюся повиноваться ногу.

Федор Иванов переглянулся с Иваном Гончаренко. Бывший таксист из Киева, сомневаясь, покачал головой.

— Мы ужо сами таки довершим, Олекса Иваныч, — певучим украинским говорком возразил Иван, — а вы ж такой раненый… Треба лежаты, товарищ комбат.

— Вперед, парни! — воскликнул Александр Иванович и приподнялся. — Мы из морской пехоты! А это означает — стожильные… Удар! И свет туши… Несите на мостик! Я обязан вступить в командование кораблем и сказать людям, что «Великая Русь» свободна. Необходимо и тех, кто держит оружие в руках, бескровно принудить сдаться. Надо врубить общесудовую трансляцию. Лишние жертвы бессмысленны. Вперед!

Иван и Федор беспрекословно подчинились. Скрестив руки, ребята усадили на них комбата, вынесли его в коридор и принялись подниматься по трапу, ведущему на капитанский мостик.

— И яко видех очима своима грешныма, поистине тако и написах, — прошептал Станислав Гагарин, кривясь от боли в простреленной ноге.

Он крепко охватил морских десантников за плечи и подумал о том, что никак не приукрасит историю, в которой принял такое хотя и своеобразное, только непосредственное участие. Тогда и пришли на память слова игумена Даниила из его «Хождения в Царьград».

Утром нынешнего дня, за два часа до начала посадки пассажиров на «Великую Русь» Станислав Гагарин попросил аудиенции у Иосифа Виссарионовича. Необходимо, мол, уточнить детали, перебрать по пунктам план операции.

— Хорошо, — согласился вождь. — Скажите Вере Васильевне, что вам надо встретиться с начальником госпиталя, и приходите к бывшему дворцу бухарского эмира. Там и поговорим.

Деловую часть они свернули быстро, научились понимать друг друга с полуслова, а зачастую и без слов. Тогда писатель и обратился к вождю, время позволяло, а председателю «Отечества» о многом хотелось спросить Иосифа Виссарионовича, когда еще возникнет такая возможность. Станислав Гагарин сказал:

— Одни называют частную собственность проклятьем человеческого рода, другие именуют ее священной… Кто прав?

— Насколько мне помнится, вам известно, что генерал Власов в Манифесте Комитета освобождения народов России предлагал ввести трудовую, понимаешь, частную собственность.

— Я знаю…

— Приставленное спереди слово принципиально все меняет. Трудовая частная собственность… Сие понятие сейчас и на вооружении коммунистов Державы. Именно в этом, понимаешь, соль.

— Вопрос лишь в том, как определить степень трудового участия в создании конкретной собственности, товарищ Сталин.

— Нет ничего проще, — живо отозвался вождь. — Ваш собственный пример свидетельствует об этом. Разве кто-нибудь может усомниться, что «Отечество» и в воениздатовском, и в литфондовском вариантах возникло на базе именно гагаринского интеллектуального капитала. Дважды вы начинали с пустыми счетами, и, создавая издательское предприятие, а теперь вот и киностудию, не взяли у государства или у кого бы там еще ни копейки ссуды. Хотя однозначно известно: для того, чтобы начать дело, нужен первоначальный стартовый капитал…

Не хочу быть пророком, не буду зловеще, понимаешь, каркать, но и в третий раз вы сумеете начать с нуля…

— У нас капитала не было ни в первом, ни во втором случаях, — согласился Станислав Гагарин.

— Он у вас, понимаешь, всегда находился на плечах, — ворчливо сказал Иосиф Виссарионович. — Ваша голова! Умение организовать людей, зажечь их идеей, жестко потребовать исполнения приказа, а также чувство предвидения, интуиции, мгновенная реакция на изменение конъюнктуры… В комплексе это и есть интеллектуальный капитал! Именно его вы и вложили в дело, потому все, понимаешь, что имеет «Отечество» — ваша, молодой человек, трудовая частная собственность.

— А мои работники? Разве они…

— Нет! — резко оборвал литератора вождь. — Работников подобрали вы, учили их работать вы, действуют они, руководимые вашей волей. Разве не так?

Станислав Гагарин молчал. Воспитанный несколько в ином ключе, когда приоритеты оставались за коллективом, когда формальная группа людей всегда оказывалась права, а личность обязана была подчиниться общему мнению, писатель считал себя завзятым коллективистом, хотя и мыслил диалектически, признавал, так сказать, роль личности в истории. Конечно, сочинитель достаточно объективно оценивал и собственное значение в делах «Отечества», хотя и не выпячивал никогда личные заслуги, тем более, никто как будто бы не отрицал их.

Порой Станислава Гагарина раздражало, что именно он большей частью оказывался прав. Ведь председатель всегда признавал такую возможность и за другими работниками, требовал от них новых идей и деловой инициативы, не понимая, увы, что далеко не все могут быть достаточно инициативны, и вовсе несправедливо мерить остальных на собственный аршин.

— Тут я заглянул надысь в Далевский словарь, решил посмотреть, как разъясняется знаменитое словечко пролетарий, — с ироничной улыбкой заговорил Станислав Гагарин. — У Владимира Иваныча сказано так: пролетарiй — бобыль, бездомный или безземельный, безпрiютный, захребетник… Во как! А пролетариат, собственно, или пролетарство, определяется так: быть в сословье пролетарiей, бобыльство, бездомничество, безземелье, захребетничество.

— Вы правы, — согласился Сталин. — Постоянно думаю об этом. Если бы российские, понимаешь, марксисты перевели слово пролетарий на русский язык и выдвинули лозунг «Захребетники всех стран, соединяйтесь!» — крепко сомневаюсь, понимаешь, в победе большевиков.

Если бы нынешний генсек попросил у товарища Сталина, понимаешь, совета, то сей призыв порекомендовал бы ему снять. Пишите просто: «За нашу Советскую Родину!» Или призовите объединиться россиян планеты. Их двадцать миллионов, понимаешь, живет за кордоном. И для них я смог сделать только одно: после войны предоставил каждому советское гражданство.

— И правильно поступили, товарищ Сталин, — заметил сочинитель. — За границей я встречал соотечественников с русскими паспортами. Вы бы видели — как они гордятся этим!

— Рад услышать такое от вас, — сказал Отец народов, и в голосе вождя Станислав Гагарин ощутил некую расстроганность, что ли…

Некоторое время они молчали.

— Кстати, о пролетарской, понимаешь, проблеме и чстной собственности…

Товарищ Сталин помнит, как вы готовились к аспиратскому реферату по диктатуре пролетариата и раскопали, понимаешь, обращение Маркса и Энгельса к Союзу коммунистов марта тысяча восемьсот пятидесятого года…

— Вам и это известно? — изумился писатель.

— Стараемся, — улыбнулся вождь. — Так вот, основоположники писали там: если демократические мелкие буржуа хотят возможно быстрее закончить революцию, ограничившись косметической, понимаешь, перестройкой, интересы и задачи партии в том, чтобы сделать революцию непрерывной. Слышите интонацию Льва Давидовича Троцкого?

В обращении подчеркивалось, что до сих пор, пока все более или менее имущие классы не будут отстранены от господства, пока пролетариат не завоюет государственной, понимаешь, власти, пока ассоциация пролетариата не только в одной стране, но и во всех господствующих странах мира не разовьется настолько, что решающие производительные силы не будут сосредоточены в руках пролетариев — говорить, понимаешь, о победе революции нельзя.

Для нас, — решительно утверждали Маркс и Энгельс, — дело идет не об изменении частной собственности, а об ее уничтожении, не о затушевывании классовых противоречий, а об уничтожении классов, не об улучшении существующего, понимаешь, общества, а об основании нового общества.

Такие вот экстремисты, понимаешь, основоположники наши.

— «Весь мир… разрушим до основанья, а затем», — с горечью произнес писатель. — Странное дело! Во время óно гордился тем, что откопал сей документ, спорил по этому поводу с профессором Мокичевым. А вот теперь вижу, что создатели диалектического материализма в вопросах партийной стратегии и тактики были законченными метафизиками. Нет ничего примитивнее и пошлее лозунга «Сломать!» Хотя именно с ним пришли к власти новоявленные демократы. Такие вот пироги, Иосиф Виссарионович…

Вождь не отозвался, и Станислав Гагарин увидел, что тот ушел в собственные мысли, проникнуть в них писателю не было дано, хотя порой испуганно хотелось хотя бы на мгновенье заглянуть в духовный мир прибывшего со Звезды Барнарда существа, узнать, о чем может думать космический Сталин.

— «Обманите меня… но совсем, навсегда, — глухо с едва различаемым надрывом, заговорил вдруг Сталин. — Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда… Чтоб поверить обману свободно, без дум, чтоб за кем-то идти в темноте наобум…

И не знать, кто пришел, кто глаза завязал, кто ведет лабиринтом неведомых зал, чье дыханье порою горит на щеке, кто сжимает мне руку так крепко в руке… А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман…

Обманите и сами поверьте в обман!»

Скорее не от стихов Волошина, а от того, что читал их Сталин — и как читал! — писателю стало жутко. Он вдруг вспомнил Надежду Сергеевну, супругу вождя, и подумал: не декламировал ли подобные строки Иосиф Виссарионович ей… Впрочем, видятся ли они друг с другом в Ином Мире?

— Нет, — резко ответил вождь. — Теща говорила, что Надежда, мол, не против… Но товарищ Сталин уклонился от встречи. Не могу, понимаешь, простить ей… В такое время покинула меня! А дети? Совсем еще несмышленышей оставить в сиротстве… Это неестественно для подлинной матери! А в любой женщине всегда виделось мне, понимаешь, в первооснове материнское начало.

Товарищ Сталин поднялся и принялся нервно ходить из угла в угол.

Писатель нерешительно встал, кашлянул, чтобы привлечь внимание вождя, ясно было: пора уходить.

— До свидания, товарищ Сталин, — нейтральным голосом произнес литератор. — Пошел я покудова…

Сталин молча кивнул.

«Понапрасну растревожил его тогда, — подумал Станислав Гагарин, пока сынки командира батальона несли его на скрещенных руках к ходовому мостику. — Хотя он сам решил читать стихи Максимилиана, стихи и ослабили вождя. Вот и космический, понимаешь, субъект, а ничто человеческое ему не чуждо… А где же мои противники-враги?»

Он увидел каюту, в которой разместился штаб Автандила Оттовича. Кроме главаря банды, президента, как назвал его Шкипер, здесь были два телохранителя с автоматами на шеях и щеголеватый референт, или по блатной фене шестерка. У пижона болтался на ремешке через плечо пистолет-автомат Стечкина в деревянной кобуре.

— Почему мы стоим? — вскричал с явно истерическими нотками Бровас. — Почему не покончили с черноперыми? Их всего-то полдюжины… Против полусотни отборных моих людей! Всех уволю! И без выходного пособия… Где Шкипер?

Референт с виноватой улыбкой развел руками.

— Звоните на мостик!

Вдруг включился динамик принудительной трансляции. Послышался усталый, но внушительный голос комбата:

— Господа террористы! Теплоход «Великая Русь» освобожден подразделением морской пехоты, которым командую я, майор Александр Ячменев. Всем, кто меня слышит! Дальнейшее сопротивление бесполезно! Машинное отделение и капитанский мостик в наших руках. Тем, кто сдаст оружие, гарантирую жизнь. Пассажиров и членов экипажа прошу не вмешиваться. Преступники вооружены и очень опасны. Повторяю: немедленно прекратить сопротивление и сдать оружие!

Майора слушали не только Бровас и его люди в каюте. Слушали матросы «Великой Руси», пассажиры, загнанные в музыкальный салон и каюты.

Один из охранников, который стерег пассажиров, решительно вышел к сцене, где обычно работает оркестр, и положил на пол автомат, потом два запасных рожка к нему.

К автомату бросилась шляпа в горошек, схватила оружие, потрясла им над головой.

— Ура! Мы победили… Господа! Как член руководства крестьянской партии, объявляю лайнер суверенной территорией, а также свободной экономической зоной. Необходимо отправить срочную телеграмму в ООН…

К горошку подобралась давешняя дама, уже одернувшая либерала. Она опять резко нахлобучила шляпу на уши.

— Вояка! — презрительно проговорила она и отобрала автомат. — Тьфу на тебя, пацифист…

Горошек как ни в чем не бывало оборотился к сдавшему оружие бандиту.

— Руки! Ему надо связать руки… Подержите его, я мигом это сделаю…

Либерал выдернул брючный ремешок, бросился к террористу. Но брюки у горошка упали на колени, он запутался и растянулся на палубе под общий смех.

Юнга Александр подошел к женщине с автоматом и деловито принял от нее оружие.

— Это для товарища майора, — многозначительно сказал он.

В каюте Броваса звучал голос майора:

— …Прекратить сопротивление и сдать оружие!

— Где Шкипер! — завопил потерявший самообладание Автандил Оттович.

А Шкипер, скупо отстреливаясь от Федора Иванова, продвигался в направлении каюты босса. У Иванова кончились патроны, он отсоединил рожок, машинально лапнул себя по бедру, забыв, что он вовсе не в боевом снаряжении морского пехотинца.

Почувствовав, что у Федора нечем стрелять, Шкипер открыто вышел на палубу.

— Ага, — сказал он, зловеще ухмыляясь, — теперь мой верх, черноперый… Хороший корм рыбам устрою! К борту! Хочу чтоб ты сразу ушел на дно…

Федор снял с шеи бесполезный автомат, медленно переступил к релингам ограждения.

— К борту! — бешено заорал Шкипер. — Еще!

Он поднял пистолет, готовясь выстрелить, но в это мгновение Федор метнул автомат в Шкипера. Выстрел Бобика пришелся мимо цели.

Шкипер вскинул руку для нового выстрела, но пущенный Ольгой нож пронзил Шкиперу плечо.

Он успел перебросить пистолет в левую руку, но второй нож вонзился ему в задницу. Шкипер, уронив оружие, с диким ревом упал на колени.

Иванов схватил пистолет, затем снял с пояса Шкипера наручники и надел их на руки бандита.

Ольга посмотрела на бедра: ножны ее пусты. Она выдернула нож из плеча Шартреза Валентиновича.

— Второй! — закричал Шкипер. — Вытащи его из задницы!

— Потерпи, — ответила ему Ольга. — Мы еще не всех бандюг переловили…

Она убежала с Ивановым. Шкипер взревел от ярости и боли, упал на схваченные металлическими браслетами руки. Из задницы его торчал, покачиваясь, металлический нож Ольги.

«Надо завершать операцию, — подумал Станислав Гагарин. — Основная часть работы позади. Шкипер обезврежен, но главная гадина — Автандил Бровас — пока на свободе… Впрочем, какая это свобода, если он вместе с нами находится в ограниченном пространстве».

— Бровас куда опаснее, понимаешь, нежели вы себе представляете, — услышал он голос Иосифа Виссарионовича. — Архиядовитое существо с давно замещенной ломехузами личностью. Его преступный бизнес — прикрытие. Это идейный враг, внедренный, кстати говоря, к доценту Головко, о чем покойный мафиози и не подозревал. Я хотел столкнуть их, понимаешь, лбами, преступников и ломехузов, но первые, как выяснилось, давно под колпаком у Конструкторов Зла. Так что поберегитесь новоиспеченного бандитского президента!

Писатель хотел спросить вождя, как же случилось, что Великую Русь, без кавычек, захватили во время óно иные бровасы, шартрезы и автандилы, но вспомнил: товарищ Сталин пребывал в той же компании. Впрочем, общается с ним другой Сталин, как будто зеркально отраженный, но из другого слепленный теста.

«Может быть он из антимира?» — усмехнулся председатель «Отечества».

— В какой-то степени вы правы, — отозвался вождь.

— Но как быть с аннигиляцией? — осторожно спросил Станислав Гагарин. — Я ведь общаюсь с вами…

— Не морочьте себе голову, понимаешь… Хотите добрый совет? Когда возникнет потребность отвлечься, отойти от мирской суеты, начинайте размышлять о Метагалактике, видимой части Вселенной. Или вообразите, что может таиться за пределами Метагалактики, и подумайте: не мелки ли по сравнению с объектом ваших размышлений жалкие интриги демократов, митинговые вопли неорадикалов, понимаешь, и злобные нападки на Отечество новоявленных ренегатов.

— Да, но эти ренегаты готовы устроить Варфоломеевскую резню для тех, кого еще вчера называли товарищам и, — возразил писатель. — Значит, опасность быть зарезанным существует и для меня, разумной личности, коя и есть, если хотите, интеллектуальная Метагалактика.

— Потому мы с вами и срываем планы ломехузов, — пояснил товарищ Сталин. — Только им, агентам космических Конструкторов Зла, и нужен Хаос, а многочисленные дерьмократы, как метко, понимаешь, прозвал их народ, ублюдочные марионетки в руках хитрых и расчетливых хозяев. Да, они суть опасные, но управляемые извне безнравственные монстры.

Кстати, ваши подопечные пытаются дать деру… Не теряйте бдительности, комбат.

Станислав Гагарин мысленно переместился на шлюпочную палубу и увидел, что двое бандитов пытаются опустить спасательную шлюпку. Они вывели ее уже за борт и вот-вот спустят на воду.

В шлюпку прыгнул Андрей Павлов.

— Удрать хотите, козлы?! — закричал он. — Не выйдет, братцы-кролики!

Началась схватка в шлюпке.

Заметивший ее третий боевик включил шлюпочный механизм. Шлюпка пошла вниз, затем ее перекосило на шлюп-талях, носовой гак слетел с блока, Павлов и бандиты посыпались из шлюпки в воду.

В каюту Броваса вбежал вдруг террорист. Он прошептал на ухо подбежавшему к нему шестерке, референту-щеголю Автандила Оттовича.

— Нашли! — закричал вдруг референт. — Бабу евонную нашли…

Он потыкал пальцем в динамик, откуда еще недавно слышался голос майора Ячменева.

Бровас скомандовал:

— Давайте ее сюда!

Андрей Павлов попытался взобраться на палубу «Великой Руси» вдоль борта по тросу из шлюп-талей.

Трос вдруг стал травиться, и Андрей вновь полетел в воду.

Но юнга Александр, автомат висел у него за спиной, сбросил Павлову шторм-трап.

Майор Ячменев, усаженный в шезлонг, вытянув раненую ногу, осматривал в бинокль горизонт.

— Всех взяли? — спросил он Камая.

Здесь же находились Олег Вилкс и Ваня Гончаренко.

— Вроде не стреляют, — неуверенно ответил Алексей Камай.

— Главный бандит! Где их босс, которого они зовут президентом? Операция не закончена, пока мы его не схватили. Ищите его, ребята! Опаснее гада, чем этот тип, не бывает.

В каюту Броваса бандиты, среди них Жиган, привели Елену Сергеевну.

— Вот она! — сообщил шестерка. — Это и есть жена того черноперого головореза, евонная, значит, баба…

— Скажите, мадам, — любезным тоном обратился к перепуганной женщине Бровас, — вы и есть супруга человека, который устроил этот небольшой, мягко говоря, мешебейрах?

— Да, — гордо вскинула голову Елена Сергеевна, — я жена и соратница этого человека, чем горжусь, между прочим…

— Подобная гордость делает вам честь, мадам… Но вот о чем хочу вас попросить. Уговорить вашего мужа сдаться. Вот телефон. Звоните на мостик. Он сейчас там.

— Никогда! И скоро майор доберется до вас…

— Не следует быть такой категоричной. Вы, мадам, не в его руках, а в моих. Подготовьте, парни, эту крошку.

Два телохранителя с угрожающим видом подошли к Елене Сергеевне.

Молодая женщина в ужасе прижалась к стене, зажмурила глаза.

— Хватайте ее! — истерично закричал Бровас. — Сорвите одежду! Изнасилуйте! Вырежьте сердце! Разрубите на куски! Изжарьте на шашлык!

— Назад!

В дверях каюты появился Андрей Павлов. В руках у него было по пистолету.

Охранник дал очередь, но стрелял он по пустому месту: Андрей метнулся уже в сторону.

Олег Вилкс и Ваня Гончаренко с двумя-тремя автоматами на плечах конвоировали сдавшихся бандитов через музыкальный салон. Их было человек шесть, не больше.

С морскими пехотинцами важно шествовал и юнга Александр.

С автоматом парнишка не расставался. Боевики угрюмо смотрели себе под ноги. Пассажиры и освобожденные члены экипажа провожали их суровыми взглядами.

А в каюте Броваса разыгрывался заключительный этап смертельного сражения.

Выстрел Андрея Павлова! Охранник упал, уронив автомат.

Второй бандит дал автоматную очередь в Павлова, но безрезультатно. Пуля Андрея поразила его в ногу, террорист упал и пополз в угол.

Референт, задрав руки, трясся всем телом. Пистолет Стечкина нелепо болтался у него на плече.

— Отойди от нее, козел! — крикнул Бровасу Андрей Павлов.

Автандил Оттович поднял трость, с которой не расставался. Главарь нажал особую кнопку. Оболочка трости вдруг слетела, сброшенная пружиной. Вместо трости возникла узкая шпага.

Бровас приставил острейший ее конец к горлу Елены Сергеевны.

— Еще движение — и я ее заколю! — предупредил Автандил Оттович. — Бросай пистолеты!

Андрей в растерянности метнулся взглядом туда и сюда, в ярости швырнул пистолеты на палубу.

— У меня есть еще шанс убить медведя, — ухмыльнулся Бровас. — Вернее, эту очаровательную майоршу…

Острый конец шпаги едва не вонзился в горло Елены Сергеевны.

— Подними руки, щенок! — приказал Бровас морскому пехотинцу.

Андрей поднял руки, и, мельком взглянув за спину Броваса, улыбнулся.

Автандил Оттович вдруг осознал, что за спиной у него происходит нечто, но супербандит боялся отнять шпагу от горла жены командира батальона.

Стремглав, сверкнув молнией, пролетел нож и ударил мафиози в плечо.

Упала шпага.

Позади Броваса стояла все еще как бы устремленная в броске собственного ножа Ольга Русинова. За ее спиной — открытый прямоугольник иллюминатора, в нем виновато улыбался Федор Иванов.

— Мне сюда не пролезть, — проговорил богатырь-морпехотинец.

Елена Сергеевна бросилась к спасителю Андрею, тот крепко обнял ее, затем пришел в себя, и резче, чем следовало в обычных условиях, отстранил женщину.

Жена майора Ячменева поняла и опустила голову.

Оля Русинова полуосуждающе, полупрезрительно смотрела на них. Девушка по-своему разобралась в этой истории.

Шестерка Броваса продолжал стоять с поднятыми руками.

— Опусти руки, болван, — предложил ему Андрей Павлов. — Да перевяжи хозяина… Ему до уголовного процесса выздороветь надо.

Ольга сняла с референта ремешок с пистолетом Стечкина, достала оружие, прицелилась в Автандила Оттовича.

Бровас с ужасом смотрел на девчонку.

— В штаны не наложил, дядя? — спросила Ольга, отправляя пистолет в кобуру.

Александр Иванович снова смотрел в бинокль.

— Вот они родные, — расстроганно проговорил он, опуская бинокль.

К теплоходу «Великая Русь» шли десантные корабли на воздушных подушках.

На мостике головного корабля находились генерал Владимир Романенко, начальник береговых сил, и командир бригады морской пехоты, полковник Кочешков.

Над палубой «Великой Руси» зависли два вертолета, из которых выпрыгивали морские пехотинцы.

Их радостными возгласами встречали пассажиры и члены экипажа. Женщины целовали растерянных парней, мужчины похлопывали по спинам.

На мостике майор Ячменев пытался подняться из шезлонга.

Ребята, Камай и Гончаренко, помогли ему встать на здоровую ногу.

Десантные корабли приблизились к «Великой Руси».

— Я сам… Хочу сам…

Комбат пытался удержать равновесие, ему трудно было это сделать, трудно стоять без помощи матросов.

Появился юнга Александр, протянул майору автомат.

— Я же говорил, дядя, что вы герой… Хотя и безоружный.

Александр Иванович наклонил голову, и юнга повесил автомат ему на шею.

— Спасибо, тезка, — улыбнулся Ячменев. — Без тебя мы бы не сдюжили…

На мостике появились Андрей Павлов с Еленой Сергеевной, Олег Вилкс, который передал террористов прибывшим на вертолетах товарищам, Ольга Русинова с тростью Автандила Оттовича.

Ольга бросилась к майору и подала ему трость, с помощью которой чуть было не убили его жену.

Ячменев благодарно улыбнулся отчаянной девушке, взял трость в руку и, опираясь на нее, стоял теперь на палубе без посторонней помощи.

Другой рукой он погладил Ольгу по голове. Потом приветственно помахал начальству на мостике десантного корабля, проследовавшего траверз «Великой Руси».

Снова хотел погладить Олину голову, повернулся и увидел собственную жену, улыбнулся ей, лихо подмигнул и привлек к себе.

— Авось, Ленуся, вернут мне вторую звезду, — шутливо проговорил он. — Здесь я действовал вообще без инструкций.

В вертолеты вводили уцелевших террористов. У самого борта лежали закрытые трупы тех боевиков, которым, мягко говоря, не повезло. Трупов было предостаточно.

С суровым презрением смотрели на бандитов команда и пассажиры.

На мостике теплохода «Великая Русь» генерал Романенко сказал Ячменеву:

— Тебе надо в госпиталь, Шурик…

— А как же наш с Еленой круиз? — притворно испугался майор.

— Подлатаешь ногу — дадим второй отпуск… Полетишь вертолетом или с нами на подушке?

— С вами, — согласился майор. — На подушке оно вроде мягче… Собирайся, Лена. С такой ногой на белый вальс меня не пригласишь.

Он повернулся к ребятам, славным парням из морской пехоты.

— Плывите, братцы… Теперь вы мирные люди… Приветы родителям! И мое командирское им спасибо! И ты будь здоров, тезка! Возьмем тебя в морскую пехоту…

Крепко, по-мужски пожал руку юнге Александру, затем погладил по голове радостно улыбающегося мальчишку.

Капитан теплохода «Великая Русь» опустил ручку машинного телеграфа к отметке «Полный вперед»!

Лайнер набирал ход и двигался по русскому морю к родному берегу.

Фантастически паря над водной поверхностью, десантные корабли на воздушной подушке сопровождали освобожденный от бандитов теплоход. «Великая Русь» возвращалась в Отечество.

— Вы довольны, товарищ Сталин? — спросил писатель.

— Основательно получилось, без случайностей и накладок, — отозвался вождь. — Добротная работа, понимаешь…

LXII. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

После бурных событий в Крыму и на Черном море Станислав Гагарин вернулся в Подмосковье, оставив Веру Васильевну долечиваться в санатории.

И товарищ Сталин исчез. То ли отправился с докладом на Звезду Барнарда, то ли не считал возможным беспокоить председателя, у которого хлопот с «Отечеством» не убавлялось, а скорее наоборот.

Пока писатель огнем, как говорится, и мечом расправлялся с подонками, захватившими «Великую Русь», его собственную ладью принялся раскачивать никто иной, как Николай Юсов, первый заместитель и по совместительству, как шутливо представлял его Станислав Гагарин, муж дочери Елены.

Еще в августе действия Юсова стали настораживать председателя. Едва выпустив Второй сборник «Ратных приключений», Николай, приложивший много сил к добыче полиграфических материалов, заметно охладел к самой книгоиздательской идее.

Каких только бредовых идей не предлагал Юсов председателю! Тут имели место и партия видеокассет в два миллиона штук — «продадим на пять рублей дороже каждую, вот и десять миллионов в кармане», и мифическая сотня-другая микроавтобусов «Тойота», идущая якобы с Дальнего Востока в Москву, и феэргэвские «БМВ», и американские компьютеры — «эйтишки» с писями и без оных… Словом, было все что угодно, кроме полиграфических материалов и типографских мощностей.

Иваны Федоровы с Крутицкого вала изготовили матрицы еще и Четвертого сборника «Ратных приключений», но печатать книгу не стали: затребовали от «Отечества» две сотни телевизоров для коллектива. Бартерный рынок, сучий его потрох бы да в тартарары!

Узким местом стала полиграфия, и Станислав Гагарин, как это бывало уже не раз, взял обязанности производственника на себя. Сочинитель давно уже убедился, что от совместителей типа Косарева, Зои Данильченко или оказавшейся архинечестной договорницы Нины Владимировны Емельяновой, присвоившей деньги, которые ей выдали на полиграфический коллектив, толку мало.

Надо было искать специалиста на постоянную работу, надо было наладить деятельность коммерческого отдела, которым руководил Николай Юсов, перепоручивший дела вовсе несуразным помощникам, вроде подозрительного Сидорова, Остапа Бендера местечкового масштаба, или бестолкового Иванова, который мог приобрести для «Отечества» бесхозную, читай, ворованную технику, не подкрепив сделку никакими документами.

Надо, надо, надо… Это короткое слово будто молотом ударяло по сознанию председателя, которому и «Дневники Отечества» необходимо было писать, и представительствовать в верхах, и улаживать внутренние шероховатости, притирать друг к другу членов коллектива, и воевать с бухгалтершей Даниловой, подсуропил ему Дурандин эдакого монстра в юбке, и постоянно думать о доходах, их было немного, пятьдесят тысяч сборников РП-2 дали лишь четверть миллиона.

Слава Богу в августе Станислава Гагарина осенило, и в беседе с Михаилом Семенюком, журналистом из славной, можно сказать родной для председателя «Советской России», он рассказал о грядущей подписке на шеститомное издание «Современный русский детектив».

Что тут началось! Посыпались заявки, письма, телеграммы. Телефон «Отечества», обозначенный в газете, попросту заклинило от звонков… Хлопот прибавилось, но финансовая проблема была решена. Спешно составлялись первые тома, благо рукописей соответствующих в литературном отделе хватало.

Вернувшись из Крыма, Станислав Гагарин узнал, что за его спиной первый его заместитель Юсов создает малое предприятие посреднического толка под названием «Гривна».

Сам Николай ничего отцу своему по закону сообщить не удосужился, хотя делал вид, что ему известно, будто тесть обо всем неким образом уже информирован.

Председатель отправил Юсова с Еленой в Крым на пару недель, а когда тот вернулся, сообщил: поскольку ты генеральный директор и учредитель «Гривны», то одновременно в «Отечестве» работать не можешь. Получи двухмесячное пособие и будь здоров… Отныне ты для меня только отец Льва Николаевича, внука.

Честно признаться, Юсов подобной решительности от шефа не ожидал, но принял такое решение достойно, по-мужски. Попросил было денежку новой фирме на развитие, но председатель резонно ответил: он дважды начинал дело с пустым счетом. Пусть теперь и бывший летчик попробует.

Станислав Гагарин понимал, что перестроечная бардак-эпоха и всеядность Юсова, а напористости, энергии ему не занимать, не дадут Николаю утонуть, и расчеты его оправдались: уже перед Новым годом зять явился к ним в дом, чтоб отдать теще одолженную штуку, небрежно раскрыл кейс и дал увидеть, что там лежат еще девять пачек десятирублевых купюр в банковской упаковке. Знай, мол, наших! Получку получил…

Объективно говоря, Юсов предал идею «Отечества». Теперь Станислав Гагарин понял, как он заблуждался относительно зятя. Оказалось, что тому абсолютно без разницы, каким способом зарабатывать деньги. И Юсов притворялся, играя на простодушии и авторском самолюбии тестя, когда с пафосом говорил, что его мечта и дело всей жизни издать полное собрание сочинений Станислава Гагарина.

Порою наш герой вспоминал осторожные предостережения сына, тогда Анатолий скептически выслушивал эйфорические высказывания отца в адрес вновь приобретенного родственника по закону. Да, Гагарин-младший оказался прав. Но закаленный прежними предательствами писатель и сие принял спокойно, без душевного переживания, на которые впредь сочинитель не имел права расходовать нервную энергию.

И тут Станиславу Гагарину повезло.

«Тьфу-тьфу-тьфу!» — сплюнул через левое плечо председатель «Отечества», написав эти строки и теперь уже суеверно страшась — в который раз! — ошибиться.

И чтоб запечатлеть сие мгновение в собственной памяти и читателей, решил отметить, что в одиннадцать часов двадцать минут 24 апреля, в среду, в 1991 году, у Станислава Гагарина, который сочинял эту страницу в Голицынском доме творчества, у него не было пока никаких оснований усомниться в том, что ему повезло.

…В конце октября он случайно вышел на Александра Сорокоумова, молодого и толкового парня, который работал заместителем начальника производственного отдела издательства «Советская Россия». Они встретились в гагаринском кабинете и, как потом признавался Андреич, его заманила серьезность отношения к полиграфическому качеству изданий «Отечества». Я знаю, говорил Саша, как трудно издать книгу, подобную тем, какие у вас нашел, и потому решил: с таким человеком мне по пути.

Довольно быстро они наладили связи с типографией в Электростали, подбросили туда мяса и картошки из Хлевенского района Липецкой области, и сумели до Нового года выпустить «Охотника за тронами» Балязина, набор ее был сделан еще Юсовым через генштабовских полиграфистов.

Небольшая книжная инъекция поддержала моральный тонус «Отечества».

Потом, в романе «Вечный Жид» Агасфер расскажет сочинителю об истинной роли, которую сыграл Сорокоумов в путче, затеянном Федотовой, Павленко, Литинским и другими.

Проблемы постоянно росли, добывалась бумага, картон, бумвинил, фольга, монтировался и озвучивался фильм «Убить Скорпиона» — первенец киностудии, запускались новые книги, теперь уже без Никитина, главного редактора, который сбежал еще в декабре и увел с собой Антипову, которую Станислав Гагарин превратил из корректора в литре да.

Приходили новые люди, избавлялись от старых… Дело расширялось, «Отечество» обрастало связями, возможности его росли.

Станислав Гагарин перестал уже раздражаться от того, что он всегда оказывается прав. Окончательно его успокоила история последнего магната, рассказанная Скоттом Фицджеральдом, он перечитал этот незаконченный роман.

Но порой приходили сомнения. Правда, носили они местный характер, по большому счету сочинитель никогда не сомневался. Только ничто человеческое не было ему чуждо, и порой хотелось посоветоваться, потолковать за жизнь с мудрым человеком.

Таким советником стал для него в последнее время Иосиф Виссарионович.

Но товарищ Сталин не появлялся.

Писатель ждал его Седьмого ноября, надеясь, что они неким образом вместе отметят революционный праздник, как никак, а оба состояли в одной партии.

Иосиф Виссарионович не пришел.

Затем Станислав Гагарин подумал вдруг, что встреча произойдет 22 декабря, в день, когда вождю исполнилось сто одиннадцать лет.

До конца этих суток писатель помнил о том, какая дата на дворе, но Сталина не было.

Не появился вождь и в Новый год, не пришел и седьмого января, в Рождество Христово, объявленное бывшим коммунистом Б-сом Ельциным прогульным днем. Утром седьмого января, для «Отечества» он был рабочим, Станислав Гагарин отправился с официальным визитом к первому секретарю Одинцовского горкома партии.

Было у писателя-коммуниста искреннее намерение протянуть руку дружбы лидеру местных партийцев. Он и протянул, и конкретные дела наметил, совместные действия предлагал. Николай Дмитриевич Гудков со всем будто бы соглашался, тут и Сергей Федорович Жидких, предгорсовета и недавний еще одинцовский генсек, вроде бы невзначай вошел, поддакивал, надо, мол, объединяться, но тем дело и кончилось.

До сего дня, когда 24 апреля 1991 года Станислав Гагарин продолжает писать роман «Вторжение», никаких ответных действий со стороны партийного горкома не последовало.

Добавим, что и в июле, когда писатель правил эти строки перед отправкой в набор и вовсю предпринимательски взаимодействовал с весьма толковыми, удивительно деловыми мужиками из Пятого подъезда Старой площади, в Никитниковом переулке, с Одинцовским горкомом контактов у него не было никаких.

«Ладно, — подумал сейчас писатель, отвлекаясь от минувших событий, — отпразднуем в пятницу 26 апреля первую годовщину, и двинусь к Гудкову сызнова… Комедия! На прошлой неделе договорились о совместной коммерческой деятельности с Управлением делами ЦК КПСС, а с родным горкомом не найдем общего языка…

Так вот приблизился и день рождения писателя — 29 января исполнилось ему пятьдесят шесть лет. Вроде бы давно уже не мальчик, только энергию в себе ощущал сочинитель мощности небывалой. Он испытывал некое общее обновление — ив презренной, так сказать, плоти, и в нестандратных мыслях-подходах, и в чувствах, в особом видении мира, и в тех обиходных прелестях, которые буде они наличествуют позволяют воскликнуть: «Хорошо живется на белом свете!»

Разумеется, существовал Станислав Гагарин не в пустоте, и вместе с остальными здравомыслящими негодовал по поводу дикого разгула дерьмократии — разухабистой и абсолютно неконструктивной митинговой стихии, безудержной и вовсе небезопасной в смысле политического сплочения общества, чурался писатель и болтовни неорадикалов, любыми средствами добивающихся власти.

Раздражала нерешительность Президента, его неумение — или нежелание?! — поставить точки над «i», ну хотя бы в январской вильнюсской заварушке, когда главе государства сам Бог велел воспользоваться событиями и ввести на территории Литвы чрезвычайное положение.

29 января «Красная звезда», которая за годы перестройки превратилась в серьезную газету с собственным мнением, здравомыслящими политическими обозревателями, из которых более других нравился Станиславу Гагарину давний его знакомец Вячеслав Лукашевич, поместила Указ Президента «О мерах по обеспечению борьбы с экономическим саботажем и другими преступлениями в сфере экономики».

Радовало уже то, что запретные до того слова — экономический саботаж! — были наконец официально произнесены.

Поместила газета и комментарий генерала Соломатина из Генерального штаба Вооруженных Сил СССР по поводу вводимого с первого февраля совместного патрулирования милиционеров и военных. Вой по этому поводу со стороны желтой прессы начался еще в начале года и достиг апогея, хотя разгулявшаяся уличная преступность со всей очевидностью требовала наведения порядка в городах.

Впрочем, либералы, оборзевшие от критического заполошья дерьмократы действовали в русле провозглашенной ими доктрины: чем хуже — тем лучше. И потому ихняя «Независимая газета» истерически сообщала, что под Москвой размещается сто пятьдесят тысяч морских пехотинцев, хотя в действительности на всех флотах Державы находилось «черных беретов» в десять с лишним раз меньше.

«Вовсе неплохо бы перебросить морскую пехоту в Москву, — подумал, усмехнувшись, Станислав Гагарин, вспомнив недавнюю баталию на «Великой Руси». — Только зачем так много? Хватит двух взводов. Один послать в Кремль, другой на Краснопресненскую набережную. Вот и обеспечим порядок в Отечестве. Нет среди военных смелых и решительных генералов? Поручите операцию мне, майору морской пехоты…»

Шутка, конечно, но писатель отдавал тебе отчет в том, что для укрепления и реализации конституционной власти крайне необходима сильная воля, убежденная в приоритете государственности. А сей фактор неизменно связан с насилием, ибо государство — аппарат принуждения, желают этого охломоны из охлократов или не очень.

Их-то, к сожалению, никак и ни к чему не принуждали.

Интересную статью ученых-физиков из Московского университета Алешина и Мельникова, поместила 29 января «Правда».

Статья недвусмысленно называлась «Что такое «друзья демократии», и как они воюют против народа». Начав разбирать недавние статьи Гавриила Попова, авторы вычислили несколько приемов, разработанных моссоветовским головой для оболванивания читателей. В приемах этих функционировали и святые угодники «демократы», якобы радеющие за простого труженика, хотя давно уже очевидно, — народ для дерьмократов не более чем навоз для удобрения нивы, на которой вырастут их уже сейчас сверхмеры превысившие льготы прежних аппаратчиков новые, офуенные привилегии.

Здесь, разумеется, и бяка-Центр, не дающий ура-либералам повести нас в светлое будущее, теперь уже к вершинам капитализма. И радение за новую панацею-коалицию, она потом вырастет в монстра по прозвищу круглый стол. И явные намеки на уход со сцены, разумеется, Президента. И протчая, протчая.

Отметив, что «сквозь радикализм некоторых — демократов, разумеется — отчетливо проглядывают самые махровые неофашистские краски», Алешин и Мельников подчеркивали: главный метод, избранный радикалами — разрушение, деструкция в качестве основы общественного мышления.

Но ведь это настолько очевидно, — думал сочинитель, просматривая статью, — что только диву даешься — почему столь долгое время не прозревают люди… Ведь логика деструктивности неумолима. Ломать — не строить! Призывы к разрушению шаг за шагом подводят к черте, за которой, кроме разрушения, вообще ничего нет.

А главное в идее разрушения — уничтожение Советского Союза. Полсотни картофельных, свекольных и лесных республик предлагает разместить умник Попов на шестой части планеты заместо Великой Державы, начать немедленное переселение десятков миллионов соотечественников.

— А в какую копейку сие обойдется, подсчитал профессор-экономист!? — мысленно воскликнул Станислав Гагарин и тут же обрезал себя: не в рублях и копейках дело. Ко вселенскому кровопролитию толкают Отечество поповы и ельцины, афанасьевы, собчаки, старовойтовы и станкевичи-заславские…

Толково написал об этом в том же номере «Правды» Евгений Сорокин, в обширном письме, озаглавленном «Доколе терпеть хулу и клевету», про антикоммунистический шабаш, развернувшийся в стране. Он призвал встряхнуться, сбросить с народной холки, ошалевших от наглости, вылезших из подполья бесов. Не осенять себя испуганно крестным знамением, а коммунисты уже и в церковь зачастили, не повторять «Чур меня!», а подобно гоголевскому кузнецу Вакуле схватить бесов за хвосты, оседлать и заставить работать на Отечество.

А будут отлынивать — назад в преисподнюю! В тартарары, в пекло, в геену огненную…

В последнее время, когда Станислав Гагарин брал в руки «Известия», он заглядывал на последнюю полосу, где внизу значились фамилии редколлегии, отыскивал там шесть букв, образующих имя Севрук, оно предшествовало титулу «первый заместитель главного редактора».

Почти тридцать лет, с магаданских времен, знал Гагарин этого человека, и сейчас с понятным любопытством пытался представить — на чьей же стороне находится Севрук, крупнейший теоретик и практик эпохи застоя, державший в единоличных руках прессу и книгоиздательское дело страны.

Разумеется, говорить с ним на подобную тему да и вообще хоть как-то общаться писатель не собирался, бывшие знакомцы взаимно устраивали друг друга в тапочках, и потому интерес к идейным, так сказать, внутренностям сегодняшнего Севрука носил скорее академический или, что точнее, коллекционерский характер.

Во всяком случае, сама газета круто отдавала ломехузным душком, едко воняло им от ряда известинских материалов. Вот и сегодня на последней полосе затеялся спор вокруг двойного патрулирования, и давно сношавший правовую тему людовед и поборник справедливости Феофанов, ничтоже сумняшеся, доказывал в комментарии, что беспокойство Президента о том, чтобы самому Феофанову уличные хулиганы не проломили голову, по его просвещенному мнению не вяжется, мягко говоря, с правами и свободами граждан, демократическими нормами жизни общества, устоями правового государства.

Нападки на Президента в желтой прессе шли не косяком, а лавиной. Теперь никто уже не сомневался, выдели Президент каждому гражданину по бочке птичьего молока, и дерьмократы поднимут галактический хипиш: почему выдали не в мелкой расфасовке?

«Московская правда» открыла номер дня рождения нашего Водолея репортажем «Операция «Обмен» завершена». В репортаже черным по белому излагалось: Указ Президента по крупным денежным купюрам вызвал переполох у мафии, спешно проводились сходки воров в законе в зонах и на воле. А главное, сообщалось в репортаже, благодаря воцарившейся панике среди мафиозных группировок органам МВД Союза и отдельных республик совместными действиями удалось обнаружить новые бандитские образования.

Да и потеря восьми миллиардов преступных денег — это не кот наплакал.

А коль завопили сверх меры по поводу обмена поповские «Куранты», обвиняя премьера Павлова в грабеже населения, то было ясно, как не по вкусу пришлась сия мера акулам подпольной — пока еще! — буржуазии.

После того, как в «Советскую культуру» пришел Альберт Беляев, читать эту газету, равно как и печататься в ней, Станислав Гагарин перестал. Но для библиотеки «Отечества» издание выписал. Проглядывал порой, начиная убеждаться в том, что ломехузность, которую насаждал с приходом на трон Беляев, подсократилась. Видно, новый секретарь по идеологии, умница и гагаринский земляк Дзасохов недвусмысленно дал перевертышу Беляеву, бывшему теоретику по борьбе с буржуазной пропагандой, понять: работаешь, парень, в газете, которую учредил, понимаешь, Центральный Комитет КПСС, а не какой-нибудь либеральный ЖЭК Октябрьско-Заславского райсовета.

Сегодня в этой газете трепачи с учеными званиями из клуба «Свободное слово» при Союзе кинематографистов изощрялись в дискуссиях «Есть ли у России будущее?» Вот так, ни много, ни мало…

Перечитал писатель высказывания остепененных дискутантов, и лишь одно высказывание взял на заметку: экономика не должна быть отделена от этики и права. С этическим нигилизмом ему не раз и не два приходилось сталкиваться в коммерческих делах. Обмануть, не сдержать слова, попытаться сдернуть с себя лишний незаработанный контрагентом рубль — в порядке вещей у нынешних горе-бизнесменов.

Один Сергей Павлов-младший чего стоил, заявив однажды председателю «Отечества»; мораль и нравственность не есть экономическая категория.

…День рождения председатель «Отечества» провел на службе, работал до вечера, в Голицыне не поехал, надо побыть с домашними, какой-никакой, а семейный праздник, хотя честно признаться предпочел бы и сегодня поработать над этим вот романом. Впрочем, «Вторжение» Станислав Гагарин временно отставил, ибо с середины января с космической скоростью писал сценарий двухсерийного фильма по собственному роману «Мясной Бор».

Втравили его в подобную затею адмирал Шашков и режиссер Салтыков, вознамерившийся изобразить на экране трагедию Второй ударной армии.

Работа над сценарием завершалась, большую часть его сочинитель продиктовал Ольге Сергушичевой, местами использовал куски из романа, который согласно плану Воениздат готовился выпустить во втором квартале.

Настроение у председателя «Отечества» в день 29 января было отнюдь не праздничным, но достаточно светлым. Дела в объединении шли пусть не так блестяще, как хотелось, но достаточно сносно. Одолевали думы о положении в стране, но и это не было поводом опускать руки, ибо писатель давно сделал собственным лозунгом призыв древних римлян: Laboremus! Будем трудиться!

Вера Васильевна, похлопотав на кухне, улеглась, а муж ее все сидел за обеденным столом, заваленным ворохом газет, где на все лады рассматривался кощунственный уже по самой постановке вопрос: есть ли у России будущее… Он думал о роли ломехузов в русской истории, о том, куда они заведут страну на этот раз.

И так ему не хватало сейчас Иосифа Виссарионовича, который наверняка знал будущее! Разумеется, вождь ни на йоту не приоткроет перед ним завесу Грядущего, но можно по отношению Сталина к нынешнему бытию догадаться, какие перемены нас ожидают.

«Перемены мы обязаны организовать сами», — сердито возразил себе Станислав Гагарин.

Писателю вновь припомнился «Жук в муравейнике» Стругацких. Вовсе не просто так предупредили человечество братья-умники, братья-провидцы. Правда, идею воплощения в человеческую личность внеземного разума отработал до них Сергей Павлов-старший в романе «Лунная радуга». Но сибиряк-красноярец загибал больше по части общего космизма. А Стругацкие забытовали идею, придали ей житейский шарм и оттого исключительную зловещность.

Смысл их видения сводился к тому, что апокалиптический образ существа, в нашем случае ломехузы, ни физически, ни духовно не отличается от Homo Sapiens’а. Более того, монстр вообще ничем не отличается от человека ни логикой, ни чувствами, ни мироощущением. Жук в муравейнике, и тут обозначение ломехуза более чем кстати, живет и работает в самой толще человечества.

И этот самый жук несет в себе неведомую грозную, крайне разрушительную программу. И страшнее всего, полагают Стругацкие, что ломехуза ничего не знает о заложенной программе, и ничего не узнает о ней даже в тот неопределенный момент, когда программа эта включится наконец, взорвет в нем землянина и позовет его… Куда? К какой цели?

Действительность, с которой столкнулся Станислав Гагарин, оставила позади пророческие домыслы писателей-фантастов.

Разумеется, далеко не все, но завышенные, так сказать, ломехузы прекрасно ведали в чем суть заложенной в них программы. Работали они над воплощением идеи мирового господства и торжества Зла на планете осознанно и целево. И еще как работали!

Обуянные навязчивой мыслью о необходимости тотального разрушения, они взяли на вооружение готовый сценарий Семнадцатого года и шпарили по нему с одержимостью неофитов. Оставалось только дивиться тому, что примитивный их прием народ до сих пор не почувствовал, ибо замороченных Великим Уральцем людей еще хватало.

Станислав Гагарин повздыхал-повздыхал над газетами и решил ложиться спать, время приближалось к полуночи. Погасив на кухне свет, он отправился в гальюн, а когда отлил на сон грядущий и вышел в холл, то увидел: в кухне горит лампа.

Сердце писателя екнуло. Он хорошо помнил, как щелкнул выключателем.

Так оно и оказалось.

За кухонным столом напротив хозяйского места сидел Сталин.

— Пришел поздравить, понимаешь, — улыбнулся Иосиф Виссарионович. — Кажется, успел… Не ждали? С днем рождения, товарищ литератор!

Часть десятая