– Эли! Андре! – услышал я голос Ромеро, покрытый гулким ржанием. – Да скорее же, друзья!
Три пегаса, тяжело махая крыльями, норовили взлететь с холма. На одном уже гарцевал Ромеро, на двух других вскочили Андре и я.
Мы понеслись к дымящемуся развороченному куполу, куда уже ворвались наши легкие отряды – ангелы и невидимки.
Я с отвращением смотрел на Надсмотрщика Станции. Он напоминал человека – но изуродованного до бесчеловечия! У него не было шрамов от ран – никакие раны не сумели бы так обезобразить живое существо. Он был переконструирован.
Он был выше любого из нас – гигант в три метра ростом. Лицо его было почти красивым, холодные глаза смотрели настороженно и угрюмо, темные волосы закрывали уши и шею. Но вместо ног его снабдили двумя гибкими шлангами, свободно гнущимися в любой точке, а вместо рук – такими же рычагами, покороче ножных, с десятью присосками на концах. И у него, конечно, было туловище (торсу его мог позавидовать любой из греческих богов), но на животе – в схватке с него содрали одежду – виднелась вмонтированнная в тело дверца. Камагин, захвативший его в плен, немедленно ее распахнул: у Надсмотрщика были не живые внутренности, а приборы, аккумуляторы и моторы!..
Это человекоподобное образование не жило, не питалось, не болело, не дышало и не спало, а заряжалось, заправлялось, терпело аварию и ремонтировалось, чистило контакты и меняло отработанную смазку!
А позади Надсмотрщика, опустив головы, стояли инженеры Станции, захваченные у пультов и аппаратов, – живые машины рядом с машинами механическими.
Надсмотрщик, покачиваясь на нижних шлангах, обводил нас ненавидящими глазами. Он бегло скользнул взглядом по мне, по Ромеро, по Андре.
Потом взгляд его упал на Орлана, и нам показалось, что туловище выстрелило вверх – так быстро разогнулись шланги.
– Орлан? Вместе с врагами?
Отвратительный голос раздавался откуда-то изнутри. Наружный дешифратор легко переводил его слова на человеческий язык.
Орлан сделал два шага вперед и, не торопясь, вытянул голову вверх. Мы были с ним так хорошо знакомы, что без труда разобрали интонации его движений: Надсмотрщика Орлан приветствовал издевательски!
– Вместе – да. Но не с врагами, а с друзьями.
– Ты – изменник, – грозно постановил Надсмотрщик. – Все удивлялись твоему возвышению. Говорили, что ты берешь умом. Ты взял вероломством. Конец твой будет ужасен. Я расскажу Великому о твоем поведении.
Тут мы впервые узнали, что разрушители могут не только улыбаться, но и хохотать. Орлан заливался и освещался смехом, хохотали его рот, его лицо, волосы, тело и руки. И немедленно в ответ ему раздался дикий хохот Гига: бравый невидимка не мог упустить повода весело погромыхать косточками.
– Все расскажи Великому, все расскажи, – сказал Орлан, отхохотав. – И встреча у вас будет скорая – в одной из тюрем, куда мы навечно его упрячем. А теперь отвечай на вопросы.
Допрос проводил Ромеро. Мы с Андре отошли.
Меня мучило ощущение, что я где-то уже видел эти стены и пульты. Но когда я стал говорить об этом Андре, он нетерпеливо отмахнулся.
– Чепуха! – Хотя я теперь был его начальником, он так и не научился держаться с субординационной вежливостью. – Где-то, как-то!.. О любом неведомом явлении можно сказать, что вспоминаешь его вот так же… «струной, звенящей в тумане», как выразился в древности один писатель.
Ромеро начал с вопроса Орлану:
– Дорогой союзник, вы знали, что на Станции работают человекообразные?
– Знал только об одном – о самом Надсмотрщике. Его кандидатура была представлена Великому, тогда же мы и познакомились. До этого мы знали лишь то, что он потомок пленных галактов, переделанный для работ особой секретности.
Ромеро показал на инженеров.
– А эти существа тоже потомки галактов?
– По-видимому, да. Точнее ответит Надсмотрщик.
Ромеро переадресовал вопрос Надсмотрщику.
– Все служащие Станции – потомки пленных, всех нас в свое время переконструировали, – объяснил тот.
– Значит, между вами нет различий?
– Между нами огромное ранговое различие, определяющее нашу личную значимость. Одни могут быть воспроизведены путем сочетания разнополых индивидуумов, другие – нет. Вы уловили разницу?
– Кажется, да. Индивидуальное производство потомства путем сочетания разнополых существ в одну супружескую пару… Людям этот способ знаком. Вас можно воспроизвести этим методом?
– Ни в коем случае! – объявил он величественно. – Я существо высшей категории. Я не мог появиться на свет в кустарных индивидуальных родах. После первого рождения меня нужно отделывать до совершенства. Но те безмозглые, – он вывернул ручной шланг на своих подчиненных, – как родились на свет, так и были оставлены идиотами.
Я еле удержался, чтоб не засмеяться, Ромеро укоризненно скосил на меня глаза. Потупивших головы инженеров Станции явственно угнетало низкое рождение. В их среде Надсмотрщик был аристократом.
– Зачем вы, пленник, ругаете своих помощников? Почему называете их безмозглыми? – спросил Ромеро.
– Я не ругаю, а квалифицирую, – ответил он равнодушно. – Их индивидуальные мозги вынуты и взамен вставлены датчики связи с Главным Мозгом Станции. У меня же мозг сохранен, чтоб я наблюдал за Главным Мозгом. Я – Надсмотрщик Первой Имперской категории.
– Главный Мозг Станции полностью вам подчиняется?
– Должен подчиняться. Иногда бывают аварии. Главный Мозг – плебейского естественного происхождения. Его вынули у ребенка, искусственно развили в питательной среде…
– Вы сказали: бывают аварии? Как это понять?
– Ну, как… Обычные аварии. Случается и похуже. Во время Большой войны с галактами дальний предшественник нынешнего Мозга взбунтовался – и галакты чуть не захватили Третью планету. С тех пор к каждому из шести Главных Мозгов приставляется Надсмотрщик аристократического конвейерного производства. Главный Мозг – мой раб. Если он выйдет из повиновения, я его уничтожу.
– Главный Мозг функционирует четко?
– Если бы он функционировал четко, вас бы здесь не было. Высадка вашего звездолета не запрограммирована, тем более захват Станции.
– Почему же вы не уничтожили Мозг Станции?
– Неповиновения не было. Все мои приказы он выполнял. Я сам контролировал распоряжения, которые он отдавал исполнителям. Он оставался послушным до взрыва, когда я потерял с ним контакт.
– Фантомы создавались вами или им?
– Низменное умение создавать мне не по рангу. Надсмотрщики Первой Имперской категории приравнены к разрушителям Четвертой Имперской. Мне доверены все функции контроля и одна функция разрушения – уничтожение Главного Мозга Станции, если он выйдет из-под контроля.
Иногда Ромеро изменял своему подчеркнутому спокойствию – и тогда он никому не казался вежливым.
– По-моему, с этим болваном больше говорить не о чем, адмирал. В подвалах Станции имеются казематы, отлично подходящие ему по размеру. Предлагаю пройти в помещение Главного Мозга.
Я вскрикнул, едва переступил порог. Я предчувствовал, что меня ждет неожиданность, готовился к неожиданности, но когда неожиданность произошла, у меня затряслись ноги.
Помещение, куда мы вошли, я посещал в моих снах.
Это была галактическая рубка разрушителей: высокий, теряющийся в темноте купол, две звездные полусферы вверху – сейчас они были темны, но я помнил, как они горели звездами и корабельными огнями, именно здесь я с замиранием сердца следил, как флот Аллана штурмует теснины Персея.
А посередине зала, между полом и потолком, тихо реял полупрозрачный шар. Тогда, в вещем своем бреду, я страшно боялся приблизиться к нему, а сейчас сам хотел подойти, но ноги плохо слушались меня: в шаре плавал Главный Мозг Станции…
Не знаю, сколько бы я, ошеломленный, стоял на пороге, загораживая проход, если бы в помещении не раздался обращенный к нам Голос.
Нет, я должен на этом остановиться!
В моем безыскусном повествовании, где нет ни атома фантастики, лишь голос этот, звучавший отовсюду: сверху, с боков, в нас самих, – лишь он даже сейчас мне кажется фантастическим. Я слышал его много раз, путал с собственным голосом, с голосом Орлана – теперь он был сам по себе, свой, а не переданный другому, знакомый в целом и в мелочах, в каждом звуке, в каждом придыхании – знакомый!
Он был чарующе красив, звучен, торжествен… Я говорю чепуху! Этот голос был добр – вот главное в нем.
– Входите, люди и друзья людей! – проговорил Голос. Один Ромеро среди нас так совершенно владел современным международным человеческим языком, как этот Голос, никогда до того не знавший человека. – Я так долго ждал вас – и вы пришли!
Спазм сжал мне горло. Ромеро посмотрел на меня с мольбой, Андре сердито толкнул локтем. Надо было ответить на обращение Голоса, но всех моих сил хватило лишь на то, чтобы пробормотать что-то невразумительное.
– Я рад, что вы здесь, адмирал Эли! – продолжал Голос. – Я счастлив, что вы победили.
Я отчаянно придумывал, что бы сказать торжественного и величественного, но в голову упрямо лезли одни глупости, и я, ужасаясь своей нетактичности, сдавленно выговорил:
– Если ты рад нашей победе, почему не помог нам победить?
Голос ответил с мягким упреком:
– Я помогал, Эли.
У остальных вид был не умнее моего. Общее смущение подействовало на меня успокаивающе. Я исправился:
– Я хотел сказать: ты мог бы открыть двери Станции без кровавых сражений с фантомами.
Упрек в Голосе стал отчетливей:
– Ты забыл о Надсмотрщике, которого вы заперли в каземате. Этот глупец проверял каждую мою команду. Мне пришлось искать пути, недоступные его пониманию.
Я понемногу справлялся с потрясением.
– Ты назвал меня по имени… Очевидно, ты знаешь нас всех?
– Да, знаю. И секретаря адмирала Ромеро, и трех капитанов – Осиму, Петри и Камагина, и доброго Лусина, и тебя, бедная Мери, потерявшая единственного сына, – я пытался спасти его, но не сумел… И тебя я знаю, умный Орлан, я часто навещал тебя, нашептывая свои планы и порождая в тебе мучительные сомнения. И ты, смелый Гиг, встречался со мной, после вашей высадки на Третьей планете мы работали с тобой на одной мозговой волне. И в тебе, храбрый Труб, я не раз говорил твоим же голосом – правда, ты мало прислушивался к своему голосу. И с тобой я беседовал, блистательный Андре, так умело лишивший себя разума, я вместе с твоими друзьями помогал тебе выбраться из трясины безумия. Все вы мои знакомые – с того момента, когда я закрыл вашим кораблям выход из Персея. Но ближе всех мне ты, Эли, твои мозговые излучения раньше других уловили мои приемники, и тебе единственному я открыто являлся в снах.