'Стоять', 'руки за голову', 'где ты живешь', 'проход запрещен'…
Настроение — хуже некуда. Филипок же, наоборот, светится, как рождественская елка. Дорвался таки до своих железок. Теперь Штепа его почти совсем не видит. Фил пропадает в классах, на тренажерах и на летном поле.
Все остальное время — муштра, возня с парадными формами, зубрежка основ пропаганды и чистка оружия. Утром им теперь давали больше времени, чтобы одеться, в столовой тоже нормально можно было поесть, стрижки стали походить на спортивные.
В пятницу лупили из М16 по мишеням. Олесь выбил двадцать пять из сорока. Если выбьет тридцать шесть из сорока, станет expert. Был сильный ветер, и в глаза сыпало песком. У Штепы заел магазин, потерял несколько секунд и пару патронов из-за этого.
Только расслабились — очередное испытание: газовая камера. Загоняли человек по тридцать. Помещение со слезоточивым газом.
— Снять противогазы!
Щиплет глаза и кожу, тут главное — не дышать. Штепа считал секунды. Сорок… шестьдесят. Большинство вокруг задыхалось от кашля. Олесь сразу увидел, что хитрый Филипок задержал дыхание. Олесь сделал так же, но долго не выдержал. А у Филла широкая грудная клетка, хоть сам и маленький. Ему легче.
— Надеть и продуть противогазы!
Черт, как же жжет глаза. Остальные вообще в ауте. Противогазы полны соплей и слюней.
Еще пару раз повторили процедуру, к концу закашлял и Штепа. На самом деле этот газ не только слезоточивый. Из носа тоже очень сильно течет. Почти триста человек плачут. Только Филипок и еще несколько ублюдков ухмыляются.
К концу восьмой недели отрядных лидеров, ординарца и писарей позвали учить 'зеленых', как нужно проводить генеральную уборку. Их очередь 'оттянуться'. Олесь едва не сорвал голос.
Финальные тесты. Понятно, что сдал — не сдал, не важно. Все равно выпуск состоится и всех зачислят в миротворческую бригаду. Плац, итоговое построение, бравурная музыка, пафосная речь капитана, рукопожатие, значок на груди, и вот Олесь уже едет домой в увольнительную. Сразу к маме. К зае… тьфу Елене не поедет. Он еще три раза отправлял ей с планшета письма. Не ответила.
Три дня дома, а затем в департамент за назначением.
Сержант Валиулин битый час раскладывал пасьянс за пасьянсом на своем мобильнике, сидя на подоконнике на втором этаже казармы. До обеда еще полтора часа, а глаза от этой хрени уже слезятся. Время от времени Валиулин бросал полный тоски взгляд на КПП N 2, где дежурил его кореш Димка Сажин.
Сержант не мог не заметить, как на площадку перед воротами мягко вкатился черный тонированный 'Nissan Murano'. За пятнадцать минут из него никто так и не вышел, и Валлиулин продолжил насиловать мобильник и свои глаза. В следующий раз сержант поднял голову, услышав крики и шум борьбы, проникающие даже сквозь пыльные стекла в доисторической деревянной раме. На пятачке перед КПП прибавилось и машин и народу. Несколько солидных дядечек в окружении десятка шестерок стояли чуть вдалеке, а возле ворот, уже с внутренней стороны, колготились местные даги, что не давали покоя срочникам из разведбата в увольнительных в Самаре и в самом Кряже. Валиулин поискал глазами Сажина и увидел того, лежащего с раскинутыми руками. Явно без сознания.
К КПП уже спешил старший лейтенант Зенин. Трое кавказцев метнулись за казарму, четверо с ходу сбили с ног старлея и затащили его в КПП. Там уже орудовало несколько дагов, разбивающих телефон, режущих провод тревожной кнопки и вяжущих находившуюся внутри смену. Один абрек открыл ворота и в часть въехали три тентованные 'Газели', которые Валиулин не заметил, разглядывая происходящее на КПП. Из машин повалили наружу новые отряды кавказцев. Сержант наконец закрыл рот, засунул мобильник в карман и выскочил на лестницу.
Снизу уже поднимались даги. Часть из них ломанулись в комнаты на первом этаже, остальные на второй и выше.
Валиулин не успел и глазом моргнуть, как его припечатали к стенке и ударили ногой в живот. Отдышавшись, он на полусогнутых пошел по коридору. Из комнат то и дело выскакивали ошалевшие бойцы. Они совсем не сопротивлялись, только некоторые из них пытались увернуться или прикрыться от ударов. Тем, кто пытался что-то сказать, джигиты демонстрировали ножи. Потом их снова били, но уже более изощренно. Одного бойца приложили головой о дверной косяк. В этой сумаатохе валиулину удалось выскочит на улицу. По пути он видел, как даги хозяйничали в комнатах разведчиков. Они шарили по тумбочкам, забирали все ценное. Солдат кавказцы заставили вывернуть карманы. Отобрали не только деньги и мобилы, но даже жвачку и сигареты.
На улице сержант едва не налетел на важно вышагивающего под окнами казармы военного в странном оливкового цвета мундире. Возле информационных щитов парковались два похожих на лягушек броневика. Валиулин растерянно оглянулся. За его спиной кавказец в спортивном костюме и кроссовках гнал подзатыльниками к оружейке одного из дежурных.
Сержант в задумчивости дошел до КПП и присел над Димкой Сажиным. Тот уже пришел в себя и, приподнявшись, ощупывал левой рукой свой затылок. Тут-то, наконец, на Валиулина и обратили внимание. Толстый кавказец, ухмыляясь, ткнул в сторону Димки пальцем:
— Забирай его и идите в казарму. — Для убедительности даг достал нож и, все так же ухмыляясь, принялся жонглировать им. Он так был уверен в своем превосходстве, что даже не стал смотреть на то, как выполнят его требование, а развернулся к ним спиной и вошел внутрь КПП. Сержант помог подняться своему корешу, и они вместе поплелись прочь. Но не в казарму, а на свое излюбленное место, за трансформаторную будку к пожарному щиту. Там они частенько укрывались от начальства. Могли часами напролет сидеть на ящике с песком, курить и трепаться обо всем на свете. Хорошее, укромное местечко, совершенно не просматривается извне. Зато отсюда видно и плац и ворота и вход в столовую.
Валиулин достал сигареты, закурил сам и предложил Сажину, но тот отказался, потрогав свои разбитые губы и поморщившись.
У ворот началась непонятная суета, створки разошлись, и на территорию части въехало несколько УАЗов с начальством. Их полкан и еще несколько офицеров выбрались наружу и в сопровождении тех самых дядечек, которые прихватили с собой два черных чемодана, отправились в штабной корпус.
Похоже, начальство совсем не удивилось происходящему тут.
— Дела. — Только и смог выдавить из себя сержант.
Вечером их построили на плацу. Зачитали приказ нового верховного главнокомандующего. Рассказали, что не справившийся с управлением страной президент подал в отставку, и предложили послужить новой подлинно демократической России. Предложили даже перезаключить контракты, так как старые теперь не действительны.
Вообще те, кто это устроил, сделали все очень грамотно. Выбрали момент, когда в расположении остался почти один молодняк, а старослужащие либо ушли в увольнительную, либо уехали на учения (их всех потом просто не пустили обратно в часть), черновую работу поручили отмороженным дагам, а затем просто занесли чемоданы с деньгами командованию, а солдатам предложили контракты вдвое больше прежнего.
Недовольным предложили собрать личные вещи(это после сегодняшнего шмона-то!) и убираться восвояси.
Валиулин с Сажиным так и сделали. Собрали что осталось, последний раз посмотрели на казарму, на крыше которой какие-то говорящие по-английски хлопцы монтировали спутниковую антенну, и мимо расхаживающих с автоматами дагов, направились за ворота. С ними ушли еще пятнадцать человек, включая старлея Зенина.
Михаил Гришин
Где-то там на верху ветер, словно четки, перебирал податливые верхушки деревьев. Солнце, явно отлынивая от своих прямых обязанностей, досматривало десятый сон, укрывшись с головой ватным одеялом из облаков.
Холодно, сыро, противно. Ни один хозяин еще не выгнал на улицу свою собаку, а я уже плетусь по замусоренной опушке леса в направлении столицы.
Холод меня и разбудил. В тот дом можно было забраться только через разбитое окно второго этажа, с крыши пристройки. Несмотря на всю ветхость жилища, к своему стыду, я так и не смог ни выбить дверь, ни отодрать хлипкие на вид ставни.
Спалось на вонючем старом матраце плохо. В голову лезли мысли о местных клопах и пришлых солдатах. Да еще постоянный гул вдалеке и позвякивающие пыльные стаканы в рассохшемся трюмо, скажем так, не способствовали.
Как я потом узнал, это была бесконечная вереница транспортников всех мастей и расцветок. От старичков С-17 и 'Мрии', до 'Кондора', фотографии которого только-только появились в интернете. Как это там… Все флаги в гости к нам. Да.
В безуспешных попытках согреться, я бежал трусцой вдоль пустынной дороги и, массируя плечи, бубнил себе под нос присказку из старого, еще советского фильма:
— Надо меньше пить. Пить меньше надо.
Когда же, наконец, перестал скакать и растирать окоченевшие уши, со стороны шоссе, к которому я шел и на котором рассчитывал поймать попутку до Москвы, стали явственно доноситься лязг гусениц и порыкивание дизелей. Как любой мальчишка, воспитанный на фильмах про войнушку, сразу просек, что там твориться, и повернул назад. Даже если это и наши, то все равно в такое время простому гражданскому оболдую нечего делать рядом с колонной бронетехники.
На всякий случай углубился мальца в лес. Конечно скакать по оврагам и спотыкаться о корни никакого удовольствия, но береженного бог бережет. Так я шел минут двадцать. Наслаждался особенной атмосферой ранневесеннего подмосковного леса, умиротворяющей тишиной и просто свежим воздухом. Кажется, даже начал мурлыкать себе под нос куплет известной песенки:
— А в Подмосковье водятся грибы. Ягоды, цветы…
Стоп! Что-то воздух не такой уже и свежий. Сладковатой гнильцой откуда-то спереди тянет.
Благостное состояние с меня так и слетело. Перед глазами явственно встали горы трупов замученных американцами людей. Я сначала ломанулся прочь, не разбирая дороги. Потом остановился.