Стоял полдень, вовсю припекало солнце, и Бабур подумал, что далеко им сегодня не уехать. Надо будет повернуть на восток и встать лагерем по дальнюю сторону холма Кволба: оттуда, по крайней мере, не будет видно Самарканда. Исан-Давлат убеждала его двинуться в ее родные края, лежавшие на востоке, за Ферганой. Возможно, она и права, но внутренний голос подсказывал ему другое решение: отступить в горы, затаиться в надежном убежище и ждать своего часа.
Впереди показалась высокая, изогнутая арка ворот Шейхзада, по приближении к которым Бабур увидел ехавшего ему навстречу Байсангара. Вид у него был угрюмый, мрачный и его можно было понять. То был его город, он здесь родился, и оставлять свою родину на милость узбеков было особенно больно. Надо думать, чувство утраты ранило его не менее глубоко, чем Бабура.
— Повелитель, люди выведены на луга за воротами, но тут новое дело: посол Шейбани-хана снова требует встречи с тобой.
— Ладно. Вот соединюсь с войсками, и пусть едет ко мне.
Войска Бабура, не более двух тысяч истощавших оборванцев, мало походили на то воинство, с которым он вступал в Самарканд. Смерть, раны, дезертирство, голод, болезни: каждая из этих напастей взыскала свою дань. И над головами более не реяли ярко-желтые и зеленые стяги, возвещавшие о том, что это бойцы Ферганы и Самарканда. Ибо таковыми они уже не являлись.
Когда Бабур подъехал, воины встретили его молчанием. Сколько из них теперь, когда они покинули город, оставит и его, вернувшись к родным племенам, или отправится на поиски другого правителя, способного лучше вознаграждать за службу?
На пропеченной солнцем дороге появился дородный всадник, все тот же узбекский посол. Что ему еще нужно? Хочет позлорадствовать от имени своего господина?
— Ну?
— В ознаменование достигнутого между тобой и моим господином взаимопонимания он пришел к радующему сердца решению взять в жены ее высочество, твою сестру.
— Что?
Рука Бабура непроизвольно потянулась к мечу. На миг он представил себе, как голова посла слетает с широких плеч, падает и раскалывается, разбрызгивая мозг и кровь, как не так давно раскололась спелая дыня.
— Я сказал, что мой господин, Шейбани-хан, решил жениться на твоей сестре Ханзаде. И возьмет он ее прямо сейчас.
— Повелитель! — услышал Бабур полный тревоги голос Байсангара.
Тот оглянулся и увидел выезжающих из-за изгиба стены, со стороны железных ворот узбекских воинов в темных одеяниях с луками наготове. В считаные мгновения Бабур и его люди оказались окруженными с трех сторон. Они попали в западню.
— Вот, значит, как Шейбани-хан держит свое слово.
Бабур спрыгнул с коня, сдернул посла с седла и приставил кинжал к его горлу. Узбек, крепкий мужчина, попытался вырваться, но тот чуть надавил, проткнув острием кожу, и, как только на ней выступила темно-красная капелька крови, посол замер на месте.
— Мой господин не нарушал клятвы, — прохрипел посол. — Он обещал тебе безопасный выход из города и не собирается тебе в этом препятствовать. Ему нужна только жена.
— Я скорее увижу мою сестру мертвой, чем отдам ее в руки дикарей, — вскричал Бабур, оттолкнув узбека, который упал на землю.
— Решать тебе, но в таком случае умрет не только твоя сестра.
Посол поднялся на ноги и приложил к ранке свисавший край своего тюрбана, чтобы унять кровотечение.
— Если ты отвергнешь предложение моего господина, он воспримет это как оскорбление, и умрете вы все — ты, твоя родня и твое жалкое войско. А город он разрушит и построит новый на костях нынешних жителей. Выбирай…
Бабур видел нацеленные на него и его людей узбекские стрелы и бледные лица Байсангара и Бабури, которые, когда он кинулся на посла, бросились вперед, выхватив мечи. Ярость и бессилие, такие, что чувствовал и он, были написаны на их лицах. У него снова не было выбора. Одно дело повести воинов за собой в битву, где если и погибнешь, то с честью, и совсем другое — обречь их на бесславную смерть в резне, словно скот на бойне.
Он пригляделся к сомкнутым шеренгам узбеков, высматривая самого Шейбани-хана, с мыслью вызвать его на поединок. Но, разумеется, узбекского вождя там не было. Он готовился к вступлению в Самарканд, а встречаться с правителем без трона считал ниже своего достоинства.
Бабур направился к стоявшему в паре сотне шагов возку, где вместе с матерью и бабушкой сидела его ни о чем не подозревавшая сестра. Помедлил, потом отдернул скрывавшую их кожаную занавеску и увидел их встревоженные взгляды.
Узнав в чем дело, женщины в ужасе разрыдались. Бабур отвернулся, не в силах видеть их слез, Ханзада умоляла его не отдавать ее во власть дикарей, и Кутлуг-Нигор, захлебываясь от рыданий, вторила ей, моля пощадить дочь.
— Я приду за тобой, Ханзада. Обещаю, я приду за тобой! — твердил Бабур.
Но сестра его не слышала.
Глава 12Старуха с золотым слоном
Февральским вечером Бабур ворошил горевшие в открытом очаге дрова, чтобы они давали больше тепла. Лицо и переднюю часть тела огонь кое-как согревал, а вот спина мерзла, несмотря на толстый, бурого цвета, шерстяной плащ, поскольку в не застекленные, со щелями в ставнях окна сложенного из кирпича-сырца домишки задувал студеный ветер. Но, с другой стороны, этот сквозняк выдувал из помещения часть дыма, такого едкого и густого, что у Бабура слезились глаза.
Он размышлял о том, что это, увы, далеко не единственные слезы, пролитые им с того дня в конце осени, когда уже под вихрящимся снегом его отряд из двух сотен человек преодолел широкий перевал и спустился к городку Сайрам. Строго говоря, то было всего лишь поселение чабанов, но обнесенное стеной, за которой, помимо жилых домишек, притулились два или три постоялых двора. Но в глазах Бабура это место имело два неоспоримых преимущества. Здешний вождь, мускулистый Хуссейн-Мазид, доводился двоюродным братом Али Мазид-беку, убитому в Самарканде Махмудом, и сохранял верность Бабуру. Вторым преимуществом поселения была его удаленность. Хоть оно и лежало на не больно-то оживленной торговой дороге, что вела из Кашгара, отсюда было одинаково далеко до земель, занятых силами Шейбани-хана и до передовых рубежей Ферганы.
Бабур знал, что поступил правильно, не приняв предложение Джехангира об убежище, последовавшее после его изгнания из Самарканда. Во-первых, он вовсе не был уверен в искренности предложения, а во-вторых, не желал оказаться во власти своего единокровного брата и руководившего всеми его действиями Тамбала. Да и вообще, плохо представлял себе, как бы он ужился с Джехангиром и его интриганкой-матерью Роксаной.
Отказ от убежища означал, что он не мог доверить Джехангиру и своих женщин, поскольку без него они опять оказались бы в Акши фактически на положении заложниц. Да и в любом случае, Исан-Давлат и Кутлуг-Нигор отказались обсуждать даже саму такую возможность: обе предпочитали разделить с ним опасности скитальческой жизни.
Сейчас, по крайней мере, у них имелась крыша над головой, и даже отдельная комнатушка в этом продуваемом сквозняками доме. Но Бабуру горько было видеть, как им, привыкшим к изящным гребням из слоновой кости, приходилось убирать с волос белую ледяную скорлупу. Они никогда не жаловались на клопов, гнездившихся где-то глубоко в трещинах стен и пробиравшихся в постель, какие бы меры против них ни применялись. Не сетовали они ни на холод, ни на скудный стол — как правило, в большом покрытом слоем жира котле на кухне готовили жесткую, хрящеватую конину с репой. Исан-Давлат даже шутила, заявляя, что именно такая еда была в чести у ее уважаемого предка Чингисхана.
Бабур ожидал, что мать и бабушка станут обвинять его в том, что он уступил Ханзаду Шейбани-хану, однако Исан-Давлат и тут его удивила. Как-то поздним утром, застав внука в его спальне свернувшимся в клубок и мрачно уткнувшимся в глиняную стену, она сказала:
— Бабур, в чем дело? Ты мужчина и потомок Тимура — как же можно об этом забыть?
Ответа не последовало, и она повторила вопрос:
— В чем дело?
Распрямившись, он поднял на нее покрасневшие от слез глаза.
— А сама ты не понимаешь? Нашла о чем спрашивать. Мало того, что я второй раз потерял Самарканд, так еще и отдал несчастную Ханзаду на потребу этому наглецу, Шейбани-хану. Я не смог выполнить свой долг ни как правитель, ни как глава семьи, ни, наконец, как мужчина и любящий брат. И как мне не предаваться отчаянию, если я по-прежнему бессилен что-либо для нее сделать?
Исан-Давлат взяла своими маленькими ладонями его большую руку и напомнила ему о судьбе первой жены Чингисхана:
— Задолго до того, как стать Священным Правителем, он женился на девушке из племени кунгират, красавице Борте, и с помощью ее клана попытался силой разрешить свой конфликт с соседним племенем меркитов. Однако он был еще слишком неопытен, а меркиты — хитры. Устроив внезапный налет на лагерь, они захватили Борте, а большую часть сторонников молодого вождя перебили. Самому ему удалось бежать в горы, где меркиты не смогли его отыскать. Горы укрыли беглеца от врагов, и он до конца жизни не забывал возносить ежедневные молитвы и приносить жертвы горным духам. Только год спустя с помощью воинов из племени кунгират ему удалось нанести поражение меркитам и вызволить Борте. Несколько месяцев спустя она родила мальчика, Джучи, и никто не посмел усомниться в его происхождении. Тот вырос и стал одним из величайших военачальников Чингисхана. И ты, и Ханзада являетесь потомками Чингисхана и Борте, в ваших жилах течет их кровь. Вам не пристало отчаиваться, вам подобает отвага, необходимая, чтобы выдержать любые, самые суровые испытания и в конечном счете одержать победу.
Исан-Давлат крепко сжала его руку.
— Укрепи свою волю, как бы трудно тебе ни было. Возьми себя в руки и смотри только вперед, а не назад.
Но даже сейчас, несмотря на слова бабушки, при одной только мысли о том, что грубые руки Шейбани по-хозяйски ощупывают тело его сестры, Бабура начинала одолевать тошнота, и он, сжав кулаки, призывал всю свою волю, чтобы унять воображение и выбросить эту отвратительную картину из головы. А еще он молился о том, чтобы сестра, как некогда Борте, уберегла свою жизнь и покорилась воле Шейбани-хана. Ведь сопротивление означало для нее одно: смерть, а пока она жива, он собирался сражаться за них обоих, чтобы сокрушить узбеков, вызволить ее и восстановить семейную честь.