Граф стоял у окна, и в ярком солнечном свете сразу же стало видно, насколько он одряхлел и ссутулился. Глаза его были прикованы к играющей с собакой девочке, которая была изображена на портрете, висящем на стене. Впрочем, когда Амалия появилась в дверях, он перевел взгляд на ее лицо.
– Если вы согласились принять меня, – начала баронесса Корф после слов приветствия, – это значит, что я права.
Не сводя с нее глаз, де Ранси механически кивнул.
– У меня только один вопрос: где он?
– Вы полагаете, я знаю? – Граф горько усмехнулся. – Я совершил страшную ошибку, и она стоила жизни всем, кого я любил. Моя дочь… А Элен! О Элен…
– Вам было известно, что Пелиссон – убийца?
– Был какой-то мутный слух… – Граф страдальчески сморщился. – Впрочем, зачем я лгу? Капитан Эвре сказал мне, что Пелиссон не в себе, еще до того, как генерал попросил меня об услуге.
– Капитан Эвре? Кто это?
– Вы его знаете… Он же капитан Уортингтон.
Амалию больше всего заинтересовало не то, что человека, которого она наблюдала как виконта де Ботранше, а затем узнала как Тревора Уортингтона и капитана Дюбуа, на самом деле звали Эвре. Куда любопытней оказалось то, что он почти открытым текстом предупредил старого графа, что Пелиссон опасен – предупредил, понимая, что рискует навлечь на себя немилость начальства.
– А я не послушал его… – бормотал граф, ломая руки. – Генерал дал мне слово чести, что это ложь. Он уверял, что Пелиссон вынужден был убить женщину, которая бессовестно шантажировала его…
По его старческой ссохшейся щеке покатилась слеза, и видеть это было настолько невыносимо, что Амалия предпочла отвести глаза.
– Вы ведь не сказали полиции, что в доме находился еще один человек? – негромко проговорила она.
Ничего не ответив, граф только потряс головой.
– Скажите мне вот что: как Дассонвилю удалось прибрать вас к рукам? – не выдержала Амалия. – Потому что… я наводила о вас справки, и все в один голос говорят, что вы человек абсолютно порядочный…
Граф де Ранси усмехнулся:
– Мой зять влез в спекуляции и, чтобы спастись, пошел на мошенничество… Генерал помог замять дело, но, разумеется, потребовал ответных услуг. Каких – я полагаю, вы догадались.
– Мне очень жаль, что все так обернулось, – искренне сказала Амалия. – Я… нет, лучше я ничего не буду говорить. Я слишком хорошо знаю, что нет таких слов, которые могли бы утешить в потере близких.
Она шагнула к дверям, но остановилась, услышав голос графа.
– Что вы собираетесь предпринять? – спросил он, и в тоне его прозвенело нечто, похожее на острое любопытство.
– Не знаю. Я думала, вам известно, где Пелиссон может скрываться теперь.
– А если вы найдете его, что вы сделаете?
– Думаю, я его убью.
– Я бы очень хотел вам помочь. – Граф вздохнул. – Но увы, мне ничего не известно. Я бы и сам… – Его руки сжались в кулаки, и он не стал продолжать.
Бросив последний взгляд на девочку на картине, Амалия попрощалась с хозяином и удалилась. Ей нужно было время, чтобы кое-что обдумать.
Глава 30Полуночники
– Вы ничего не едите, – сказал Лакомб, с тревогой глядя то на Амалию, то на почти нетронутое кушанье на ее тарелке. – Неужели вам не понравилось? Мой повар уверял, что это настоящий русский салат.
Стоит отдать ресторатору должное – он все-таки сумел вывести свою гостью из задумчивости. В некотором удивлении поковыряв вилкой в блюде, Амалия заметила овощи, вареные яйца и рыбью икру, смешанные с небольшим количеством майонеза. Принять эту смесь за русский салат мог только человек, который не имел о русской кухне ни малейшего понятия.
– Э-э… У меня нет сегодня аппетита, – вывернулась посетительница.
– Почему же?
– Так, – неопределенно отозвалась Амалия. – Я никак не могу отделаться от мысли, что Сезар Пелиссон на самом деле жив.
Бутылка вина, которую держал Лакомб, выскользнула у него из рук. Казалось, что она вот-вот разлетится на куски, ударившись о пол, но Амалия поймала ее на лету, продемонстрировав завидную скорость реакции.
– Терпеть не могу разлитое вино, – сварливо объявила баронесса Корф, возвращая бутылку сконфуженному ресторатору. – В чем дело, Марсель?
– Ни в чем, – поспешно ответил Лакомб. – Просто… просто я решил, что мне показалось. А теперь, после ваших слов, я уже так не думаю.
– Показалось что?
– Я пришел на похороны, но потом решил, что мне не стоит туда идти. Как раз когда я повернул обратно, я заметил в толпе возле церкви человека, который… Словом, я был готов поклясться, что видел Сезара Пелиссона. Но когда я посмотрел туда снова, он уже исчез.
– Как он выглядит? – спросила Амалия.
– Довольно высокий, худой, бледный.
– Блондин или брюнет?
– Брюнет. Я помнил его с усами, но возле церкви он был без усов, не знаю почему… А черное платье вам идет.
– Простите?
– Вы тоже там были, говорили с кем-то. Я ушел, когда убедился, что вы тоже ушли.
– Дорогой мсье Лакомб, – сердито начала Амалия, – почему вы не рассказали мне раньше?..
Ресторатор надулся.
– А что я должен был рассказать? Как видел в толпе мертвеца? Вы бы сочли меня ненормальным…
Амалия задумалась. Получается, что Пелиссон прятался в Нейи, а потом явился на свои же похороны. Интересно, знал ли об этом его отец? И как он мог разрешить сыну появляться там, где его вполне могли бы узнать?
Нет, скорее всего, Дассонвиль ничего не знал. А вот у Пелиссона после зрелища собственных похорон окончательно – выражаясь современным языком – поехала крыша. Ничем иным нельзя объяснить дикое двойное убийство, которое он совершил.
– Я вижу, что расстроил вас, – начал Лакомб. – Не стоило мне упоминать об этом человеке…
– Нет, – поспешно сказала Амалия, – все в порядке.
Впрочем, чтобы успокоить ресторатора, ей пришлось вечером сходить с ним на представление пьесы, которая восхищала весь Париж.
После гораздо более тонкого русского театра французский кажется утомительно однообразным и – если уж называть вещи своими именами – довольно-таки убогим. Времена Мольера, Расина и даже куда менее известных за пределами своей родины Мариво и Мюссе остались в прошлом. Вместо старых классиков явилась целая плеяда авторов, не сказать чтобы совсем бесталанных, владеющих искусством диалога, даже способных создавать запоминающиеся характеры. Но писали они исключительно об одном – об адюльтере. В лучшем случае сюжет вертелся вокруг обсуждения вопроса, кто с кем спит, и главное – за сколько. Традиционно волнующие литературу проблемы – жизнь, смерть, судьба человека – мало волновали французских драматургов. Они продолжали плодить однообразные пьесы про супружеские измены, и успех их творений укреплял авторов в мысли, что все прекрасно и что нечего даже пытаться свернуть с избранного пути.
Амалия провела в театре утомительный вечер. Шутки, звучавшие со сцены, ее не смешили, актеры раздражали своими заученными ужимками, и она не могла не заметить, что актриса, исполняющая главную роль, играла из рук вон плохо – впрочем, так как она была любовницей директора театра, особого таланта от нее и не требовалось. Однако публика была в восторге, и занавес давали бессчетное количество раз.
Отклонив приглашение Лакомба проводить ее, Амалия вернулась на улицу Риволи и принялась составлять отчет для генерала Багратионова. Перечитав текст в первом часу ночи, она поняла, что он никуда не годится. Скомкав исписанные листы, Амалия положила их в пепельницу, чиркнула спичкой и стала смотреть, как они горят. Неожиданно до ее слуха донесся негромкий стук – словно кто-то осторожно открыл окно на первом этаже дома.
Воображение тотчас же нарисовало Амалии картину, как Сезар Пелиссон, заприметивший ее на собственных похоронах, впечатлился настолько, что решил выследить ее и прикончить. Раньше, конечно, он убивал, подстерегая жертвы на улице, но Амалия отлично знала, что логика – плохой помощник в общении с людьми (причем не только сумасшедшими).
Баронесса Корф проверила, заряжен ли револьвер, выключила свет и приготовилась ждать. Скрипнули ступени лестницы: незнакомец уверенно двигался на второй этаж. Затаив дыхание, Амалия выскользнула в коридор. Здесь было темно, но света от луны и фонарей снаружи оказалось достаточно, чтобы обрисовать силуэт ночного гостя. Выждав удобный момент, Амалия левой рукой зажгла свет, продолжая держать оружие в правой руке.
– А ч-черт! – вырвалось у ночного визитера, когда вспыхнул свет.
Признаться, баронесса Корф даже ощутила легкое разочарование, поняв, что ее решил навестить не Сезар Пелиссон, а капитан Дюбуа, также известный как Эвре, Тревор Уортингтон и виконт де Ботранше. Правая рука у него была в крови, он недовольно поглядел на нее и быстро спрятал за спину.
– Добрый вечер, капитан Эвре, или как вас там, – сказала Амалия, усмехаясь. – Надеюсь, вы проникли ко мне в дом исключительно с неприличными намерениями, иначе я буду сильно разочарована.
– Вы же говорили, это не ваш дом, – заметил гость, косясь на револьвер в ее руке. – Вы просто тут живете.
– Когда придираются к словам, значит, по сути дела сказать нечего, – уронила Амалия, пристально наблюдая за своим собеседником. – Предупреждаю: в доме достаточно прислуги. И я очень громко кричу.
– Может быть, вы уберете оружие, и мы поговорим?
– Может быть, вы сначала удосужитесь объяснить, какого дьявола вы сюда залезли? – в тон капитану отозвалась Амалия.
– Я хотел поговорить с вами.
– Оригинальный же способ вы выбрали, капитан Эвре.
– Так, чтобы о нашем разговоре никто не узнал, – закончил фразу капитан. – И меня зовут вовсе не Эвре.
– А как? – Ее собеседник передернул плечом, не отвечая. – Хотя бы имя свое назовите. Должна же я знать, как к вам обращаться.
– Ну, допустим, Раймон.
– Допустим? И что же вы собирались со мной обсудить?
– Вы ездили на бульвар Османа и узнали, что Сезар Пелиссон жив. Как по мне, это достаточный повод для разговора.