Паренек кивнул и ускакал.
С бьющимся сердцем Бабур продолжил путь. Все его чувства необычайно обострились: он видел черные волоски на теле гусеницы, ползущей по травинке, и мягкую, пурпурно-розовую грудку вяхиря, взлетевшего с ветки. Запах пота, его собственного, а также людей и животных по соседству с ним, казался ему запахом самой жизни. Возможно, человек никогда не чувствует себя столь живым, пока не оказывается рядом со смертью.
— Повелитель, — промолвил разведчик, — останови людей здесь, а я проеду вперед.
В паре сотен шагов впереди Бабур сквозь листву старых, раскидистых ив заметил блеск воды.
— Давай. Только быстро.
— Да, пов…
Разведчик не закончил фразу, потому что одна узбекская стрела с черным оперением, вонзилась ему в щеку, а вторая пробила горло. Третья, не попав в цель, упала на землю. Брызнула кровь, взгляд воина остекленел, и он свалился с лошади, застряв ногой в стремени.
Вокруг зазвучали крики, призывавшие в укрытие. Бабур припал к конской шее, ожидая, что в любой миг в его плоть может вонзиться холодное острие стрелы. Перехватив поводья левой рукой, он потянулся правой за обитым металлом кожаным щитом и прикрыл им голову. Но больше никто не стрелял. Осторожно приподнявшись, Бабур сквозь качающиеся ветви увидел слева, с той стороны, откуда прилетела стрела, троих узбекских всадников, уносившихся вдоль реки туда, где она делала поворот.
Видимо, то были разведчики, проверявшие берег, в то время как остальные переправлялись. Нельзя было допустить, чтобы они успели поднять тревогу. Бабур откинул голову и во весь голос проревел приказ идти в атаку.
Ветви нещадно хлестали его по лицу, когда он скакал сквозь ивняк, чувствуя привкус крови из рассеченной губы. Достигнув широкого берега, он увидел, что узбеки уже скрываются за излучиной, выругался, достал из колчана стрелу, снял с плеча лук и уронил поводья. Привстав на стременах и удерживая своего коня на месте коленями, Бабур наложил стрелу, натянул тетиву и попал прямо в крестец лошади одного из узбеков. Животное заржало, вскинулось от боли и повалилось в реку, увлекая за собой всадника. Бабури тоже выстрелил, но остальные двое узбеков ускакали и пропали из виду.
Когда Бабур во главе плотной группы всадников, из-под копыт которых летела земля, обогнул поворот, сердце его подскочило. Двое уцелевших узбеков орали что было мочи и махали руками, но мало кто из их товарищей это заметил. Правда, немногие оставшиеся по ту сторону заметили какой-то переполох и схватились за оружие, но большинство находилось в воде и было полностью сосредоточено на том, чтобы благополучно переправиться самим и переправить животных через быструю реку.
До берега успела добраться лишь горстка мокрых, дрожащих от холода людей. Бабур и подоспевшие всадники выпустили на скаку первую тучу стрел, после чего приказал спешиться и стрелять прицельно, укрываясь за деревьями и камнями. Даже на том берегу реки узбеки стали падать на землю, а тела убитых и раненных на переправе людей и животных окрасили воду кровью и едва не перекрыли течение.
— Повелитель!
Голос Бабури возвысился над криками и стонами.
Бабур оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как один из двоих конных узбеков, про которых он и думать забыл, галопом несется прямо на него. Что-то сверкнуло в его руке — топор! Всадник отвел руку назад и метнул оружие в Бабура с такой силой, что тот чуть ли не услышал свист рассекаемого в крутящемся полете воздуха. Он качнулся в сторону, и топор, пролетев мимо правого уха, вонзился в землю позади него.
Хмыкнув, он повернулся, вырвал оружие из земли и взвесил в руке — хороший топор, прекрасно сбалансированный. Узбек уже находился всего в нескольких шагах с кривым мечом в руке и отчаянной решимостью, написанной на видневшемся под островерхим шлемом лице. Бабури устремился к нему.
— Нет — он мой! — вскричал Бабур, бросил на землю лук и встал с топором в руках, оценивая расстояние и выжидая момент.
А потом, когда их разделяло всего несколько шагов, метнул в узбека его же топор и угодил в лицо, но не лезвием, а рукоятью. Нос узбека превратился в кровавое месиво, но тот усидел в седле, продолжая мчаться вперед, и Бабур, уже ощутив на себе жаркое дыхание его коня, вдруг сам метнулся ему навстречу и схватил за ногу повыше левого колена. Звенья кольчуги до крови оцарапали Бабуру пальцы, но схватил он крепко и, дернув изо всех сил, вырвал узбека из седла. Тот с разбитым в кровь лицом рухнул с коня, но откатился в сторону, сумев уклониться от копыт, и тут же вскочил.
Они стояли один против другого, балансируя на носках, как борцы, выжидающие удобного момента для атаки. Лицо узбека было разбито в кровь, но тот, похоже, не замечал боли. Его холодные глаза сузились, неотрывно наблюдая за противником. На Бабуре не было ничего, способного указать на его сан, и узбек сражался против него, просто как воин против воина.
С кинжалом в левой руке и Аламгиром в правой Бабур сделал ложный выпад и ловко отпрыгнул, уходя от ответного выпада узбека. Обходя его по кругу, Бабур повторил тот же трюк во второй и в третий раз. Всякий раз узбек контратаковал, но разрубал мечом лишь воздух, тогда как Бабур отпрыгивал. И вот, когда он, напрягшись, повел атаку в четвертый раз, противник замешкался с реакцией, решив, что она и опять будет ложной. И просчитался — на сей раз вместо того, чтоб отскочить назад, Бабур бросился вперед, вонзил меч в незащищенное горло врага, а носком сапога засадил ему в пах. Узбек схватился руками за промежность и осел на колени, из горла хлынула кровь.
Но когда Бабур шагнул вперед, чтобы добить противника, его нога поскользнулась на влажной прибрежной глине, и он грохнулся наземь, выронив кинжал и придавив меч своим телом. Еще живой узбек увидел в этом свой шанс: огромным усилием он выпрямился, поднял меч и сделал выпад. Бабур вскинул левую руку, закрываясь от удара, и тут же ощутил острую боль. Клинок рассек левое предплечье, вся рука мигом стала красной от крови.
Повинуясь инстинкту, Бабур вскочил на ноги, уклонился от очередного удара узбека, который, будучи ранен, атаковал не слишком быстро, подхватил Аламгир и всадил его врагу в горло с такой силой, что пробил шею насквозь, а острие вышло сзади. Кровь ударила фонтаном, обрызгав Бабура и смешавшись с его собственной.
Оглядевшись, он понял, что схватка завершена. Те узбеки, которые не успели бежать, были мертвы. Держа левую руку над головой, чтобы уменьшить кровотечение, он правой развязал свой хлопковый, шейный платок и протянул Бабури. Затем опустил левую, уже начавшую неметь руку, протянул ему, и сказал:
— Перевяжи как следует. Возможно, нам сегодня еще придется драться.
Опьянение победой уже сходило на нет, но почему? Наверное, потому, что для Шейбани-хана потеря трех сотен бойцов была не более чем комариным укусом, и Бабур понимал, что впереди у него еще долгий, опасный и очень трудный путь.
Глава 18Винная чаша
Бабур вдыхал знакомые запахи: едкого дыма, что поднимался над сложенными из валежника и кизяка лагерными кострами, жирной баранины, жарившейся на вертелах, и плоских лепешек, что пекли на раскаленных камнях. Вокруг в сгущавшейся тьме воины чистили и смазывали оружие, смеялись, угощались, мочились и просто наслаждались отдыхом после нескольких недель стычек. Приятно было сознавать, что за это время его войско увеличилось до шестнадцати тысяч человек. Каждый день к нему присоединялись все новые, изгнанные узбеками со своих земель, люди.
Но они не имели возможности оставаться долго на этих приятных горных пастбищах Гамджистана, в дюжине дней езды к востоку от Герата. В соответствии со сведениями, добытыми разведчиками, Шейбани-хан покинул город несколько недель назад. Ни цель, ни даже точное время его выступления известно не было: установить удалось лишь то, что он выехал через Садовые ворота во главе значительных сил и, кажется, направлялся на северо-запад. Было ли это хитростью, призванной заманить Бабура в не слишком-то укрепленный Герат, или Шейбани-хан собирался повернуть на северо-восток и зайти к нему с фланга? К нынешнему времени вождь узбеков должен был знать, что Бабур увел войска из Кабула на запад. Знал он также, что если сумеет застать противника врасплох, то легко с ним разделается. Или возможно, вознамерился обойти их войско, и не исключено, что уже сейчас вел своих дикарей-узбеков через горы на север, прямо к столице, на Кабул.
Бабур смотрел на уголья, тлеющие в металлической жаровне перед шатром. Обнаружившаяся в последнее время нехватка конкретных сведений не могла не настораживать. Шейбани-хан как будто взял да исчез…
Он протянул руки над огнем и поморщился, потому что хотя рана на его левом предплечье, благодаря хакиму не загноилась и заживала хорошо, но поскольку была глубока, все еще давала о себе знать. Раздражало, что ей еще нельзя было владеть в полной мере, ведь это рука, которой держит кинжал, а в бою это может оказаться очень важным.
Ночью, изводясь от мыслей о Шейбани-хане, Бабур почти не спал, и рано поутру, когда первые рассветные лучи уже пробрались в кожаный шатер, где он так и ворочался с боку на бок, до его слуха донеслись возбужденные возгласы, доносившиеся откуда-то из-за пределов лагеря. Отбросив покрывало, он прыгнул к выходу и откинул полог.
— Выясни, что там за шум! — приказал правитель одному из стражников. Скорее всего, за переполохом не скрывалось ничего особенного, ну, подрались бойцы из-за овцы или козы, так это бывает. Вчера, например, пришлось высечь за драки и скандалы аж пятерых бойцов, двух из племени гилзаи и трех пашаи. Но нет, по удивленному лицу возвращавшегося бегом стражника Бабур понял, что причина суматохи другая, куда как значительнее.
— Повелитель… там посол… с большой свитой.
— Откуда?
— Из Персии, повелитель, от самого великого шаха.
— Пусть его пригласят в мой шатер.
Нырнув внутрь, Бабур поспешно оделся, открыл небольшую кожаную шкатулку на резной деревянной подставке, достал оттуда усыпанную драгоценными камнями золотую цепь и надел на шею. Палец его украсило кольцо Тимура. На щеках его топорщилась щетина, но устраивать бритье уже не было времени. Да и вообще, он воин, находящийся в походе, и персидский посол должен это понимать.