Ему хотелось бы продолжить, и с языка уже готовы были сорваться слова, которые нужно было произнести, но губы не размыкались. И снова сгустилось, затянулось молчание, которое на этот раз прервала Жюльетта.
— Позавчера, — прошептала она, — я видела тебя. На дороге, которая идёт в Гоже, часов в двенадцать.
— Верно, — сказал Арсен.
Так он ответил на скрыто прозвучавший в словах Жюльетты вопрос. Для неё важно было знать, означал ли разговор, состоявшийся позавчера у Арсена с Розой Вуатюрье, что он имеет на эту девушку виды. Было весьма странно то, что Арсен, бережно относящийся к своему времени и по натуре своей малообщительный, вдруг так задержался в компании какой-то там юбки. Роза, единственная наследница Фостена Вуатюрье, мэра Во-ле-Девера, была долговязой, худой, сутулой девушкой без икр и бёдер, с некрасивым лицом, узким, но при этом одутловатым и курносым, двадцати лет от роду, однако выглядевшей на все тридцать, а то и старше. Недостатки внешности искупались у неё изрядным здравомыслием, приятной живостью ума и мягкостью характера. В течение двух лет она была помолвлена с одним парнем из Ронсьера, который не торопился на ней жениться, а в конечном счёте погубил своё будущее, отправившись в Бузансон за некой девицей без гроша за душой, но зато что называется в теле. Фостен Вуатюрье, маленький сухощавый мужчина, носивший краги из лакированной жёлтой кожи со вздувавшимися над ними штанинами, был самым богатым землевладельцем во всей округе. Кроме прекрасных лугов у реки и не говоря уже о счёте в банке и ценных государственных бумагах, он ещё владел двумя большими участками земли у опушки леса, плодородными, хорошо расположенными и составлявшими вместе больше сорока гектаров, правда, разделёнными достаточно крупными чужими полями. Арсен не от алчности, а скорее из честолюбия и жажды предпринимательства, мечтал заполучить эти два участка, соединить их в один массив на пятьдесят гектаров, к которому он надеялся прирастить ещё что-нибудь, чтобы дать разгуляться на просторе тракторам, сноповязалкам и другим современным машинам. Никому не говоря о своих намерениях, он за последние две недели дважды под благовидным предлогом ходил к мэру и старался, встречаясь с наследницей где-нибудь на дороге, заводить разговор, изображая на лице сдержанное восхищение.
Дождь кончился, и они стояли, не обменявшись за пятнадцать минут ни единым словом. Промытое небо перед ними было густо-голубо го цвета с молочными следами облаков. По полю пронёсся свежий ветерок, и в лачуге, прислонённой к живой изгороди, где вода медленно стекала по листьям, стало почти холодно. Жюльетта вздрогнула, и Арсен сделал непроизвольный жест, словно его руки искали платок, чтобы прикрыть ей плечи. Она тряхнула головой, приблизилась к нему вплотную и, глядя ему в глаза, тихо сказала: «До свидания».
Она пошла по размытой тропинке, и в тот момент, когда она обходила колючую ветку ежевики, из-за изгороди появилась Белетта, державшая в каждой руке по зонту. Встреча состоялась на дороге. Белетта, разгорячённая, дерзко глядя на Жюльетту, резко откинула рукой свисавшую на лоб прядь и бросила ей:
— Ну что, всё прошло как надо, да?
Не дожидаясь ответа, она свернула на тропинку, и когда её юбка зацепилась за колючую ежевичную ветку, яростно ударила по ветке зонтом. Тронутый тем, что девочка преодолела своё отвращение и дошла до самой отцовской лачуги, Арсен встретил её дружеской улыбкой. Белетта вошла, бросила на глинобитный пол оба зонта и сказала со злостью:
— А ты, я смотрю, от скуки тут не подыхал.
— Я же тебе объяснял, что так не надо говорить. Что это за выражения ты употребляешь? Девушки не должны так говорить.
— Ты тут не подыхал от скуки, я правильно говорю. Не подыхал. Когда ты дома, то ты притворяешься, что враждуешь с Мендёрами, а как только выскакиваешь куда-нибудь, так сразу бежишь на свидание с этой коровой. С этой дрянью, которая гуляет со всеми мужиками подряд, я знаю что говорю. Я видела её уже сто раз. Она такая же, как её сестра, ничуть не лучше! Такая же дрянь!
— Ты погоди-ка, погоди, — сказал Арсен, — я научу тебя уважать людей. Ты, может, у меня пинка захотела, а?
Но Белетта ничего не слышала. С горящими глазами она ходила взад-вперёд по лачуге, топая ногами и ругая Жюльетту.
— Начать с того, что это мой дом. Дом этот принадлежит моему отцу. Я имею право принимать здесь кого хочу, а всех остальных гнать в три шеи. Я не хочу, чтобы сюда приходили Мендёры, не хочу, а тем более не хочу, чтобы сюда приходила твоя грязная шлюха. Я здесь у себя, чёрт побери, у себя дома.
Это повторенное несколько раз утверждение, что она находится у себя дома, успокоило Белетту. Произнесённые ею простые слова вдруг вернули её к той, прошлой жизни в семье: маленькая колченогая печка, подпёртая бревном, дым, пар, запахи, две замызганные, приставленные одна к другой кровати, та, на которой спала она сама с двумя младшими братьями, и другая, ещё более грязная, на которой спали родители, деля её со своей двухлетней дочкой; отбросы на полу, пьяный отец, драки, ругань, повсюду следы вина и жёваного табака, подзатыльники, нотации, палка, в который уже раз беременная мать, картонка в окне вместо одного из стёкол, отсутствие белья, выклянченная где придётся одежда. Эта возникшая перед ней картина нищеты заставила её устыдиться собственной ярости и грубых слов, которые уже сами по себе были возвратом к прошлой жизни. И в то же мгновение у неё мелькнула мысль, что любовь всё-таки не столь важна, как условия, в которых ты живёшь. Расстроенная, она повернулась спиной к этим горьким воспоминаниям и, глядя на поле перед домом, прислонилась к дверному косяку. Арсен смотрел на неё и улыбался. Он знал по себе, какой может быть детская любовь, но его жизненного опыта оказалось недостаточно, чтобы понять, какие чувства владели Белеттой. Он не видел в них ничего другого, кроме проявления требовательной, ревнивой, не желающей ни с кем делиться дружбы.
Белетта, легко одетая и всё ещё находящаяся во власти своих эмоций, нервно вздрогнула. Арсен заметил это и сказал, трогая тонкую ткань её чёрного платья:
— Ты можешь простудиться. Тебе надо было надеть пальто. Возьми-ка мой пиджак, накинь его и быстро согреешься.
Он расстегнул пиджак, но она остановила его движением руки и, опять почувствовав приступ злости, сказала:
— Оставь меня в покое. Я не хочу ничего, слышишь? Ничего, ничего.
Она искала какое-нибудь обидное слово, но слёзы не дали ей говорить. Арсен оторвал её от земли, прижал к груди маленькое тело, сотрясаемое рыданиями, и стал убаюкивать её. Он говорил с ней нежным голосом, как с малышом, и рыдания прекратились.
— А теперь мы поедем домой. Ты сядешь на раму моего велосипеда, и в путь. Посмотришь, как на спуске около Жюде на нас вытаращат глаза. Когда увидят, как мы промчимся и наши две головы рядом, подумают, что это Фарамина.
8
Две девочки, дочки учителя, играли одни в школьном дворе. Их игра, состоявшая в том, чтобы бегать от одного дерева к другому, была подражанием игре в четыре угла, которую они из-за своего малого возраста пока что не понимали. Фостен Вуатюрье, мэр коммуны, остановился на минуту, чтобы благосклонным взором посмотреть на их забавы; во дворе какой-нибудь фермы, если бы девочки играли, он даже не обратил бы на них внимания, но среди его муниципальных обязанностей те, которые касались школы, льстили самолюбию мэра больше чем все остальные, и ему достаточно было войти в этот двор для детских игр на переменках, чтобы ощутить в себе душу просвещённого благодетеля. Меньшую из двух девочек, ту, которой было три года, привлёк блеск его жёлтых краг, и она подошла, чтобы их погладить. От неожиданности и какого-то смутного беспокойства Вуатюрье довольно резко отстранил её, и ребёнок заплакал. Энбло, учитель, работавший в этот момент в своём саду, перегнулся через изгородь.
— Я смотрю, твои малышки что-то не поделили, — сказал Вуатюрье. — В этом возрасте ссоры между сёстрами не такая уж редкость.
— Ничего, в конце концов всё всегда улаживается. Вы пришли ко мне, господин Вуатюрье?
— Именно. Я пришёл поговорить с вами об одном деле.
Энбло, без пиджака, в одной рубашке с засученными рукавами, вышел к мэру во двор. Вуатюрье поинтересовался самочувствием его жены, которая работала учительницей и вела класс девочек.
— Благодарю вас. Когда стоит такое хорошее лето, разве можно чувствовать себя плохо?
Вуатюрье посмотрел на Энбло с лёгкой завистью. Молодой учитель ответил со свойственной его возрасту непринуждённостью, ему явно не хватало степенности. Энбло случалось по нескольку раз в день ловить себя на мысли, какой он счастливый человек. Он любил детей, любил свою профессию, любил садоводство, рыбную ловлю, республику, и всё это он имел. Радость жизни освещала его лицо с утра до вечера. Нередко у него даже возникало желание поблагодарить своего творца, но он воздерживался от этого, чтобы не чувствовать себя виноватым перед лицом своих инспекторов. Вуатюрье немного сердился на Энбло за это выпавшее ему счастье, которое казалось мэру незаслуженным. И хотя Вуатюрье с уважением относился к коммунальной школе, ему никак не удавалось воспринимать всерьёз профессию учителя: он полагал, что эти люди слишком уж легко зарабатывают деньги. Впрочем, он относился бы к Энбло снисходительнее, если бы тот был горожанином, а не крестьянским сыном.
— Да сейчас-то, — заметил он, — и работа, наверное, не очень вас утомляет.
Вуатюрье намекал на то, что многие ученики пропускают занятия, чтобы помогать на сенокосе или пасти коров.
— Я не в состоянии сколько-нибудь серьёзно повлиять на родителей без вашего вмешательства, — ответил Энбло, — но я в вашем распоряжении.
Мэр, думавший о своих перевыборах, как раз не испытывал никакого желания ссориться с родителями, напоминая им об их обязанностях. И он пожалел, что затеял этот разговор, ступив на столь скользкий путь.
— Мы поговорим об этом как-нибудь в другой раз, — сказал он. — Вообще-то у вас в классе, наверное, не так уж и много учеников, пропускающих занятия.