Король смотрит сквозь окно на сероватое утро, закусывает губу. Закипает от еле сдерживаемой ярости? Затем поворачивается, улыбается:
– Знаю. Значит, в следующий раз, когда мы вторгнемся во Францию, нам понадобится побережье.
Ну разумеется. Захватим Нормандию. Или Бретань. Неужели он ждал чего-то другого?
– Убедительные доводы. Я не в обиде. Просто у вас ведь нет опыта в политике и военных кампаниях?
Он качает головой:
– Ни малейшего.
– В той речи, в парламенте, вы заявили, что в стране есть миллион фунтов золотом.
– Я округлил.
– А как вы рассчитали?
– Меня учили флорентийские банкиры. И венецианские.
Король внимательно смотрит на него:
– Говард утверждает, что вы были простым солдатом.
– И солдатом тоже.
– Кем еще?
– А кем бы хотелось вашему величеству?
Генрих смотрит на него в упор, что бывает редко. Он встречает королевский взгляд прямо, как привык.
– Мастер Кромвель, у вас дурная репутация.
Он склоняет голову.
– Вы не защищаетесь?
– Ваше величество способны разобраться сами.
– Способен. И разберусь.
Стража в дверях отводит пики. В комнату бочком просачиваются придворные, кланяются королю. Их оттесняет Суффолк. Чарльзу Брэндону явно не по себе в тяжелых охотничьих одеждах.
– Готовы? – спрашивает он короля. – А, Кромвель. – Герцог ухмыляется. – Как поживает ваш рыхлый сановный толстячок?
Король вспыхивает. Брэндону и дела нет.
– Рассказывают, – хмыкает он, – что однажды, завидев с холма живописную долину с ладной церквушкой и ухоженными землями вокруг, кардинал спросил слугу: Робин, кто этим владеет? Хочу получать доход от этого места! Уже получаете, милорд, ответил слуга.
История успеха не имеет, и герцог смеется в одиночку.
– Этот анекдот рассказывают по всей Италии, – замечает он. – То об одном кардинале, то о другом.
Брэндон мрачнеет:
– Что, именно этот?
– Mutatis mutandis[31]. Слугу звали не Робин.
Король ловит его взгляд, улыбается.
Направляясь к выходу, он проходит мимо придворных и натыкается – на кого бы вы думали? На королевского секретаря!
– Доброе утро, доброе утро, – говорит он. Не в его привычках повторять по два раза, но сегодня удержаться нет сил.
Гардинер трет большие посиневшие ладони.
– Замерзли? – спрашивает он.
– Как прошло, Кромвель? Хорошо вам влетело?
– Вовсе нет, – отвечает он. – Кстати, у него Суффолк, придется подождать. – Проходит вперед, оборачивается. Тупо, словно старый ушиб, ноет в груди.
– Гардинер, нельзя ли это остановить?
– Нет, – отвечает тот, не поднимая глаз. – Вряд ли.
– Ясно, – говорит он и идет к двери. Погоди. Год, два? Не важно, когда-нибудь ты за это заплатишь.
Ишер, два дня спустя. Он не успевает войти в ворота, а навстречу ему через двор несется Кавендиш:
– Мастер Кромвель! Вчера король…
– Тише, Джордж.
– …прислал четыре телеги домашней утвари! Шпалеры, посуда, портьеры – да сами посмотрите! Ваша заслуга?
Кто знает? Напрямую он ни о чем не просил, а если бы просил, то не стал бы скромничать: не эти портьеры, а те, они больше понравятся моему господину. Милорду кардиналу приятнее созерцать богинь, а не дев-великомучениц: так что унесите святую Агнессу, а Венеру в роще оставьте. Мой господин привык к венецианскому стеклу: что здесь делают эти помятые серебряные кубки?
Он недовольно осматривает присланный скарб.
– Все лучшее для вас, голодранцы из Патни, – говорит кардинал, но тут же добавляет, словно извиняясь: – Вещи могли подменить. Кто знает, через сколько рук они прошли.
– Вполне возможно, – соглашается он.
– Как бы то ни было, они, вне всяких сомнений, сделают нашу жизнь удобнее.
– Беда только, – вступает в беседу Кавендиш, – что мы переезжаем. Дому настоятельно требуется уборка и проветривание.
– Да уж, – замечает кардинал, – запах здешних нужников собьет с ног святую Агнессу, благослови Господь ее нежную душу.
– Вы собираетесь обратиться к королевскому совету?
Вулси вздыхает:
– Зачем, Джордж? Я не разговариваю с Томасом Говардом. Не разговариваю с Брэндоном. Я разговариваю с ним.
Кардинал улыбается. Широкой отеческой улыбкой.
Когда они обсуждают расходы на содержание кардинала, он удивлен тем, как быстро Генрих схватывает суть. Вулси всегда говорил, что у короля острый ум, не хуже, чем у отца, но более глубокий. Постарев, прежний король стал мелочен. Он правил железной рукой, держа знать в ежовых рукавицах. Не любят – пусть боятся. Генрих другой, но какой? Вулси смеется и обещает написать руководство по обращению с королем.
Однако, когда они гуляют по саду домика в Ричмонде, где король разрешил поселиться кардиналу, Вулси путано вещает о пророчествах, о падении священства в Англии, которое было предначертано, а теперь сбывается.
Даже если не верить в пророчества – а он, Кромвель, не верит, – нельзя не признавать очевидного. Если кардинал виновен в том, что осуществлял свои полномочия папского легата, выходит, виновны все священники – от епископов и ниже, – признававшие его полномочия? Наверняка эта мысль приходит в голову не только ему, но его врагам горизонт заслоняет массивная багряная фигура – они боятся возвращения кардинала, готового воздать по заслугам.
– Прошли времена гордых прелатов, – бойко вещает Брэндон при следующей встрече, развязностью заглушая страх. – Королевство больше не нуждается в кардиналах.
– И это говорит Брэндон! – взрывается кардинал. – Брэндон, взявший в жены королевскую сестру в первый день вдовства! Прекрасно зная, что король задумал отдать ее другому монарху. Да если б я, простой кардинал, не замолвил за него словечко, не сносить бы Брэндону головы!
Я, простой кардинал.
– А какое оправдание он придумал? – бушует Вулси. – «Ах, ваше величество, ваша сестра Мария плачет. Плачет и умоляет меня взять ее в жены. Никогда не видел, чтобы женщина так рыдала!» Вот он и осушил ее слезы, получив в придачу герцогство. А послушать сейчас, так его род восходит к садам Эдема! Томас, я готов обсудить реформу церкви с людьми доброго нрава и признанной учености – с епископом Тунстоллом, с Томасом Мором, – но Брэндон! Не ему вещать о гордых прелатах! Да кто он таков? Королевский конюх! Да любая лошадь его умнее!
– Милорд, – вмешивается Кавендиш, – вы преувеличиваете. Чарльз Брэндон – джентльмен, происходит из знатной семьи.
– Джентльмен? Самодовольный болтун, вот кто такой ваш Брэндон! – Обессилев, кардинал опускается в кресло. – Голова болит. Кромвель, в следующий раз привезите мне более благоприятные вести.
День за днем, получив указания Вулси в Ричмонде, он ездит к королю. Постепенно Генрих начинает казаться ему неизведанной территорией, которую он должен завоевать, не имея достаточных припасов.
Он понимает, чему научился от кардинала король: хитроумной дипломатии, науке недоговоренностей. Теперь Генрих применяет эти знания, медленно, на ощупь уничтожая своего министра, сопровождая каждый добрый жест новым обвинением, новой жестокостью. Наконец кардинал не выдерживает.
– Я хочу уехать, – стонет Вулси.
– Винчестер, – предлагает он герцогам. – Милорд кардинал желает проследовать в свой дворец в Винчестере.
– Так близко к королю? Мы не позволим себя одурачить, мастер Кромвель, – заявляет Брэндон.
Он, человек кардинала, так часто встречается с королем, что по Европе ползут слухи о грядущем возвращении Вулси. Говорят, что король вернет кардиналу свое расположение в обмен на церковные богатства. Просачиваются слухи, что король недоволен новым окружением. Норфолк ничего не смыслит в государственных делах, у Суффолка неприятный смех.
– Мой господин не поедет на север, – говорит он. – Он не готов.
– А я хочу, чтобы он уехал, – настаивает Говард. – Скажите, что Норфолк велит ему убираться с глаз долой. Иначе – и это тоже передайте – я сам к нему явлюсь и разорву его вот этими зубами.
– Милорд, – он кланяется, – могу я передать не «разорвете», а «покусаете»?
Норфолк подходит к нему вплотную. Глаза налиты кровью, мускулы дергаются.
– Не смей мне перечить, подзаборный… – Герцог тычет указательным пальцем ему в лоб. – Подзаборный оборванец, сучье отродье, чертов крючкотвор!
Герцог стоит, уткнув палец в лоб Кромвелю, словно пекарь, проделывающий ямку в буханке. Плоть Кромвеля неуступчива, тверда и непроницаема, она не желает поддаваться.
До того как покинуть Ишер, он узнает, что одну из кошек, взятых для ловли мышей, угораздило разродиться прямо в кардинальской спальне. Что за нахальство! Впрочем, вдруг это неспроста – новая жизнь в кардинальских покоях. Возможно, знамение? Он боится знамений иного рода: когда-нибудь мертвая птичка свалится в вечно чадящий камин и – о, горе нам! – стенаниям кардинала не будет конца.
По крайней мере, его милость доволен: котята лежат на подушке в открытом сундуке, а кардинал наблюдает, как они растут. У одного – черного и вечно голодного – шерстка будто суконная и желтые глаза. Когда котенка отнимают от матери, он забирает его с собой. Дома вытаскивает из-под плаща и протягивает Грегори – котенок спит, уткнувшись в плечо.
– Смотри, Грегори, я великан, меня зовут Марлинспайк.
Грегори подозрительно разглядывает котенка. Отводит глаза, отдергивает руку.
– Пес его загрызет, – говорит сын.
Марлинспайк отправляется на кухню – будет набираться сил и жить соответственно своей кошачьей натуре. Впереди лето, однако тепло не в радость. Иногда, гуляя по саду, он видит подросшего котенка, караулящего на яблоне или сопящего на солнцепеке.
Весна 1530-го. Купец Антонио Бонвизи приглашает его на ужин в свой высокий красивый особняк в Бишопсгейте.
– Я ненадолго, – говорит он Ричарду, думая, что его ждет унылое собрание голодных и злых гостей: даже находчивый итальянский богач едва ли сумеет найти новый способ копчения угря и соления сельди. Во время поста купцы лишены любимых баранины и мальвазии, еженощной возни на пуховых перинах с женой или любовницей. До самой Пепельной среды они перегрызают друг другу глотки, стараясь урвать кусок пожирнее.